Страница 10 из 14
У Леонида Тубельского была жена – Дзидра Эдуардовна, пережившая своего мужа (скончавшегося в 1961 году) на очень много лет. Человек она по-своему любопытный, ибо стала одной из первых, кто приехал в только что открывшийся Дом творчества вскоре после войны. Читатель спросит: это кто же «открыл» бы Латвию для писателей в 1948 году, ведь там еще полно было «лесных братьев». В Юрмалу пускали, но с разрешения компетентных органов. Получив спецразрешение в приемной МГБ СССР на Кузнецком Мосту, семья драматурга засобиралась в Дубулты. Дзидра Тубельская все удивлялась: ее, латышку и дочь врага народа, отпустили на родину. Вероятно, сыграла свою роль известность ее мужа[7]. Да и соавторство с Шейниным даром не дается.
Поселили их в так называемом Белом доме, на втором этаже:
«Встретила нас сестра-хозяйка и заговорила с нами на ломаном русском. Удивлению ее не было границ, когда я ей ответила на чистом латышском. Она вела все хозяйство вместе со своим братом. Писателей было еще мало, и они вдвоем прекрасно справлялись. Мы разместились на втором этаже, в комнате, выходящей на огромный балкон. Столовая находилась внизу. Там стояло несколько столов, покрытых белоснежными скатертями. На каждом – вазочка с полевыми цветами. Царила атмосфера домашнего уюта. За трехразовое питание полагалось сдать продовольственные карточки. Кроме того, на лимитную книжку давали дополнительные продукты в магазине в Лиелупе»23.
Лимитная книжка – еще одна привилегия советской элиты 1950-х годов, отделявшая ее от основной массы населения. Но эти книжки не продавали в книжных магазинах, их выдавали в Союзе писателей для получения усиленного продовольственного пайка. Отоваривали книжки в спецмагазинах, к которым прикрепляли литераторов.
А в 1948 году на Рижское взморье привезли сына Константина Симонова – Алексея, хорошо известного сегодня кинорежиссера Алексея Кирилловича Симонова. Мальчику было от роду девять лет и его отправили на Рижское взморье лечить гланды по совету «врача-убийцы», профессора Александра Фрумкина. Перед тем как в 1953 году доктор превратился в главного врага советского народа, он успел вылечить немало хороших людей, в том числе и писательских детишек. Как вспоминает Алексей Кириллович, здесь в Прибалтике «два лета подряд дед с бабкой поочередно пасли своего внука». Сама Прибалтика «была недавно освобожденная, немного, видимо, испуганная, как я теперь понимаю, и не по-нашему чистая и размеренная»24.
Сохранилось письмо деда отцу мальчика, то есть Константину Симонову: «Комната у нас хорошая, кругом зелень и чудные сосны. Несколько раз были на море, но еще никто не купается. Кормят нас хорошо, дают такие большие порции, что не только дети, но и взрослые не съедают. Масло 150 гр., сахару 100 гр., молоко, сметана, творог, белый хлеб и т. п. в изобилии». А бабушка Алексея Симонова оказалась слегка похожей на местных жительниц, было в ней – выпускнице Смольного института благородных девиц – с виду что-то латышское. Но именно сие обстоятельство и служило причиной мелких недоразумений: «Для их разрешения бабка выучила по-латышски “не понимаю”, что, если память мне не изменяет, звучит как “несо прут”. Для удобства запоминания моя лингвистически одаренная бабка переделала это латышское “не понимаю” в русское “не сопрут”». Но, как и положено пожилому человеку, иногда бабуля путала это самое «не сопрут» с другими не менее выразительными русскими словами, что приводило к смешным ситуациям.
Первые отдыхающие Дома творчества и не предполагали, что сметана и творог попадали на их стол с «угрозой для жизни». Вернемся к интереснейшим свидетельствам Вадима Крохина: «В 1949 году отец организовал для снабжения писателей ферму в 56 километрах от Дубулты. Выращивались куры, утки и коровы. Два раза в неделю привозили в Дом творчества свежие яйца, молоко, мясо и рыбу, поскольку на ферме были и пруды. Однажды меня взял с собой отец, дабы я порыбачил, не мешал ему обсудить планы делового развития с хозяином фермы. Только-только успел поймать несколько упитанных карасей, как отправились обратно на его трофейном “Виллисе”. Через 15 километров нас обстреляли из леса так называемые “лесные братья”, слегка ранив шофера. Больше меня никогда не возили на эту ферму». Что касается «лесных братьев», то «одного из них, но отсидевшего срок, позже взял отец к себе на работу водителем. Его звали Альфред. Я с его помощью учился водить машину. Вместе перевернулись на Додж “три четверти” по дороге в Ригу, и мы, вылетев прямо в канаву с водой из открытого кузова военного американца, остались живы – остальных умертвил перевернувшийся Додж… как на войне. Кстати, Альфред тоже позже погиб, но под трактором во время жатвы. Кому суждено погибнуть в катастрофе – может не бояться утонуть».
