Страница 16 из 22
Осенние и весенние туманы. Зимний туман, когда престаешь понимать, где небо, а где снег. Туман, в котором тонут все звуки, а собственную руку можно рассмотреть только возле носа. Только такого, как здесь, я не видел и ни от кого не слышал, что такой бывает.
Во-первых, он не сырой, а во-вторых, пахнет хорошо, почти как в церкви.
Впереди еще проход, и зал еще больше. Здесь тумана нет, а по всему полу свечи горят. Толстые, высокие, тоненькие, чуть коптящие огарочки. Палеными свечами не пахнет, а наоборот, воздух, как после грозы.
Конца этой пещере не видно. Хотя какая это пещера, ни потолка, ни стен. Как бы мне здесь не потеряться. Пропадет мой граф без меня. Правильно Прохор говорил, как дитя малое. При войске, при своих пушках он бравый поручик, а здесь до следующего вечера не доживет.
– Будь здоров, казаче.
В сторонке сидел старик с длинной белой бородой, то ли в длинной серой рубахе, то ли балахоне вроде церковных. Как я его не заметил, ведь почти прошел мимо.
– Спаси Христос. Здравствуйте и вам, дедушка.
– Иди посиди со мной. Вот угостить мне тебя нечем.
– Спасибо, диду, не голоден я. У меня тоже ничего для вас нема. Но если подождете, сбегаю, в торбе трошки вяленого мяса есть.
– Оставь для себя, ты мне лучше помоги. Затуши вон ту свечку, по правую руку.
Справа горела синим огнем приличных таких размеров белая как снег свеча. Воск медленно скатывался по стволу.
– Эту?
Старик кивнул.
Двумя пальцами сжал фитиль и огня не почувствовал.
– Вот и отмучился друг твой Сашко Гулый. Чистая душа. А как на дудочке-жалейке играл, у меня некоторые свечи белее становились.
– Кто вы, диду? – испугался я. – Почему Сашко только отмучился? Его засадный черкес со скалы подстрелил, прямо в голову, я сам видел.
Голос старика стал строгим.
– Стоит ли тебе отвечать, и вопрос не один.
– Простите, дедушка, если обидел ненароком вас глупый казак.
– Повинную голову меч не сечет. Соскучился я, давно с живой душой не разговаривал. Смотритель я. За жизнями. Хочешь, твою жизнь покажу?
В его руке появилась толстая свеча с веселым огоньком.
– А вот жизнь дружка твоего – графа.
В другой руке изогнутая свеча, с мизинец толщиной, белая с одной стороны, серая с другой, желтый огонек метался, как под ветром.
– Хочешь, я у него половину отниму и тебе добавлю? Не спеши, подумай, а я тебе про Сашка расскажу. Не убила его черкесская пуля, подобрали раненого его черкесы. Когда в себя приходил, огнем жгли, про монеты золотые услышать хотели. У кого? Куда тот спрятался. Торопились сильно, а он все в беспамятство впадал. Плохо умирал. Так ничего не открыл им.
– Тело где его?
– Над телами у меня власти нет. Так что, подумал, добавить жизни?
– Если вам так просто нашими жизнями распоряжаться, так отрежьте у меня половину, разделите на три части, одну батьке добавьте, другую маме, ну и Ивану, как-то нехорошо он у вас выглядит.
Поручик спал беспокойно. Стонал во сне, вертел увечной головой, сучил ногами.
От этих стонов я и проснулся. Свернутый вместо подушки бешмет лежал в стороне от головы. Осторожно приподняв, подложил походную подушку ему под голову. Иван горел. При его ранениях это было обычно. Почему-то я был уверен, что к утру жар спадет.
Запах в пещере странный, нужно свежего воздуха запустить и факел поменять. Осторожно отвалил в сторону камень, который снаружи закрывал вход. Вылез по плечи наружу. В морозном воздухе доносились голоса турецких часовых, перекликавшихся, чтоб не заснуть. Горели костры. Ничего не боятся басурмане.
Сон странный снился, а про что – не могу вспомнить.
Глянул на звезды, часа через три нужно будет ползти к ущелью, к границе этих зарослей. Наши должны за нами прийти до рассвета.
