Дважды похищенная

— Там, за лесом, море. — вдруг мечтательно сказала Алли.

Девушка выглядела добродушной после того, как Зарина сделала работу за них двоих и явно настроена поговорить.

— Алли, ты, мне кажется, не оборотень. — решила воспользоваться удачным моментом Зарина.

— Не-а! Я человек. Меня папка продал в служанки пять лед назад. Брату лекарства были нужны. Нас девок, у родителей пятеро, а сын один. Вот меня и продали.

— Да ты что? Собственные родители? Как они могли?

— А чего? Мне ещё повезло. Последних двух сестёр отец выбрасывал в выгребную яму, едва мать их рожала. Ему всех не прокормить. У нас в городе трудно найти работу. Когда оборотень за меня ему хорошо заплатил, папка так жалел, что двух девок просто выбросил, а они, оказывается денег стоят. Здесь, в поместье нас людей много: прачки все люди, кроме старшей, камины чистим мы, ночные горшки моем, подсобные работники на кухне, навоз чистим на конюшне, потом в хлеву ещё… Имей в виду, Ярэн, беленький такой, в конюшне работает, мой! Даже не смотри в его сторону, глаза сразу выцарапаю, — Алли говорила лениво, словно не грозилась, а сообщала, что не выспалась.

— Твой, твой, — таким же тоном успокоила её Зарина и чуть отодвинув ворот рубашки, показала след от укуса оборотня. — Думаю, пока эта гадость не заживёт, мне лучше вообще ни на кого не пялиться от греха подальше. А то эта псина блохастая ещё загрызёт. Мне служанка, оборотница, рассказала, это у них метка называется. Я вроде как наложница получаюсь.

— Да, ладно! Не может быть! Наложницы вон в нарядных платьях на диванах сидят и пирожные кушают. И прислуживают у них только двуликие. Недавно одну нашу чуть ли не насмерть забили, когда она какое-то тонкое кружево при стирке на любимом платье наложницы порвала. Девка до сих пор ещё на животе лежит, к работе вернуться пока не может, — Алли неверяще отмахнулась от Зарины. — Не могли саму наложницу в прачки отправить! У нас, знаешь, какая работа? Руки крутит, спину ломит, мозоли, обморожения, до нитки промокшая одежда. Зимой стираем в хозяйственной пристройке, такие испарения, что дышать нечем, а полощем здесь, у ручья, в любую погоду, в любое время года…И изо дня в день одно и то же: таскать сухое и мокрое белье, тереть, полоскать и отжимать его, развешивать. Десяток, другой лет такой работы — и молодая здоровая девушка превращается в больную пожилую женщину.

Возвратившись от ручья, девушки допоздна развешивали бельё для просушки на натянутых через весь задний двор веревках, поддерживаемых длинными подпорками.

На следующее вечер зарядил многодневный холодный осенний дождь, а потом случились первые заморозки и Зарина в полной мере убедилась в справедливости сказанных Алли слов.

Шум, дурно пахнущие испарения, влажность…. В дождливую погоду белье стирали меньше, но то что стирали, развешивали в помещении, от этого по всему дому, где жили прачки, расползалась противная сырость, на стенах появилась плесень.

Зарину целыми днями оглушал грохот от приносимых мужчинами дров, передвигаемых по полу котлов, бадей и корыт, выколачивание белья рубелем.

Некоторые женщины пели песни за работой для поддержания настроения, и не всегда у них получалось мило для слуха окружающих. Чесались руки заткнуть такой певице рот прямо мокрым бельём.

Порой, между женщинами случались выяснения отношений, брань и даже мелкие потасовки, которые тут же прекращала старшая прачка. Она сразу рычала и выпускала длинные острые клыки и, если такая угроза не срабатывала, могла больно укусить скандалисток.

С раннего утра до позднего вечера у прачек не было ни минуты покоя. С вечера замачивалось белье, утром разогревали котлы.

