Страница 97 из 157
— …В Рязани остаться не смог, — говорил Дмитрий, — семью не хотели прописывать. Так вот и оказался в Пензе.
Сколько времени он ворошил свою жизнь? Да уж никак не менее часа. А Кабанов слушал не перебивая, не задав ни одного вопроса. Очень хорошо слушал. И когда звонил телефон, он коротко говорил в трубку «прошу попозже» или «я занят» и поощрительно кивал головой — продолжайте.
Только раз, когда негромко загудел телефон, стоящий на столике особняком от всех остальных, Кабанов знаком попросил Дмитрия подождать и сообщил кому-то на другом конце провода, что по этому вопросу как раз сегодня провел он совещание и может доложить Николаю Михайловичу, как только сводка будет готова. Дмитрий догадался, что на проводе товарищ Шверник.
— Я вам верю, — сказал Кабанов. — Круто судьба с вами обошлась. А вы малодушие проявили. Обиду в карман — и в Туркмению. Но давайте говорить напрямик. Как коммунист с коммунистом. Надеюсь, вы не перестали считать себя коммунистом? Вот это и должно стать отправной точкой нашего разговора. Так вот, помочь вам в самом главном я сейчас не могу. Решить ваш вопрос может только ЦКК. Значит, вам нужно быть в Москве. Сейчас это невозможно. Вступать в партию заново? Гм… Много еще до этого воды утечет. Мы же вас еще не знаем. Но отсекать таких людей, как вы, от всего воюющего народа нашего — непозволительно. Не-поз-во-ли-тель-но! Следовательно, нам предстоит решить, как и где вас использовать с самой большой отдачей. Фронт отпадает, поскольку вы инвалид. Итак, где же?
— Где угодно, Александр Федорович. В моем положении нельзя быть слишком разборчивым.
— Э-э… Вот это уже лишнее, — досадливо перебил Кабанов. — Если где угодно, то зачем вы пришли ко мне? Голова и руки нужны сейчас на многих предприятиях и в учреждениях. Но вряд ли вам имеет смысл пробовать свои силы, скажем, в коммунальном хозяйстве. Не лучше ли заняться искусством?
— Я там был. Но начальник отдела и смотреть в мою сторону не хочет. В театре резко сокращаются штаты. А Дом народного творчества закрывается.
— То есть как закрывается?
— Совсем. На время войны.
— Я этого не знал. Но вы, товарищ Муромцев, идите сейчас в отдел по делам искусств. Я почему-то убежден, что от вас больше не будут отворачиваться. И когда осмотритесь, пожалуйста, позвоните мне. Расскажите о своих впечатлениях. А теперь, простите, не имею больше ни минуты.
Поблагодарив Кабанова, Дмитрий вышел в приемную и, поймав на себе предупредительный взгляд секретарши — он пробыл у первого секретаря больше часа, — подошел к ней.
— Скажите, — спросил негромко, — эти два Степановых, что были у Александра Федоровича, родные братья?
— Что вы, просто однофамильцы. Генерал — начальник гарнизона, а тот, что с орденом, — директор велосипедного завода. А вы, значит, приезжий?
«Видимо, принимают за руководящую единицу», — весело подумал Муромцев.
— Теперь уже ваш, пензенский.
— Вот как! Ну, очень рада. Конечно, у нас теперь не так, как до войны. — И доверительно: — Ужас сколько этих эвакуированных. Не знаем, куда и деть. Вы-то хорошо устроились? В гостинице? Правительственный у нас там вполне приличный.
А ведь в самую точку попала: жил в правительственном номере целые сутки! И, продолжая играть в забавляющую его и соответствующую отличному настроению игру, сказал:
— Номер действительно неплохой. Но я уже на квартиру перебрался.
Выйдя из обкома, Дмитрий даже зажмурился. Так били в лицо горячие солнечные лучи, таким высоким и прозрачным казалось небо, таким многоцветно зеленым, до блеска отлакированным солнцем был городской парк.
