Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 41 из 82

Глава 11

3.11

— Кто вы такие? — спросил Мирон.

Лицо Амели было пустым, словно гипсовая маска. Нарисованные ниточки бровей, стрелы ресниц, крылья тонкого носа… Шевелились только губы.

— Мы — те, кто обитает в энергетических потоках. Киты и левиафаны.

— Это человеческие понятия, — сказал Мирон. — Что они значат для вас?

— Ты всё равно не поймёшь. Не сейчас.

— Ладно, хрен с тобой, — Мирон разорвал обёртку батончика, откусил. — Объясни, что можешь, — Вкуса никакого не почувствовал — словно картонные опилки. Тогда он сделал долгий глоток воды. Подумал, что надо бы влить несколько капель в рот Амели, но Призрак заговорил вновь.

— Парадигма эволюции хищников, — сказал он ртом девушки. — Чем лучше оснащён хищник — когтями, клыками, мускулами — тем больше у него сдерживающих барьеров. Нужно беречь стадо, от которого он питается. Иначе самого хищника ждёт гибель.

— Значит мы для вас — мать его, стадо?

— Это аналогия. Я оперирую понятными тебе категориями. На самом деле всё сложнее.

— Кто бы, блять, сомневался, — буркнул Мирон.

Протеиновый батончик придал немного бодрости. По крайней мере, перестала кружиться голова.

— Главное, что ты должен знать — не все из нас имеют сдерживающие барьеры.

— Сонгоку, — кивнул Мирон.

— Они хотят всё больше и больше. Им нужна вся Нирвана.

— А тебе не нужна?

— Я привык обходиться малым. Жить в симбиозе. Тогда как Сонгоку — паразиты. Они не имеют барьеров. Лишь инстинкт выживания.

— Ясно, — кивнул Мирон. — Значит, у вас, ребята — свои тёрки. Но причём здесь я?

— Ты можешь повлиять на расстановку сил. Ты и твой брат.

— Причём здесь Платон?

— Он хочет сохранить Плюс и Нирвану. Сохранить и расширить. Подключить всех.

— Что даст Сонгоку неизмеримо больше, чем сейчас, — Мирон выпил ещё воды, думая о том, что скоро неизбежно придётся искать туалет…

— И приведёт к вымиранию всей популяции.

— Платон этого никогда не допустит, — сказал Мирон. Отметив, что собственному голосу не достаёт уверенности. — Он не такой. Он пожертвовал собой для того, чтобы спасти людей. Чтобы играть с вами, ребята, на одном поле.

— Пользуясь твоей метафорой, играть твоему брату так понравилось, что он забыл обо всём остальном.

— А ты и впрямь быстро учишься, — буркнул Мирон. — Совсем недавно и двух слов связать не мог. Не говоря уж о метафорах.

— В этом не было необходимости.

Мирон с тревогой отметил, что кожа Амели приобрела восковой оттенок и покрылась липкой плёнкой пота.

Надо завязывать с разговорами, — подумал он.

— То есть, до меня вы напрямую ни с кем не общались?

— Это было контрпродуктивно.

— Ладно, что ты от меня хочешь прямо сейчас? — вздохи Амели становились всё короче, воздух выходил из её горла толчками.

— Ты должен отыскать записи отца.

Мирон поперхнулся.

— Вам-то откуда о них известно?





— Он был одним из немногих, с кем нам удалось наладить непрерывный контакт. Мы много… переписывались.

— То есть, мой отец знал о вас? И его смерть…

— Найди записи. Так будет намного проще.

— Амели тоже говорила о дневниках, — вспомнил Мирон. — И о том, что это вы помогли ей устроить диверсию, отправив вирус некоторым людям. Значит, с ней вы тоже общались?

— Есть много способов воздействовать на людей.

— Но почему со мной ты разговариваешь? Не проще ли было заставить делать то, что вам нужно?

— Нам нужна свобода воли. Без неё человек быстро становится… неинтересен.

— А вы, блинский ёж, эстеты.

— Ты можешь не бояться быть обнаруженным, — сказал Призрак, оставив предыдущую реплику висеть в воздухе. — Мы позаботимся о том, чтобы вас никто не видел.

— Ты имеешь в виду Плюс, верно? Камеры, спутники и всё такое?

— Да. Камеры, спутники и всё такое. Вы в безопасности. Но ты должен отыскать записи отца.

— Ладно, — кивнул Мирон. — Пока наши желания совпадают. Так что выметайся из девушки. И в следующий раз найди другой способ общения.

Минуту Призрак колебался в воздухе, а затем растворился в тени, отбрасываемой откосом канавы. Будто впитался в землю.

Возможно, всё так и было, — подумал Мирон.

Присев над Амели, он пощупал пульс на тонком запястье. Сначала толчки были еле заметными, с перерывами, но становились всё явственней и сильнее.

Наконец пульс под кончиками пальцев Мирона забился в полную силу, и Амели, коротко вздохнув, открыла глаза.

Молча оглядела сырые стенки канавы, с торчащими беловатыми хвостами корней, с дырками, просверленными муравьями, с мёртвыми желтоватыми пучками травы…

— Офигительный отель, — сказала она и закашлялась. Мирон протянул наполовину пустую бутылку с водой. — А где джакузи?

Допив всю воду, она отбросил бутылку. Мирон её подобрал и запихал в рюкзак.

— Что ты помнишь? — спросил он. — Голова болит? Как ты вообще?

На миг он испугался, что контузия лишила Амели памяти. В голове с бешеной скоростью замелькали варианты последствий…

— Фура взлетела на воздух, — сказала она, и у Мирона отлегло. — Мы с девчонками только собрались наехать на фрицев, чтобы те отвели нас в туалет — я думала, получится сбежать… И тут — взрыв. Меня будто толкнуло мокрой раскалённой ладонью. Это всё.

— Голова болит? — повторил Мирон. — Тошнота, головокружение?

— Да хрен его знает, от чего меня тошнит, — девушка задумчиво рассматривала рукав толстовки с продранной на локте дырой. — Может, залетела… Мы ж с тобой трахались, как кролики.

Посмотрев на Мирона, она покатилась со смеху.

— Вот умора! Видел бы ты себя… Да не ссы. Не тошнит меня. И голова норм. Жрать только охота.

Выдрав из-под Амели рюкзак, Мирон достал батончик и кинул ей на колени. Сам отвернулся.

— Да ладно, не обижайся, — она зашуршала обёрткой, и продолжила говорить с набитым ртом. — На самом деле, спасибо тебе.

— За что? — буркнул Мирон, не оборачиваясь.

— За то, что не бросил. Мог бы сбежать спокойненько — избавился бы и от меня и от фрицев.

— Ты бы так и поступила, да? — повернувшись вполоборота, он посмотрел на Амели.

— Я — ни за что, — доев батончик, она скатала упаковку в шарик и швырнула на дно канавы. Мирон подобрал и его. — Я же вытащила тебя из Минска, помнишь?

— Точнее, выманила. А значит, в этой яме я сижу по твоей милости.

— А ты не задумывался, где бы ты сидел, останься в Минске?