Расплата

Она знала какое значение для него имеет секс. Многие годы, пока у него не начались проблемы, значение он имел огромное.

Это его просто убьёт.

Расплата, — подумала она. Это означает погашение всех ранее взятых долгов. А Говард… Говард ей сильно задолжал.

Это означает освобождение.

Её самоуважения, её настоящего внутреннего я.

Она подумала: Мне лишь нужна расплата. Расплата по счетам.

А в восемь часов он вышел из здания.

Дора потягивала вторую чашку кофе и чуть не упустила его. Он прошёл как раз мимо её окна. Ей показалось, он выглядит каким-то печальным, задумчивым.

Может у них всё прошло не так гладко? А, неважно.

Она медленно допила кофе и расплатилась наличными. Нельзя оставлять следов. Как раз напротив тридцать девятого дома с таксистом расплачивался старик в дорогом элегантном костюме, бабочке и с тростью. Ей вспомнилась женщина возле продуктового, словно сошедшая с фотографии Уокера Эванса. Всё же миром правят мужчины, пусть даже пожилые мужчины. Она подождала пока они не отъедут, затем перешла через дорогу, зашла в подъезд и оглядела почтовые ящики. На нужном было написано: Б. Керрида. Имя её удивило. Дора никак не ожидала, что та латиноамериканского происхождения. Она нажала на кнопку вызова.

— Да?

— Здравствуйте, это Джаннет.

— Джаннет?

— Да. Говард дома?

Пауза.

— Секундочку, сейчас я вам открою.

Прозвучал звуковой сигнал и открылась дверь. Дора зашла и поднялась на лифте на третий этаж.

На нём было всего две квартиры, что позволяло судить об их размерах. И расположен дом был всего в квартале от Централ Парк Вест.

А эта Б. Керрида неплохо устроилась, — подумала она. — Возможно, не хуже Говарда.

Женщина стояла на пороге всё ещё в чёрном шёлковом комбинезоне. Или она надела его снова? В её улыбке читалось спокойствие и лёгкое любопытство.

— Знаете, вы как раз с ним разминулись.

Дора остановилась прямо перед ней.

— Чёрт! — воскликнула она, сразу же приняв растерянный и обеспокоенный вид. — Мы с ним работаем вместе, я принесла бумаги на подпись. Господи!

— Он дал вам этот адрес?

— Он сказал, что будет здесь до восьми — половины девятого. А я сама раньше не могла вырваться. Он случайно не сказал куда…

— К сожалению, нет.

— Слушайте, ничего если я… можно я от вас позвоню кому-нибудь чтобы разобраться?

— Да, конечно проходите.

Женщина посторонилась.

Перед Дорой предстала комната в викторианском стиле, захламлённая, но при этом безупречно чистая. И гораздо менее просторная, чем она себе представляла. Мягкие кресла, а рядом что-то вроде камина. Тяжёлые коричневые шторы, безделушки и вазы с розами. В комнате преобладали тёмные цвета. Насыщенные красные оттенки, мебель из красного дерева. Даже картины были под стать: пейзажи смерчей, неопределённые силуэты.

Возможно тут есть что-то Альберта Райдера[1], - подумала Дора.

Она ожидала другого.

— Телефон в спальне. Проходите сюда.

Женщина повела её по узкому коридору со стенами, обшитыми деревом, на которых висели снимки в чёрно-белой и коричневой гаммах, казавшиеся ей просто размытыми пятнами. В конце коридора была закрытая дубовая дверь.

Дора нащупала пальцами деревянную рукоятку в дипломате.

Здесь неудобно, слишком тесно. Лучше подождать пока мы не зайдём в спальню, — решила она. — Даже сымитировать телефонный разговор не придётся. Возможностей предоставится куча.

Б. Керрида спокойно повернулась к ней спиной. Если она сделала так один раз, то повторит ещё. Женщина повернула резную стеклянную ручку и плавным движением открыла дверь. Теперь она стояла в профиль. В тусклом освещении Доре было видно половину её лица, на которой играла улыбка, другую половину скрывал мрак спальни.

— Сейчас включу свет, — сказала она и зашла внутрь.

Дора бесшумно проследовала за ней в темноту и сразу почувствовала себя не в своей тарелке, словно оказалась вовсе не в городе, а где — то в деревне, в Вермонте или Нью — Хемпшире ночью, когда нет ни луны, ни звёзд, а чернота будто поглощает каждый проблеск света.

