Куртизанка

«Это очень плохая идея, — отвечал он тут же самому себе. – Это нервы и потрясения, которых она не стоит, и ещё большая жажда – потому что ни один наркотик никогда не помогал от себя самого».

А к вечеру следующего дня корабль приземлился на Кармадон.

В центральной части массивной горной гряды — на северо-западном склоне — вблизи Майлийского ледника выбивались горячие минеральные источники. Две дороги огибали гору с двух сторон. Одна заканчивалась у небольшой группы вилл, окружавших лечебный корпус, одну из которых и снимал для себя Аргайл.

Другая дорога бежала вверх, насквозь пронизывая деревушку, где обитали местные жители – Кобан – и заканчивалась на уступе, откуда можно было смотреть вниз на долину и на другие склоны гор.

Здесь, по разные стороны дороги, можно было отыскать множество полуразвалившихся фундаментов и одичалых садов. Кому они принадлежали — никто толком не знал.

В первый же день Эван навестил врача.

Большинство гостей целыми днями бродило по улочкам между виллами, здороваясь друг с другом и ведя бесконечные разговоры, которые Эван терпеть не мог. По вечерам они ходили на приёмы друг к другу же, либо проводили время в клубе или в ассамблее, где проходили балы и распорядитель представлял друг другу тех, у кого было желание завязать новые знакомства с полезными людьми.

Эван отказался от этих забав почти сразу же. Он встречался с другими чахоточниками только по утрам, когда все они, одетые в купальные костюмы, которые не сильно отличались от парадных платьев, погружались в одну общую купальню с горячей минеральной водой. Этот источник, единственный из всех, был заключён под купол, и сидя по горло в воде между дамами, плававших вокруг в своих пышных купальных костюмах и придерживавших досочки кто с веером, а кто с носовым платком, смотрел, как проплывают сероватые и кучнистые облака над покрытым испариной потолком.

В купальне было жарко, и, едва дождавшись окончания процедуры, он выбирался из воды, менял дневной костюм на прогулочный и отправлялся в горы.

В первый же день он обнаружил ущелье, образованное соединением высоких острогов двух гор и заканчивающееся тупиком – кирпичной стеной, видимо, счастью одной из загадочных руин. Забравшись на один из отрогов, он долго рассматривал, как шумная и быстрая река Гезельдон рассекает камни между двух гор, образуя водопад в несколько сот метров, и ему казалось, что через эту воду с бешеной скоростью несущаяся по камням жизнь, настоящая и бесконечная, кончиком кисти касается его.

По западному склону тупика зигзагом вилась дорога, а рядом по рельсам – старым, какие, должно быть, были ещё на Земле, ползали туда-сюда вагонетки с рудой – бутовым камнем и гранитом, красным и серым туфом, песком и вулканической пылью..

На второй день он поднялся на вершину Кахтисара, одной из местных гор. Оттуда открывался вид на широкую долину Даргвар с одним из пяти озёр, располагавшихся тут – Пурт.

Вечерами перед закатом солнца, притягивая глаз разноцветьем красок, в обширной зеркальной глади воды отражались окрестные горы, а в ясную погоду через бинокль можно было увидеть, как в кристально чистой воде плескается форель.

С левой стороны озера на отвесном склоне скалы над самой пропастью гордо возвышалась сторожевая башня — некогда несокрушимая, теперь она светила путникам зевом пробитой стены.

Несколько дней Эван искал, у кого бы спросить о ней – её разбитое основание будило странное ощущение родства в его душе.

На третий день врач на очередном осмотре сам рассказал ему о ней:

— Башню называют Башней Кровника. Много веков назад скрывавшийся в горах кровник построил её. Его враги никак не могли добраться до башни: стоило им подойти, как он осыпал их камнями и пулями. Тогда один из мстителей натянул на себя медвежью шкуру и ночью стал взбираться по тропинке, ведущей наверх. Завидев его, кровник достал ружьё и вышел на охоту. Едва он покинул пределы башни, как был сражён пулей одного из своих врагов.

Эван, сидевший напротив с прибором для измерения давления на руке, поёжился. Эта история вызвала у него странное чувство – будто эхо из прошлого коснулась его тревога за то, что не доделал или сделал не так.

