Порочное полнолуние

— Ты бы не мог меня оставить? — с натянутой вежливостью прошу я. — Мне стоит привести себя в порядок после твоих братьев.

— Но ты отлично выглядишь.

— Мне надо подмыться, — сердито и честно отвечаю.

А почему я должна стесняться? Эдвин в курсе для чего конкретно меня сюда притащили его братья. Покидает ванную комнату, пристыженно почесывая затылок. Наверное, я зря с ним так сурова. Нет. Никакого чувства вины.

Освежившись под прохладной струей воды, выхожу в комнату, в чем мать родила, и шагаю к шкафу. Только через несколько секунд замечаю Эдвина, который тенью притаился окна и во все глаза смотрит на меня. В голове проскальзывает догадка, что он, похоже, девственник. Взгляд слишком восторженный и в то же время испуганный.

— Я же попросила меня оставить.

— Прости… — тяжело сглатывает и опускает взгляд на мою грудь.

Торопливо сдираю с плечика первое попавшееся платье, заметив в глазах темную и недобрую тень. Милый мальчик в мгновение ока обратился в голодного хищника, который делает ко мне шаг.

— Эдвин…

Метаморфоза младшего из братьев в бледного маньяка с горящим взором меня пугает. Взвизгиваю и бросаюсь к двери. Необдуманно и опрометчиво с моей стороны.

Эдвин молча нагоняет, метнувшись ко мне грациозным безумцем, и швыряет на кровать. Какого черта в нем столько силы? Он же весь тонкий, изящный и воздушный вьюноша!

— Эдвин!

А он меня не слышит. Похож на юного серийного убийцу, которого поглотил раж и ярость. Щурится желтыми глазами и стягивает футболку. Я же знала, что третий братец не останется в стороне от веселья, но почему мне так жутко?

Приподнимаюсь на локтях, чтобы отползи к противоположному краю кровати, но Эдвин наваливается на меня, коленом раздвигая ноги. Голодно и будто в истерике целует, хаотично блуждая по телу рукой: то за грудь до боли сожмет, то ладонью пробежит по талии и бедро потискает, игнорируя мои жалкие попытки отбиться от него.

Тело откликается на возбуждение оборотня, а сознание покрывается инеем страха. Ласки Эдвина оставляют на коже синяки, царапины, а сам он не в себе. Я чувствую, как в нем неиствует зверь, пробудившейся от моего запаха. Кусаю Эдвина за язык, и рот заполняет соленая кровь.

С рыком отшатнувшись от меня, Эдвин замахивается, и я вскрикиваю, пряча лицо в ладонях. С урчанием оборотень закутывает меня в покрывало и одергивает полотнища балдахина.

— Только не шевелись, — слышу во тьме недовольный рык.

— Хорошо.

— И не говори! — матрас подо мной вибрирует от ярости.

Когда глаза привыкают к темноте, я судорожно выдыхаю. Рядом по-турецки сидит сгорбленное чудище: мохнатое, жилистое и с огромной волчьей головой на широких плечах. Уши прижаты, а глаза в полумраке горят желтыми огоньками.

— И не смотри в глаза, — скалит клыки.

Смыкаю веки. Слышу тяжелое и прерывистое дыхание Эдвина, и моей щеки касается когтистые пальцы. Ида права, я глупая и упрямая дрянь. Вместо того чтобы лежать и не шевелится, как меня приказали, я накрываю шерстистую ладонь оборотня своей, а затем и вовсе в нездоровом любопытстве ощупываю мускулистое предплечье, поросшее густой и жесткой шерстью.

Крепко зажмурившись сажусь, кое-как обмотав вокруг голой груди покрывало, и пробегаю ладонями по напряженным плечам, могучей шее и кладу ладони на мохнатые щеки. Вздрагиваю, когда Эдвин недовольно фыркает, и беспардонно тискаю вытянутую морду с горячим сухим носом.

— Ты заболел? — тихо спрашиваю я.

Эдвин молча лижет мои ладони слюнявым теплым языком. В порыве нежности обвиваю руками его звериную шею, уткнувшись носом в мохнатую щеку. Покрывало сползает, и я прижимаюсь к чудищу всем телом. Он такой большой, сильный и пушистый! Эдвин глухо бьет хвостом по матрасу и заключает в крепкие объятия, в которых тяжело дышать.

