Страница 5 из 14
Мовлади шагал по дороге, вдыхая прохладный весенний воздух; запах земли, только что освободившейся от снега – грязно-белого савана, набухших почек, первой зазеленевшей травы. Как опытный дикий зверь он привык, попадая в новое место, оценивать обстановку, прежде всего, и лишь затем уже искать, откуда исходит угроза. Но здесь все было спокойно – весна вступала в свои права, пробуждалась природа. Он как будто бы вспомнил, всей грудью вдохнул этот необыкновенный аромат, но никак не мог восстановить в памяти, что же он напоминает ему из его прошлой жизни. Запах чистой, только что скошенной летней травы, или, возможно, так пахли когда-то луга под бесконечно синим куполом неба? Там, где покатые вершины сиреневых гор цепляются за белоснежные шапки облаков, и ветер веет, там, где на душе становится так легко и спокойно… Усилием воли он стряхнул с себя накатившую вдруг ни с того ни сего печаль и ускорил шаг.
Далеко впереди, за высоченными заборами, расслаблялись отгородившиеся от жизни богачи. Они – Избранные, Хозяева. Им и дела не было до пробиравшегося по обочине дороги приезжего – ничтожество без машины; стоит ли задерживать на нем взгляд…
На подходе к Сосновке он увидел присевший на обочине большой черный джип. Гранд Чероки. Жалобно мигала аварийка. У заднего пробитого колеса присела на корточки стройная довольно таки еще молодая женщина. В ранних вечерних сумерках он не смог как следует разглядеть ее – увидел только темные блестящие волосы, двумя крыльями обрамлявшие бледное лицо; тонкие, хрупкие с виду руки, лихо орудовавшие домкратом – кажется, женщина собиралась самостоятельно менять пробитое колесо. Первым его побуждением было остановиться и предложить помощь. Он даже замедлил шаг и лишь потом, вспомнив инструкции – не вступать лишний раз в контакт, не давать повода запомнить тебя – прошел мимо даже не обернувшись.
Миновав чисто выметенные улицы нового поселка, он свернул к простеньким деревянным дачным домикам, приземистым и коренастым. Без труда нашел нужный участок, просунув ладонь в щель почтового ящика, достал ключ и отомкнул калитку, с облупившейся темно-зеленой краской. На участке еще кое-где серели островки снега, под ногами чавкала раскисшая грязь. Он поднялся по разбитому крыльцу, отворил дверь маленького, белого домика. На него пахнуло запахом старого нежилого помещения – сыростью, мышами, слежавшимися размокшими газетами, гнилью.
Поковырявшись в щитке у двери, врубил электричество, затем – не торопясь обошел дом, распахивая окна, оценивая свое новое жилье: просторная комната на первом этаже, она же и кухня (в угол втиснута старенькая электрическая плитка на две конфорки). Тесная прихожая, заваленная чьей-то стоптанной обувью; прямо из прихожей – шаткая лестница наверх. Наверху, под крышей, две крохотные комнатки: в одной – продавленный диван, в другой – раскладушка. Ничего, жить можно. Не побежишь ведь блевать, нанюхавшись чужого тряпья?
Он спустился вниз, включил плитку, проверил, работают ли конфорки. Затем извлек из рюкзака припасы: несколько зачерствевших за время в дороге лепешек, кусок домашнего пористого соленого сыра, пакет молотого кофе и простую медную турку – единственная роскошь, которую он решил себе позволить, не мог пить растворимую бурду.
Через час в доме пахло уже вполне человеческим жилищем – разогретыми лепешками, вареным кофе, табачным дымом – он так и не смог пока отказаться от курения, привязавшейся еще с армии. Света он не зажигал, сидел у окна в сгущавшихся сумерках – немногочисленным жителям поселка ни к чему замечать признаки жизни в давно пустующем доме? Шуршит себе кто-то в старой, давно покинутой хозяевами лачуге, зажигает свет, включает конфорки – и ладно. Может, бомжара какой залез погреться или сам хозяин вдруг наведался. Кому какое дело?
За окном быстро темнело. Осторожно ступая в полумраке – как учили в Армии, чтоб ни одна ступенька не скрипнула – забрался по шаткой лестнице на второй этаж, и завалился на застонавшую под его весом кровать, предусмотрительно сунув под слежавшуюся несвежую подушку потертый «Токарев», и тут же провалился в черный, обморочный сон.