На какое-то время отступили, потеряли свою непереносимую остроту мысли о войне, которые, как стальные клинья, вонзались в сознание. Разговор с Кабановым вернул Дмитрию уверенность в себе, в своих силах. Скорее всего, дадут какую-нибудь хозрасчетную бригаду, и уж только от него самого будет зависеть ее нужность и успех. Да что я, хуже этого Сологуба? Вон как он ворочает своим цыганским ансамблем! Даже афиши выпустил: вчера в Ахунах, сегодня в артиллерийском училище. Жмет товарищ Сологуб! Вот и я буду жать. Интересно, какая же это будет бригада? Может, та, где теперь Таська моя подвизается? Совсем здорово бы получилось! Или какая-нибудь работа в театре. Администратором? Подумаешь, страсти какие! Поработаю и администратором…
Миновав красное кирпичное здание, в котором размещался облисполком, Муромцев пошел, да нет, прямо полетел вниз по Московской, к театру, где под высокими, гулкими его сводами поджидала Дмитрия судьба. И казалось ему, что там, на горе, освободился он от той тяжести, которая навалилась на его душу уже более двух лет назад и давила, и пригибала к земле, а в дни войны стала настолько непереносимой, что и головы не поднять. «Как коммунист с коммунистом…» В этом-то все дело!
Подходя к театру, Дмитрий замедлил шаг, отдышался, в вестибюле закурил папиросу и появился в отделе словно бы совершенно случайно.
— Привет, Зоечка! Не заходил ли к вам Евгений Николаевич? Мы с ним договорились и…
— Дмитрий Иванович, дорогой, ну наконец-то! А мы вас ищем, ищем…
— Да-а?
— Ну как же! Я и в театре про вас спрашивала, и в гостиницу звонила. Сказали, что вы там уже не живете.
— Что-нибудь срочное? — осведомился Дмитрий, вновь с удовольствием включившись в игру.
— Самое срочное, Дмитрий Иванович. Начальник про вас беспокоится. Очень вы ему нужны. Идите, он один…
— Можно?
— А-а-а, товарищ Муромцев! Ну, наконец-то нашелся… — Начальник несколько раз крепко встряхнул руку Дмитрия и, ослепительно улыбаясь, усадил его на стул.
— Что не заходите?
— М-м-м-м… — Дмитрий неопределенно развел руками и с любопытством посмотрел прямо в глаза человеку, оказывается так жаждущему его видеть. Выцветшие, как голубенький ситчик, глазки вильнули в сторону.
— Я тут велел вас обязательно разыскать.
— Вот как? — сказал Дмитрий.
— Мы тут думали и решеньице одно приняли… Хотим вам предложить работу в отделе…
Дмитрий молча курил. Даже соломинки не протянул этому типу. Пусть сам выкручивается.
— Штатная единичка освободилась… Вот я и подумал… Старший инспектор по театрам, фактически мой заместитель. Вас бы это устроило?
— А почему бы и нет? — в свою очередь спросил Дмитрий, хотя, сказать по правде, ждал чего угодно, но только не этого. Заместитель, гм…
Начальник вздохнул облегченно, словно бы втащил на гору воз дров.
— У вас же, Дмитрий Иванович, опыт. Вот вы его, этого самого, и используйте. Время-то знаете какое? Военное время…
— А вас не беспокоит, что я — исключенный из партии и вообще?..
Дмитрий изучающе рассматривал дряблые, морщинистые щеки, невысокий, тоже в резких продольных морщинах лоб и жиденькие светлые бровки.
— Да что вы в самом деле, товарищ Муромцев! Да кто нам такое право дал, это самое, отсекать таких, как вы…
«Ага, ты и это сказал, Александр Федорович!» — подумал Дмитрий, а вслух поинтересовался:
— Выходит, за эти дни пересмотрели свою точку зрения. Искусство-то — идеология!
Начальник не захотел продолжать игру, в которой явно оставался без козырей. Суетливо потирая сухонькие, желтые свои руки, сказал:
— Значит, обо всем договорились. Сегодня — в приказ. А завтра — милости просим. Убежден, что сработаемся.
Крепкое пожатие рук, ободряющие восклицания и всё такое прочее…
Муромцев покинул кабинет, чувствуя себя триумфатором. И пошел в театр, дабы поделиться новостью с Евгением Николаевичем.
Белова он нашел в кабинете Анны Юльевны.
— Ну, как ваша пьеса, товарищ Кальдеронов? — спросил Белов. — Скоро ли удостоите нас чтением первого акта?
— Тюбетейку долой, когда говорите с начальством! — прикрикнул Дмитрий. — Не потерплю этого самого… панибратства…
— Ого! Какие коренные сдвиги в судьбе приезжего искателя приключений?
— Так точно, Евгений Николаевич. До разговора с вами снисходит старший инспектор по театрам города Пензы и области.