Страница 4 из 14
До рассказа о большом и сильном мужчине, каким будущий писатель «видел себя во сне» и, разумеется, стал им в реальности, мы с вами дойдем позже. Сейчас, раз уже столько было сказано о матери Эдгара – пусть и вымышленной, все-таки речь идет о художественном произведении, – подробнее остановимся на настоящей биографии матери Цвейга. После чего попытаемся найти сходство с ее прототипом не только в «Жгучей тайне», но и в других новеллах и рассказах писателя.
Ее звали Ида Бреттауэр. Родилась она 5 мая 1854 года в портовом городе Анкона, административном центре итальянской области Марке, сплошь покрытой мягкими зелеными холмами, романскими церквями и цитаделями. Анкона граничит с известной на весь мир провинцией Урбино, «приютом муз», где родился художник Рафаэль Санти, и городком Мачерата, в котором в 1290 году при участии папы римского Николая IV основали университет, считающийся одним из самых старых в Европе.
За свою долгую историю земли региона Марке – Анкона, Пезаро, Урбино, Мачерата, Фермо и Асколи-Пичено, удачно расположенные на адриатическом побережье и называемые «ворота на восток», переходили от древних греков к римлянам, от вторгшихся на их территорию готов – к германским императорам, при которых и получили свое название21.
Мать будущего писателя была второй, младшей дочерью еврейского банкира и финансиста Самуэля Бреттауэра (Samuel Ludwig Brettauer, 1813–1881), одно время состоящего на службе у римского папы в Ватикане. О могуществе предков своей матери, их высокомерии и гордости за собственный влиятельный род Стефан напишет в мемуарах: «Бреттауэры, которые испокон веку занимались банковским делом, разбрелись (по примеру крупных еврейских банкирских семейств, но, естественно, в масштабах гораздо более скромных) из Высокого Эмса, небольшого местечка на швейцарской границе, по всему свету. Одни отправились в Санкт-Галлен, другие – в Вену и Париж, мой дедушка – в Италию, дядя – в Нью-Йорк, и международные связи дали им больше блеска, больший кругозор и к тому же некое семейное высокомерие. В этой семье уже не было мелких торговцев или маклеров, но сплошь банкиры, директора, профессора, адвокаты и врачи, каждый говорил на нескольких языках, и я вспоминаю, с какой непринужденностью за столом у моей тетушки в Париже переходили с одного языка на другой. Это была семья, которая серьезно “заботилась о себе”, и когда девушка из числа менее состоятельных родственников оказывалась на выданье, то всей семьей собирали ей приличное приданое, лишь бы предотвратить “мезальянс”. Моего отца, правда, уважали как крупного промышленника, но моя мать, хотя и связанная с ним счастливым браком, никогда не потерпела бы, чтобы его родню ставили на одну ступень с ее. Эта гордость выходцев из “приличной” семьи у всех Бреттауэров была неискоренима, и когда в дальнейшем кто-нибудь из них желал выказать мне особое расположение, он снисходительно произносил: “Ты выбрал правильный путь”»22.
Выходец из старинной еврейской общины, Самуэль Бреттауэр был родом из австрийского городка Хоэнемса, входящего в федеральную землю Форарльберг, самую западную альпийскую глубинку Австрии. Он был на несколько лет старше своего предприимчивого земляка Августа Брентано (August Brentano,1828–1886), ловкого разносчика газет, эмигрировавшего в Нью-Йорк и построившего там книжную империю магазинов «Brentano’s». До переезда в Италию, куда Самуэль отправился по приглашению старшего брата Германа (Herma
Седьмого октября 1850 года в возрасте тридцати семи лет Самуэль Людвиг женился на баварской пышногрудой красотке Жозефине Ландауэр (Josefine Landauer, 1830–1894) и вскоре переехал с ней в Анкону, где спустя одиннадцать месяцев (15 сентября 1851 года) у счастливой пары родилась первая девочка Фанни, единственная родная тетка Цвейга по линии матери. Пройдет два с половиной года, и 5 мая 1854 года на свет появится вторая дочь, будущая мама писателя.