4. Москва. Весна 2001. Вера.
День не задался с самого утра. Проснулась Вера от того, что в спальне с грохотом обрушился карниз. Открыв глаза, она несколько минут ошарашено моргала, разглядывая повисшую поперек окна деревянную балку и осевшую на полу пенным сугробом белую штору. С комода на нее нагло щурился иссиня-черный кот Барс, единственное существо мужского пола, сумевшее всерьез и надолго обосноваться в ее квартире, и будто бы безмолвно вопрошал: «Ну и что ты со мной за это сделаешь, хозяйка? Может, отлупишь? Как же, слабо тебе!»
– Сволочь! – обругала кота Вера и запустила в него тапком, намеренно промахнувшись на добрые полметра.
Потом встала, влезла на подоконник, оценивая размеры причиненного ущерба и одновременно в который раз задаваясь вопросом, как это ее угораздило пригреть подобную беспринципную помоечную животину.
Вообще-то Вера была категорически против животных в доме. Все эти умиленные писки по поводу бархатистых новорожденных щенков или пушистых котят были ей чужды. Впрочем, как и унылые рассуждения одиноких женщин, что, вот приду, мол, домой, хоть живая душа встретит. Вере ни к чему были в доме посторонние души, как живые, так и мертвые. Темноты и одиночества она не боялась тоже.
А Барс… Барс появился у нее случайно. Однажды вечером нахально вломился вслед за ней в квартиру с лестничной площадки и отказался выходить. Вера гнала его, пыталась вытурить из дома шваброй, брызгала на мерзавца водой из утюга – все было бесполезно. Захватчик встречал ее попытки выселить его с надменным спокойствием и ледяным презрением. И Вера сдалась – в конце концов, она ценила характер, и в людях, и в животных. Барс поселился у нее в квартире, жил независимо, иногда исчезал куда-то на несколько дней, потом неизменно возвращался. В общем, хлопот с ним почти не было – за исключением мелкого бытового вредительства.
Не такого уж и мелкого, впрочем, – вздохнула Вера и, вооружившись молотком, принялась прилаживать отодранный карниз на место. Далеко внизу гудела неугомонная Тверская. Высота была приличная – старый сталинский дом с четырехметровыми потолками, шестой этаж. Квартиру эту выделили когда-то отцу за неоценимые заслуги перед отечеством. Теперь же, когда дражайший родитель почти полностью перекочевал на дачу, хозяйкой здесь была Вера. Отец лишь иногда ночевал в своей комнате – если допоздна задерживался в городе.
На улице светило солнце, на табло центрального телеграфа напротив высвечивалась температура воздуха – плюс семнадцать градусов. Сновали туда-сюда блестящие иномарки, спешили по своим делам люди, повеселевшие, скинувшие, наконец, по случаю первого по-настоящему весеннего дня тяжелые пальто и куртки. И Вера, зажав зубами пару гвоздей, пообещала себе, что выходка наглого засранца не испортит ей настроения.
Днем она встречалась с руководителем рекламного агентства Хрустовым, у которого хотела заказать билборды с рекламой своего конноспортивного клуба. Кабинет у него был маленький, темный, весь увешанный глянцевыми фотографиями разработанных его конторой фирменных стилей. Со стен на Веру уставились разнообразно изогнутые девки, с выкрашенными в нелепые цвета лицами. Таким нехитрым способом хозяин рекламного агентства, вероятно, пытался продемонстрировать лоховатым клиентам непрошибаемую креативность своих дизайнеров.
Сам хозяин заведения восседал напротив Веры, за широким столом, стеклянная поверхность которого была завалена бумагами. Говорил он много и убедительно, поминутно теребя свисавшие по сторонам пухлого лица длинные волосы – то забирал их в горсть, то накручивал на палец. Вера не могла избавиться от брезгливого ощущения, что длинные волосы рекламщика от этой постоянной трепотни давно стали сальными и неопрятными. Да, собственно, и сам велеричивый директор показался ей каким-то несвежим, измызганным – еще эти его жадные потные глазки. Чтобы не смотреть на именитого дизайнера, она уставилась в булькавший за его спиной огромный аквариум. Там, по красиво наваленным на дне декоративным булыжникам усердно пыталась взобраться на самый верх большая неповоротливая черепаха.