Спать не хотелось, да и обдумать происшедшие события нужно было. Сердце защемило, увидел родные причерноморские горы, степи. Попытка отбить выкуп обычна у черкесов. Две стороны договариваются, третья, посторонняя, нападает после передачи. Те, кто должен платить, клянутся на Коране, что все выполнили, и требуют выполнения договора.
Появление черкесов здесь для нас не неожиданность.
Мы похожи. Они за сотни лет заслужили репутацию отважных, умелых и преданных за деньги воинов.
Богатые восточные эмиры нанимали их для личной охраны и выполнения особо трудных поручений. Бывало, воевали на одной стороне с казаками. Здесь другой случай.
Может, кто-то из турецких начальников имел зуб на нашего баши, а может, прослышав о выкупе, черкесы сами решили подзаработать, тогда вчерашним они не удовлетворятся. Сегодня будут ждать наших, а потом все здесь осмотрят, наверняка найдут тропку, хоть и не любят лазить по зарослям держи-дерева, и эту щель найдут. Пятьдесят золотых – деньги немалые. Все перевернут. Как я вчера ни путал следы, но пока беспамятного поручика тащил, немало клочков на колючках оставил.
Один я бы ушел через турецкие позиции к другому проходу. С целым поручиком это было бы трудно, а с попятнанным…
Есть один путь, даже не путь, а так, тропинка – опередить горцев.
Трескотня выстрелов прервала тягучие мысли, снимая наваждение. Прислушался, хмурясь. Загомонили турецкие часовые, перекликаясь. Засвистел офицерский свисток. Еще несколько раз вспыхивали отчаянные волны выстрелов. Звуки боя, искаженные эхом, не позволяли понять картину боя, оставалось только догадываться. Черкесы ждали вылазки, но наши, видно, к этому были готовы. Никифоров выделил на подмогу донцов.
Похоже, не сшибли черкесов. Кто мог помочь, остался под выстрелами или отошел. А может, хлопцы и не случайно устроили такой кавардак, давая понять, что не смогут забрать и нет возможности подойти близко к схрону.
Понял, что домой хода нет. Но и нам не отсидеться. Тишина ночи вернулась не скоро, хотя нам это на руку. Успокаивались часовые. Скрипела изредка арба большими колесами, да покрикивал на быков на болгарском погонщик, заставляя шевелиться и передвигаться вислоухую неповоротливую скотину. Сверху две тени неторопливо носили черные кули к арбе. Трупы забирают. Ислам требует хоронить погибших мусульман в день гибели.
Тени носильщиков изредка ругались по-болгарски.
План созрел моментально. Ящерицей заскользил в темноту…
Я почувствовал, что нет рядом казака. Хотел глаза открыть, да сил не было.
Микола забрал меня в ад. Унес вихрем. Нещадно трясло. Значит, не обманывали дьяконы. Жарят черти на сковородках грешников. Еще как жарят. Я вон как пляшу и горю. Запах крови, требухи, пороха преследовал во время падения, и сейчас заполнял он все легкие густым смрадом. Спина горела огнем, видно, еще и за крюк подвесили. Открыл очи и сразу прикрыл. Укутан в башлык по глаза, а прямо в узкую щель смотрит на меня открытый глаз мертвяка. Равнодушно и безразлично. Навалился. Давит. Не продохнуть.
За что ты так со мной, Микола? Где грешен? В чем вина?
– Микола… – мычал я, – Микола…
Звук тонул, теряясь в тяжелых складках материи.
Тонул и я.
6. Пароль Тодор
– А большие здесь водятся? – кричит младший брат. Гимназист он еще, и уши торчком и нос заострен. Формируется подросток в юношу. – Вань! Ваня! Ну чего ты молчишь? Большие рыбы здесь водятся?
Думал, на пруду мы с братом в камышах стоим, рыбу ловим. Ан нет.
Темнота стала проясняться, сереть, наполняться линиями и углами, и наконец у картины появилась четкость: парадная лестница – мраморные ступени укрыты красным ковром; огромное зеркало в тяжелом бронзовом окладе; вышколенный Прохор – не слуга, а князь – кивает и усмехается. На пальцах перстни, на шее заколка с крупным камнем. Отблеск света от камня резанул по глазам, погрузил в темноту.
Картинки закружились, невидимая колода захрустела, тасуя карты, перемешивая.
– Скидывайте карты!
– Делайте ставки, господа!
– Да не томите вы меня!
– Время пришло!