Ежегодно в ночь на 24 июня латыши отмечают праздник Лиго – вливались в него и писатели. Местные жители разводили костры, пели песни, плели венки из дубовых листьев, угощались и атрибутами праздника: специально приготовленным сыром с добавлением тмина и сваренным домашним пивом. В лесу искали цветки папоротника. Апофеоз наступал к ночи. Дзидра Тубельская вспоминает: «Вдоль берега уже полыхали костры, горели высоко на шестах смоляные бочонки. Парни подгоняли девушек к костру и заставляли их прыгать через огонь, ударяя по ногам пучками аира. Внезапно один из юношей подбежал ко мне, схватил за руку и потянул к костру. Я, недолго думая, подобрала юбку и вихрем пронеслась над пламенем». Приезжавшие в июне в Дубулты писатели и через много лет становились свидетелями соблюдения латышами этой замечательной традиции – сегодня праздник Лиго трактуется в школьных учебниках латвийской истории как своеобразный протест против советских порядков. Догадайся об этом советские литераторы, – и вряд ли бы они решились прыгать через пылающий огонь, да и призадумались бы: чего это латыши их в этот костер тащат…
В Дубулты в 1950-е годы зачастили московские артисты – Рубен Симонов, Юрий Яковлев, Людмила Целиковская, Николай Охлопков, Лев Свердлин. Естественно, что для них Дом творчества превращался в пансионат, они не сочиняли после завтрака, а загорали и гуляли. Случались между отдыхающими и романы.
Вполне закономерным было появление в Дубулты и ученых – их жизнь и работа также была в центре внимания советских литераторов. Взять хотя бы популярные книги Даниила Гранина, в том числе «Иду на грозу», где в персонаже профессора Данкевича угадывается знаменитый ученый Лев Ландау, лауреат Нобелевской премии по физике. «Помню встречи с Львом Ландау в писательском Доме творчества на Рижском взморье. Он терпеть не мог, когда говорили, что он “второй физик мира после Эйнштейна”, – вспоминал Анатолий Алексин. – Что за нумерация? А если кто-то и считает всерьез, что я “второй”, это вовсе не значит, что мы выстроились один за другим, что я дышу ему в спину. Это лишь значит, что, по мнению некоторых, между нами никого нет. Вот и все… Хоть и с этим я категорически не согласен!»25 Приходил Ландау и на писательский пляж, где однажды поучаствовал в импровизированном споре о происхождении Бога.
В советских кинокартинах 1950-х годов мы видим, что весьма распространенной формой мужской одежды на отдыхе были пижамы – в них не только спали, но и носили в поезде, выходили на пляж с полотенцем через плечо, в больших белых панамах. Пижамы шили из яркого полосатого сатина. И потому большое внимание привлекали на пляже те, кто появлялся не в пижаме, а в редких тогда шортах. Это был особый шик. Одним из тех, кто послужил своеобразным зачинателем новой пляжной моды в Дубулты, стал Адриан Рудомино, очень интересный человек и собеседник (сын основательницы Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы Маргариты Ивановны Рудомино). Прекрасная половина Дома творчества почему-то сочла его итальянцем и даже разведчиком (бойцом невидимого фронта!). Вот что означало тогда появиться на пляже в шортах.
С именем Дзидры Тубельской связана постройка в Дубулты теннисного корта. Этот (лишь на первый взгляд) привилегированный вид спорта был весьма распространен среди советской политической элиты и примыкающей к ней тонкой прослойки творческой интеллигенции. Любили «погонять» друг друга и советские писатели. Как пишет Надежда Кожевникова, дочь Вадима Кожевникова (автора романа «Щит и меч» и большого писательского начальника), об одном из таких же литературных генералов: «Классный, отличный теннисист. Лощеный, холеный, ракетка – супер, форма – с иголочки. На корте партнерши его – блондинки, сплошные блондинки»26.