В Нью-Йорке никогда не бывает темно, никогда. Он сияет всеми огнями.

Сейчас же она совершенно не могла разглядеть женщину, она только слышала, как та идёт в другой конец комнаты с уверенностью слепого, очутившегося в привычной темноте, останавливается, и ждёт. Она подавила порыв выбежать наружу, потому что что-то здесь было не так. Что-то было нечисто, был какой-то подвох. Её не волновало в чём дело, но в этой тьме скрывалась угроза. Что-то подсказывало ей выбираться вон, как вдруг послышался щелчок — и темнота взорвалась, залив её потоком яркого света. На мгновение она ослепла, сама не замечая, как женщина вернулась из другого конца комнаты, поняв это, только когда она наклонилась над ней, точно осенённый светом злой ангел. Она не чувствовала ничего кроме жара и ослепительной яркости, пока женщина не втащила её в комнату, вырвала из рук дипломат и швырнула её саму на пол.

Дверь захлопнулась.

Доре вспомнился отец.

Дверь за ним закрывается, щелчок замка, запах виски от его одежды и дыхания, когда он наклоняется над ней:

«Чья это маленькая девочка?»

Женщина вышла к ней из света прожекторов, установленных над дверью.

— Некоторым моим клиентам хочется почувствовать себя кинозвёздами, — сказала она. — Или политическими заключёнными, — она рассмеялась. — Или теми и другими понемножку.

На потолке комнаты были установлены натяжные светильники. Дора привстала и огляделась так, чтобы прожектор не бил ей в глаза, женщина это заметила и достала нож из её дипломата.

Будто изначально знала, что он там.

— Я солгала про спальню, — сказала она. — Это в другом конце квартиры и туда никому нет хода кроме меня. Прости.

Дора подняла глаза и её охватил порыв истерически расхохотаться, а затем убежать.

Комната была длинной и узкой без окон. Из привычной мебели в ней были только деревянный стул и дубовый комод. Дора разглядела подоконник и раму на месте, где раньше было окно, но само оно было заложено кирпичом и закрашено чёрным. В остальном же комната выглядела как палата в психиатрической больнице, обитая войлоком, только войлок тоже был чёрный. Весь потолок пересекали толстые стальные брусья. С них беспорядочно свисали цепи, ремни, наручники, некоторые из которых соединялись тросами с блоками на стенах. Целую стену занимали инструменты из стали и дерева. Инструменты, предназначенные чтобы фиксировать и прощупывать, резать, колоть и разрывать.

Другая стена была увешана масками, ремнями и кнутами. У некоторых из них на концах были металлические шарики.

Посередине комнаты располагались две огромных чёрных балки, скрещенные в форме буквы «икс».

Стена напротив была зеркальной.

Она увидела нечто вроде ржавой печи барбекю, лежащую на боку деревянную бочку, утыканную гвоздями. Она увидела обшарпанный разделочный стол, заваленный гантелями, зажимами и ножами. К ним женщина положила и нож Доры. Осторожно, чуть ли не с любовью.

— Знаешь, а он ходит сюда, чувствует себя виноватым.

— Виноватым?

— Конечно. Посмотри, во что он тебя превратил.

— Меня? Откуда ты знаешь…?

— О, поверь, я тебя знаю. Я тебя сразу узнала. Понимаешь, Говард всегда расплачивается наличными. Казалось бы, такой человек как он, с его-то работой, будет платить кредиткой, как все остальные. А он нет. Всегда наличными. Так вот, ты в курсе, что он до сих пор хранит в бумажнике твою фотографию?

— Мою? Серьёзно?

— Я же сказала: чувствует себя виноватым. Ты от него такого не ожидала, верно?

Женщина не шутила. Моя фотография в бумажнике… Уму не постижимо!

— Конечно, дело не только в тебе. Брокерша и секретарша. За них он тоже чувствует вину. Хотя я никак не могла сообразить почему? Чёрт, по-моему, он даже в смерти матери себя винит. На Говарде лежит много вины. Ему много за что держать ответ. По крайней мере он сам так считает, — она рассмеялась. — Что ты так удивляешься? В моём деле приходится выслушивать много историй. Люди открываются. Я заставляю их открываться.

1

Альберт Пинкхем Райдер — американский художник конца девятнадцатого — начала двадцатого веков. Автор атмосферных аллегорических работ.