Жозефина Ландауэр происходила из древней еврейской семьи выходцев из немецкой деревни Хюрбена, присоединенной к соседнему городку Крумбах только в начале ХХ века. Дедушка Жозефины, Рафаэль Лёб Ландауэр (Raphael Löb Landauer, 1775–1843), приходившийся Стефану прапрадедушкой, занимался в Хюрбене торговлей лошадьми, а разбогатев, осуществил давнюю мечту и открыл в городе антикварную лавку на Хюрбенерштрассе, 15. Из вышесказанного следует, что Фанни и Ида, получая в Анконе домашнее образование, чаще слышали от гувернанток, родителей и родственников, приезжавших к ним в гости или присылавших открытки к празднику, все-таки немецкую речь. Хотя связи Бреттауэров, как мы обнаружили, простирались на все четыре стороны и точно не ограничивались ни Германией, ни Италией, ни Австро-Венгерской империей.
Первые шестнадцать лет жизни Ида провела на берегу Адриатического моря, наслаждаясь красотой ночных праздников в красиво освещенных гондолах, долгими одинокими прогулками по берегу, чтением итальянских романистов и поэтов. Ее страстная любовь ко всему итальянскому (ландшафту, солнцу, живописи, музыке, кухне, языку) передалась с молоком матери младшему сыну Альфреду, пронесшему через всю свою жизнь любовь к этому солнечному краю и повторявшему: «Когда я позднее приезжал в Италию, то с первой минуты чувствовал себя там как дома».
Стефан безупречно говорил на итальянском языке, отлично знал и понимал итальянскую культуру – даже пытался подражать стилю Данте и писать терцинами. Разбирался в гастрономии, в особенностях архитектуры, чтил и понимал традиции, имел в разных регионах Италии много надежных друзей, литературных, любовных, родственных связей. До и после Первой мировой войны он приезжал в Милан в гости к редактору и литературоведу Джузеппе Антонио Боргезе. Гостил у Максима Горького в Сорренто и у Бенедетто Кроче в Неаполе. Близко дружил с веронским художником Альберто Стринга (Alberto Stringa, 1881–1931), с гениальным венским скульптором итальянского происхождения Альфонсо Канчиани (Alfonso Canciani, 1863–1955). Когда в 1897 году в Берлине шестнадцатилетний Стефан попал на художественную выставку и увидел скульптуру группы Данте, по возвращении домой в Вену он написал самый восторженный отзыв23.
В тот же зачаточный для всего прекрасного и волшебного в искусстве период юности, впервые открыв для себя «Божественную комедию», Стефан попал под энергетику и обаяние терцин любимого поэта на десятилетия. «О нем не скажешь: его время прошло или пришло; его время было всегда, но никогда удары, возвещавшие его час, не совпадали с боем часов человечества. <…> В искусстве нет ничего более прочного, чем четырнадцать тысяч стихов, составляющих его творение. Памятники, которые выросли – камень в камень – в ту же пору на той же земле, где выросла – стих в стих – его поэма: белокаменный собор во Флоренции и Палаццо Веккио, – рухнут, картины Джотто и Чимабуэ, его друзей, потускнеют раньше, чем его собор разрушится, раньше, чем его музыка отзвучит. Чем глубже врастает его поэма в ландшафт эпох, тем больше кажется она созданной самою природой и нерушимой, как утес, который неколебимо вздымается к вечному небу над преходящей землей. И все величественнее представляется Данте глазам поколений, чьи замыслы становятся все мельче»24.
А в скольких своих произведениях малой и крупной формы, включая поэзию, Цвейг описывает пейзажи Италии, красоту городов, природу, наблюдаемую им за полвека путешествий по обе стороны береговой «окантовки» сапожка! Я пока намеренно умалчиваю о блистательной галерее таких его портретов, как эссе о Тосканини, жизнеописание Казановы, не переведенный на русский язык очерк «Легенда и правда Беатриче Ченчи». Несмотря на то, что отношения между героями новеллы «Письмо незнакомки» происходят в Вене, поток воспоминаний несчастной женщины относит ее на берег Адриатического моря к курорту Градо, где она была счастлива, гуляя по пляжу со своим сыном, мальчиком, которого больше нет…