Стефан Цвейг

Или вспомним «Летнюю новеллу», ее героя, ежегодно проводившего отпуск в Каденаббии, «одном из тех местечек на берегу озера Комо, что так укромно притаились между белых вилл и темных деревьев». Чудесным вечерним августом Стефан Цвейг приглашает читателей прогуляться вместе с ним по цветущему благодатному берегу. Попробуем представить себе эту райскую красоту вокруг и почувствовать аромат невидимых в темноте приозерных растений: «Мы пошли по чудесной дорожке вдоль берега. Вековые кипарисы и развесистые каштаны осеняли ее, а в просветах между ветвями беспокойно поблескивало озеро. Вдалеке, словно облако, белело Белладжио, мягко оттененное неуловимыми красками уже скрывшегося солнца, а высоко-высоко над темным холмом в последних лучах заката алмазным блеском сверкала кровля виллы Сербелони. Чуть душноватая теплота не тяготила нас; будто ласковая женская рука, она нежно обнимала тень, наполняя воздух ароматом невидимых цветов»25.

В новелле «Закат одного сердца» старик, подавляя свой гнев, направленный на родную дочь, избегает откровенного с ней разговора и, дабы ненадолго отвлечься от мрачных мыслей, отправляется к озеру Гарда. Только там глазами, полными набежавших слез, несчастный старик сможет забыть о предательстве, насладиться прелестью мирного ландшафта, обнаружив, что, оказывается, природа-матушка улыбается человечеству, призывая всех «быть добрым и счастливым», улыбается всем и всегда. «За серебристой дымкой лежали мягкие зеленые волны холмов, словно заштрихованные тонкими черными линиями кипарисов, а за ними круто поднимались горы, строго, но без высокомерия, взирая на красоту озера, как суровые люди наблюдают игры горячо любимых детей. Так ласково и радушно цветущая природа раскрывала объятия, призывая каждого быть добрым и счастливым, так божественно сияла вечная улыбка благословенного юга!»26

Лавируя, как парусник по волнам Адриатического моря, стремительно меняя направление вслед за ветром, то уносящим меня к просторным берегам биографии писателя, то вновь проникающим в беспредельные глубины его творчества, я упрямо продолжаю держать курс в заданном направлении. Раз уж я пообещал читателям в полной мере раскрыть характер матери писателя (а он был, мягко говоря, деспотическим), то вот вам ее истинное поведение не на курорте в окружении лишних глаз и ушей, а дома, при полном контроле и всевластии; поведение, описанное в новелле «Гувернантка»:

«После обеда мать, как бы между прочим обращается к фройлейн:

– Зайдите, пожалуйста, ко мне в комнату. Мне нужно с вами поговорить.

Фройлейн молча наклоняет голову. Девочки дрожат, они чувствуют: сейчас что-то должно случиться. И как только фройлейн входит в комнату матери, они бегут вслед за ней. Приникать к замочной скважине, подслушивать и выслеживать стало для них обычным делом. Они уже не чувствуют ни неприличия, ни дерзости своего поведения; у них только одна мысль – раскрыть все тайны, которыми взрослые заслоняют от них жизнь.

Они подслушивают. Но до их слуха доносится только невнятный шепот. Их бросает в дрожь. Они боятся, что все ускользнет от них.

Но вот за дверью раздается громкий голос. Это голос их матери. Он звучит сердито и злобно.

– Что же вы думали? Что все люди слепы и никто этого не заметит? Могу себе представить, как вы исполняли свои обязанности с такими мыслями и с такими нравственными правилами. И вам я доверила воспитание своих дочерей, своих девочек! Ведь вы их совсем забросили!..

Фройлейн, видимо, что-то возражает. Но она говорит слишком тихо, и дети ничего не могут разобрать.

– Отговорки, отговорки! У легкомысленной женщины всегда наготове отговорки. Отдается первому встречному, ни о чем не думая. А там – что бог даст. И такая хочет быть воспитательницей, берется воспитывать девочек! Просто наглость! Надеюсь, вы не рассчитываете, что я вас и дальше буду держать в своем доме?

