Град разбитых надежд

Сначала незримая когтистая лапа врезалась в хвостовой пропеллер, потом пропорола гондолу, откуда донеслись пронзительные крики. Воздушный корабль закрутился волчком, теряя управление. Полет превратился в стремительное снижение, но Вермело остался позади, похоронив в прошлом все шансы на спасенье.

Ими завладел Змей. Следующий удар, похожий на размах колоссального хвоста, сбил дирижабль и, словно легкий мячик, запустил прямо к зеленому маяку, к башне с потусторонним болотным огоньком, на вершине которой клубились туманом Разрушающие — эти призраки, эти останки выпитых Змеем людей и созданий Хаоса, его прислужники, его армия. Они терзались вечным голодом, лишенные души и разума, они хотели есть. И пищей им служила только свежая плоть.

Остатки дирижабля упали на вершину башни, разметав висящий в пустоте неживой огонь, поглощающий свет, зеленый, как хитрая отрава заговорщика, а не свежая листва.

— В город! Возвращаемся… Возра-а-а… — доносились слабые крики тех, кому посчастливилось выжить после крушения. Изломанные, окровавленные, они выползали из горящих обломков гондолы, не пытаясь вытащить «братьев», лишь спасая себя. И в глазах их застыла звериная тоска обреченности, как на бойне.

Разрушающие накинулись на них плотным облаком, как жадные крабы на свежую падаль. Костлявые руки-скелеты жадно рвали плоть, мертвецы мечтали унять свой бесконечный голод. Они обвивали черными линиями, впивались заостренными зубами, отгрызая руки и ноги, вырывая хребты. Кто-то из уцелевших кидался с края башни, понимая тщетность попыток спастись. Но даже в падении не находил покоя — Разрушающие подхватывали его, как волна прибоя, и возвращали, чтобы пожрать на своем долгожданном пиршестве.

— Спасите-е-е… — недорезанной свиньей кричал Рыжеусый, но и его поглотило скопище мертвецов. В своей жадной пляске голода они разорвали его пополам. Он еще кричал и размахивал руками, когда один из парящих скелетов принялся глодать его кишки, размотавшиеся старыми канатами.

Вскоре все крики затихли, доносилось только омерзительное шипение и влажное чавканье. И парили в пустоте обломки злополучного дирижабля, из-за которого все и началось. Из-за которого Вермело накрыла волна тяжкой смуты. Лучше бы уж сразу Местрий Пратт вступил в игру с его «Иными», которые жаждали только прекращения беззакония Цитадели. Но теперь уже ничего не оставалось прежним.

Город охватывала новая волна уличных боев. Под застывшим красно-желтым небом, иссеченным желчью незрячего света, уже почти не громыхали выстрелы пушек: боезапас заканчивался, новых снарядов восставшие оружейники не делали. И только камней, чтоб забивать ими беспомощных и малосильных, хватало на всех.

В Квартале Богачей правителей Вермело выгребали на улицы из их роскошных поместий и домов под гиканье и улюлюканье озверевших бедняков. Этим действом уже не руководила Энн, похоже, никто не руководил. Не вмешивалась охрана и остатки рассеянной армии. И толпа наслаждалась уничтожением тех, кого раньше считала разумом города, жесткой направляющей рукой. Но, пожалуй, никто даже не вспомнил бы их имен. Они закрылись в своем разлагающемся мирке былой роскоши и теперь жестоко расплачивались за равнодушие и преступную мечту сбежать.

Бунтовщики поступали не лучше Разрушающих, с той лишь разницей, что не пожирали трупы, но в остальном… Полыхали старинные особняки, на улицах лежала порубленная в щепки искусная мебель, черепки старинного фарфора, сгоревшие бархатные портьеры, дорогие костюмы. И трупы, конечно, в первую очередь трупы. Много. Разных.

Старые и молодые, люди нашли свой конец на ровной брусчатке Квартала Богачей. У ворот толпа глумилась над полумертвым сварливым привратником, набивая ему солому в распоротый живот. Крики боли сливались с гомоном дурного гибельного восторга.