— Люди не меняются, — задумчиво произнёс врач, взял в ладони лицо Аргайла и внимательно рассмотрел со всех сторон. — Вам стало гораздо лучше, — сказал врач тем временем.

Это в самом деле было так. Кашель, раньше сгибавший Эвана пополам, едва он слишком сильно напрягался и сердце начинало стучать, почти не тревожил его сейчас, сколько бы Эван не лазал по горам, и он готов был поверить, что здоров.

— Берегитесь. Симптомы бывают обманчивы. Вы продолжаете пить препараты, которые я вам прописал?

Эван машинально кивнул, хотя за последние три дня к таблеткам не прикоснулся ни разу: сначала забыл их в домике, а затем так и не положил в карман.

Не обращая внимания на слова врача, он продолжил обследовать окрестности и на следующий день поднялся к альпийским лугам Даргавского и Ганалдонского ущелий. С ранней весны до поздней осени землю здесь покрывал разноцветный ковёр цветов.

В Кармадоне уже начиналась осень, и рощи Азалии, покрывавшие склоны гор, уже окрасились в ярко-красный цвет.

От Тменакау до верхних террас по пологому левому склону ущелья, мимо альпийских лугов и мелкого кустарника бежала узкая горная тропинка. Правый же склон Ганалдонского ущелья покрывал берёзовый и хвойный лес.

В ущелье гнездилось множество ягодных кустов, и каждый день, поднимаясь к источникам, Эван набирал целые горсти малины, брусники, смородины или черники, но, так и не донеся до дома, отправлял их в рот.

Перед путником, приближающимся к источникам, из-за выступа горы неожиданно открывался величественный Майлийский ледник с низко опустившимся огромным ледовым языком.

У самого основания ледника — среди живых цветов, образуя столбы пара из-под земли, фонтанировали лечебные источники Верхнего Кармадона.

Каждый год подземные воды всё более подтачивали его, а под лучами горного солнца на поверхности ледника образовывалось неисчислимое множество струек воды, которые, собираясь вместе, превращались в реки и бежали водопадами вниз по склонам гор. Протекая со стремительной быстротой, они разъедали его, заставляя таять ещё сильней.

Поджав губы, Эван смотрел на эту неподвижную белую махину, которая была обречена с той секунды, когда солнце коснулось её. Каждая новая струйка заставляла появляться ещё одну, и ещё, так что оставалось лишь гадать, что случится раньше: солнце растопит лёд или наступит вечная зима.

— Впрочем, — сказал он сам себе, — ответ я знаю давным-давно.

Он отвернулся и пошёл прочь.

Со всех сторон Ганалдонское ущелье огораживали высокие горы, образуя замкнутую котловину. Горы защищали ее от холодных северных ветров и осадков, и здесь, между их склонов, Эван чувствовал себя как никогда хорошо. Раз за разом он поднимался сюда, теперь уже с самого утра, чтобы смотреть, как река, текущая меж камней, приобретает молочно-белый цвет, а затем постепенно, будто забирая себе лучи оранжевого солнца, темнеет и к вечеру становится уже грязно-бурой.

Выше поймы реки ещё несколько источников было разбросано по склонам гор, и, стоя среди них на небольшой площадке, покрытой зеленью и цветами, Эван смотрел на скалистые отроги, поросшие травой.

Там, на вершинах, глядя через бинокль, он видел, как стада туров пасутся и, минуя пресные воды, ходят к минеральным источникам на водопой.

Туры двигались быстро, то перепрыгивая через пропасти, то поднимаясь по недоступным скалам, но самый старший из них всегда шёл поодаль, чуть позади, по более высоким местам, и осматривал дорогу – что происходит кругом. Вид этого мощного животного, такого одинокого в своём долге перед стадом, вызывал у Эвана грустную улыбку, и хотя тур вряд ли видел его, Эван каждый раз кивал ему, приветствуя как своего.

На шестой день он направился в другую сторону от озера и вышел к селению Даргвас. Здесь дома местных жителей почти смыкались с другим селением, от которого у Эвана по позвоночнику пробежала дрожь: это были склепы. Кое-где уже начавшие обрушаться, а кое-где ещё полностью целые, разукрашенные непривычными барельефами и прекрасные в своём смертельном покое, они, тем не менее, казалось, дышали холодом, будто с другой стороны мира, из посмертия, чья-то рука протянулась за ним.