Укладывает на спину, и из меня рвется протяжный стон, когда по шее и щеке проходит жадный слюнявый язык. Пропускаю сквозь пальцы шерсть на спине Эдвина, и он рваным толчком берет меня, впившись когтями в бедро. Вскрикиваю от резких рывков, задыхаясь в темном вожделении к урчащему монстру, что вколачивает меня в матрас.

Под вопль сладострастия, через спазмы и вспышки удовольствия в мое лоно проскальзывает нечто пульсирующее и распирает тянущей болью. Комната тонет в утробном рыке, и Эдвин содрогается, стискивая меня в удушающих объятиях. Трепет его плоти отдаются внутри волнами утихающего экстаза и дрожью во всем теле.

— Тише, Ласточка, не хочу сделать тебе больно.

Шерсть расползается под пальцами пылью, и слышу тихий хруст костей. Объятия Эдвина слабеют, и мой рот со стоном накрывают нежные губы. Поцелуй глубокий, неторопливый и изучающий. После Эдвин устало вздыхает в ухо и неуклюже сползает с меня.

Жду, когда меня накроют протест и досада, что мной вновь воспользовались, но этого не происходит. Желание, с которым я отдалась младшему из братьев, было моим, а не навязанным его звериным очарованием. Или Эдвин настолько хорош в своих волчьих фокусах, что играючи утопил в нежной к нему симпатии? И вся эта нега и теплая благодарность за близость тоже самообман?

Накрывает покрывалом и обнимает, зарывшись носом в мои волосы. Не хочу препарировать чувства и эмоции на наличие иллюзий и лжи и не желаю бороться. Мне сейчас спокойно, уютно и хорошо, и я отдамся во власть Эдвина, даже если для него это игра.

Глава 17. Не мальчик, а мужчина

— Это случилось.

— Отвали, Чад.

Открываю глаза. Эдвин вскакивает на ноги, откинув полог балдахина, и отталкивает хохочущего брата. Подхватывает штаны с пола и выходит, не сказав ласкового слова на прощание. Все мужики одинаковые, даже девственники.

— Не мальчик, а мужчина, — Чад одобрительно усмехается.

Может, мне, как и Эдвину тоже сбежать? Однако я не спешу покидать кровать, потому что мой побег, вероятно, спровоцирует оборотней на очередную порцию любви и страсти. Нет, три мужика для одной — это перебор. Они живого места от меня не оставят.

— Сдал оборону, — хмыкает Крис, восседая на подоконнике.

Чад наклоняется ко мне и пальцами подхватывает клочок шерсти с мятой простыни. Затем разворачивается и показывает свою находку Крису:

— Гляди.

— Она жива там?

— Ага.

Крис соскакивает с подоконника, шагает к кровати и сдергивает с меня одеяло. Взвизгиваю, сажусь, сведя вместе колени и прикрыв груди ладонями. Очень неуместное смущение, но жутко неловко от пристальных взглядов оборотней. А потом замечаю разводы крови на простыни и в недоумении смотрю на запекшиеся полосы глубоких царапин на бедрах, талии и плечах. Как я могла не заметить, что Эдвин меня исполосовал когтями? Сквозь удивление пробивается страх и боль, что плавит кожу, и я кривлю лицо с горестными всхлипами.

— Отойдите, — Эдвин расталкивает Чада и Криса и присаживается рядом со стеклянной баночкой в руках.

Вглядывается в глаза и слабо улыбается, откладывая крышечку в сторону. В нос бьет резкий запах прогорклого жира с нотками травяного сбора. Надо же вернулся, а я не успела как следует распробовать обиду на него.

— Ну и вонь, — отмахивается Чад и отступает. — Гадство!

Эдвин погружает в желтую мазь пальцы и касается раны на бедре у колена. Меня обжигает болью, и я резко отстраняюсь от Эдвина, который кладет ладонь на колено и ласково говорит:

— Потерпи.

— Либо я тебя буду силком держать, — зло заявляет Крис. — Без капризов, Ласточка.

Если три мазка по царапинам я смогла стерпеть, но на четвертый, что лег на рану у живота, я с визгом кидаюсь прочь. Это не целебная мазь, а разъедающая плоть кислота. Чад перехватывает меня на полпути к двери, заламывает руки и прижимает к себе.

— Нет!

Мне больно, и я не хочу терпеть! Да когда же от меня отстанут и оставят в покое?!

— Заткнулась, — шипит в лицо Крис.

Голосовые связки покрываются коркой льда под злым взглядом оборотня, а конечности каменеют.