Зарине пришлось делать всякое. Она сортировала белье по степени загрязненности и самые грязные вещи: носки, кухонные фартуки, носовые платки, рабочую одежду, намыливала и замачивала на ночь, пожелтевшее белье замачивала в кислом молоке. Каждое утро, пока нагревался котел с водой, Зарина брала щетку, рубель и стиральную доску. Щеткой она удаляла грязь с белья, рубелем белье выколачивала. Использовать стиральную доску правильно она умела — всем кулаком, а не пальцами, иначе быстро стёрла бы их до крови, и тогда окунание рук в воду со щелочью доставляло бы адскую боль.

Иногда старшая поручала ей кипятить белье с содой и мылом, постоянно помешивая деревянной палкой. После долгого вываривания Зарина проверяла белье, не осталось ли пятен, и под проливным дождём везла в бадье на тележке к ручью тщательно прополаскивать в проточной воде.

Самое тяжёлое — это отжимание, которое требовало значительных усилий.

Случалось, Зарину с Алли посылали на кухню собирать золу из печей. В тот день топили печи дубовыми дровами, а это лучшая зола для щёлока. Девушки относили её прачкам, которые варили мыло.

Работали в прачечной и человеческие мужчины. Они таскали воду, заготавливали дрова, разжигали огонь для огромных котлов, натягивали веревки для сушки.

Как ни странно, но были здесь и такие задания, которые у старшей прачки получали только любимицы. Это — разносить по господскому дому чистое бельё.

Обычно это были те девушки, которые смогли как-то выслужиться перед старшей или как следует подлизаться. Эти счастливицы вместо тяжёлой вонючей работы переодевались в чистое платье с накрахмаленным фартучком, одевали на спину корзину полную белья и так отправлялись в Большой дом.

Глава 17

Они отправились в ночь.

Перед этим, Тамила, ради сына, стараясь держаться спокойно, нежно простилась с ним. Потом от всей души попросила брата покойного мужа как следует заботиться о подростке и помягче сообщить ему о смерти отца. Сама она так и не решилась это сделать в их последние минуты вместе. Сердце матери обливалось кровью: четырнадцатилетний Грэмми по сути остаётся круглой сиротой, теряя в этот странный вечер обоих родителей, и отца, и мать.

Превозмогая боль, и душевную от расставания с сыном, и физическую от побоев покойного ревнивца, Тамила покинула дом, в котором ярко горели свечи и копошились люди, навсегда оставляя за спиной свою прежнюю жизнь. Во дворе её ждал пугающий оборотень с огромным мешком в руках, который на деле оказался приспособлением для переноски двуликими крупных грузов, находясь в волчьей ипостаси.

Тамила не знала, каким бы ей показалось это путешествие в специальном мешковатом рюкзаке, лежа на спине мощного оборотня, если бы её тело не болело так сильно. Возможно, даже понравилось бы. Быстрый бег волка был стремительным и ровным, пушистый мех — густым и мягким. Тамила, прижимаясь к мохнатой холке щекой, грудью ощущала равномерно перекатывающиеся при движении мощные мышцы. Луна струила призрачным светом, освещая их путь, делая окружающий мир таким же нереальным, как и всё, что с Тамилой сейчас происходило. Женщину потихоньку начало клонить ко сну. Ей захотелось уснуть поскорее. Она смотрела в ночь, стараясь не думать о происходящем, не анализировать, веки сами стали опускаться, Тамила, наконец, закрыла глаза. «Я всё равно пока ничего не могу изменить. Главное, сына оборотень не тронул. Брат мужа невероятно добрый и любит племянника. Он сможет позаботиться о моём мальчике. А мне уж точно хуже, чем с мужем, особенно в последнее время, не будет», — думала она, засыпая.

Их путешествие оказалось сумасшедшей гонкой. Оборотень долго размеренно бежал почти без остановок, уставая, давал себе пару часов сна, прямо лежа на голой земле, в волчьей ипостаси, и снова начинался бег. Во время таких остановок, выспавшаяся в пути, Тамила тихонько бродила неподалёку. Обычно волк спал недалеко от воды и женщина вдоволь пила, а вот о еде двуликий не беспокоился: сам не ел, и женщину свою не кормил. Уже к концу вторых суток, на остановке, недалеко от границы между странами, которую они уже пересекли, голодной Тамиле удалось полакомиться душистыми лесными грушами, пока оборотень спал. Она прихватила несколько груш с собой в мешок и сгрызла их на следующей остановке.