Дети подслушивают у двери. Они дрожат от страха; они ничего не понимают, но их приводит в ужас негодующий голос матери; а теперь они слышат в ответ тихие, безудержные рыдания фройлейн. По щекам у них текут слезы, но голос матери становится еще более грозным.

– Это все, что вы умеете, – проливать слезы. Меня вы этим не возьмете. К таким женщинам у меня нет жалости. Что с вами теперь будет, меня совершенно не касается. Вы сами знаете, к кому вам нужно обратиться, я вас даже не спрашиваю об этом. Я знаю только одно: после того как вы так низко пренебрегли своим долгом, вы и дня не останетесь в моем доме»27.

Под грустными, испуганными, заплаканными лицами двух девочек, родных сестер, у которых «будто молния ударила в двух шагах от них», забрали любимую фройлейн, Стефан, безусловно, скрывает себя и своего старшего брата. Не по этой ли причине, а быть может, даже причинам в раннем детстве у Стефана и Альфреда будет несколько разных гувернанток – в том числе словацкая няня Маргарет, с которой Стефан запечатлен в возрасте девяти месяцев на самой первой своей фотографии. Заметьте, не с матерью, а именно с няней. Общего детского снимка с Идой Бреттауэр в горячих радостных объятиях в семейных альбомах писателя что-то не наблюдается… Или швейцарская гувернантка Гермина Кнехт (Hermine Knecht), сопровождавшая мальчиков утром в школу, или Жозефина Ландауэр, их бабушка, овдовевшая в 1881 году (за месяц до появления на свет Стефана) и жившая в Вене в соседней с внуками квартире на Ратхаузштрассе, 17. Альфред вспоминал их бабушку Жозефину как «очень способную баварскую хаусфрау старой школы, [которая] знала все, что нужно было знать о том, как ухаживать за детьми, особенно когда они болели».

Кстати, о болезни в «Жгучей тайне» есть важные подтверждения: «В горячности, с какой он говорил, было что-то необузданное, порывистое, быть может, в этом сказывались последствия недавно перенесенной болезни…» Эдгар (он же Стефан) действительно в детстве часто болел, но его матери никогда не приходило в голову с печальной миной на лице сидеть у детской кроватки. Не случайно самый ранний рассказ Цвейга называется «Скарлатина» (он никогда не публиковался) и повествует об одиноком больном ребенке, которого выходил добропорядочный сосед, а вовсе не мама…

Из этой же обиды на свою мать родился эпизод описания нечеловеческой воли в бессонной борьбе героини «Письма незнакомки» за «хрупкую жизнь» своего больного ребенка. Писатель помнил и, видимо, так и не простил, что с его болезнями и дурным самочувствием боролись в детские годы кто угодно, только не мать. Тут становится предельно ясной и любовь к Оноре де Бальзаку, пронесенная Цвейгом через всю творческую биографию. Изначально Стефан относился с глубоким сочувствием и пониманием к конфликтным отношениям юного Оноре со своей жестокой матерью и только потом уже преклонялся перед его терпением, волей и творческой мощью.

Вот и получается, что воспитанием и даже лечением юных Альфреда и Стефана занимались в основном гувернантки, тетушки и бабушки, а мама (нередко даже без мужа) блистала на светских раутах и приемах, демонстрируя венскому обществу роскошный образ жизни, фамильные драгоценности, нарядные кружева на платьях последней моды, изысканный итальянский парфюм, прически. Кем же был супруг этой обаятельной, богатой, но гордой модницы, о котором, как мы уже поняли из «Жгучей тайны», она «никогда не упоминала в разговоре» или, как еще сказано, «начинает раскаиваться, что всю жизнь была верна мужу, которого, в сущности, никогда не любила»?

В первую очередь обратимся к мемуарам писателя, считая их объективным и достоверным источником, исходя из той логики, что сын может по-разному относиться к отцу и матери, но память о них для потомков постарается оставить в одинаково приглядном свете. «Семья моего отца происходила из Моравии. Еврейские общины жили там, в небольших деревушках, в добром согласии с крестьянами и мелкой буржуазией; здесь не знали ни забитости, ни льстивой изворотливости галицийских, восточных евреев. Сильные и суровые благодаря жизни в деревне, они уверенно и достойно шли своим путем, как тамошние крестьяне – по полю».