Кое-где, не таясь, оголтелое ожесточившееся мужичье брало силой аристократок и их служанок, истошно вопящих, извалянных в грязи, испачканных в крови своих убитых мужей. Их не щадили, набрасывались целыми группами, насиловали быстро, похоже, и не получая никакого удовольствия, а потом, когда надоедало, убивали. И улица покрывалась новыми телами, в которых уже едва узнавались ослепительные магнаты в непомерно дорогой одежде с фамильными украшениями.

Сапфиры и изумруды хватали, как побрякушки, как разноцветные льдинки — порывисто, без понимания ценности. Рвались жемчужные колье, сорванные с перерезанных шей, выпадали бриллианты из орденов с порванных атласных лент. Чины и звания не имели больше смысла, все сметал копившийся десятилетиями гнев, усталость от необходимости «каждому быть на своем месте». И желание получить право выбора оборачивалось крушением последнего оплота человечества, которое губило себя под неусыпным взглядом обоих глаз Змея.

Джоэл парил над руинами Вермело, выйдя из тела средь черных линий отравленного мира. Он видел птичьим зрением Каменного Ворона или… Белого Дракона. Или просто длился сон, тянущийся дольше жизни.

Кашель, сдавивший грудь, заставил открыть глаза, с удивлением вспомнить, что он еще не мертв. Призраки колыхались вокруг него дымными грядами неведомых далей, как души книг, сожженных в подвале. Точно все рукописные образы, облеченные в слова, ожили в бесплотные картинки. И кружили вокруг него, над телами Джолин, Ли и святителя Гарфа. Они забирали в мир теней, на страницы сожженных книг. Только ярко светилась мозаика с изображением Стража Вселенной.

— Ответь, ты бог? Если бог, то как допустил все это? Если не бог, зачем тебе молились? Ну, Страж Вселенной, расскажи своему «рабу», что это за испытание? Какая во всем этом цель? Какая? — шептал Джоэл, но сквозь хрип сорванного голоса прорывались восклицания гнева: — Отвечай! Страж Вселенной!

Мозаика расплывалась, и из нее не выходил в сиянии белых линий бог забытой секты, только немного плавились золотистые фрагменты рисунка, прекрасной сказки о чудесах и величии справедливости.

Джоэл завороженно ждал несколько минут, его искренний призыв, казалось, разорвал небеса. Он поверил, впервые он чувствовал, что мир не исчерпывается только «эмпирическим опытом», опираясь на который Рыжеусый повел людей на верную смерть. Заблуждения рациональности сгубили и не одного его. Впрочем, как и заблуждения веры. Но на грани полного отчаяния Джоэл взывал не к научным фактам и не к религиозным догмам. Если уж существовал какой-то бог, то должен был услышать мольбу великой скорби. Но никто не слышал.

Только вдруг скрипнули двери. Джоэл порывисто обернулся, вспоминая, что не потерял заветный меч Нейла Даст, меч-убийцу, на котором запеклась ржавыми пятнами кровь Джолин.

Оружие не понадобилось: на пороге рушащегося собора стоял пьянчуга Биф, грязный, небритый, оборванный — неизменный в своем бродяжьем уродстве. В руках он бережно сжимал колесную лиру, видимо, единственное свое имущество. Он ничем не отличался от Бифа, который встречался на улицах во время дежурств. Революции и бунты не действовали на тех, кто достиг самого дна.

— Здесь пожар, вали отсюда, дурной. Чего тебе? — с презренной жалостью обратился к пришедшему Джоэл. Он звал бога, а к нему неведомо откуда прикатился старый алкаш — жестокая ирония реальности.

— Ты звал. И вот я пришел, — спокойно ответил Биф, даже без нетрезвой хрипотцы.

— Ты пьян, — брезгливо поморщился Джоэл, но опустил руки и вздохнул: — Хотя в этой круговерти лучше не быть трезвым.

— Ты звал Стража Вселенной. И вот я пришел, — повторил Биф и вдруг начал меняться.

Сперва Джоэл решил, что бродягу настигло проклятье обращений, которые теперь случались даже посреди ноче-дня, ведь Змей смотрел двумя глазами. Безумный охотник вскинул меч, готовясь принять новую битву или смерть. Любой исход больше не пугал и не приносил никаких сожалений, их чаша переполнилась в тот миг, когда он обращался к немому панно. Теперь же явление очередного уродливого монстра, вылепленного из тела безобидного старика, не удивило бы. Не после того, что довелось пережить. Но монстра не возникло.