Страница 141 из 157
Но началась война. Молодые из хора и оркестра призваны в Красную Армию. Резко сокращается смета Дворца культуры. «Неужели, Федор Петрович, вам надо доказывать, что оперный коллектив сейчас не нужен!» — говорят Вазерскому. Он мчится в Дом народного творчества к Королеву, чтобы защитить свое детище. Но Дом народного творчества уже закрыт, и Константин Васильевич недоумевающе разводит руками. Вазерский обращается в отдел по делам искусств, и человек с выцветшими, холодными глазами отчитывает его, как набедокурившего школьника: «Мне странно вас слушать, товарищ Вазерский. О чем вы заботитесь? Сохранить какой-то оперный коллектив?.. Не очень-то патриотичны ваши мысли, товарищ Вазерский! Лучше бы подумали, чем можете помочь фронту. Конкретно, осязаемо, зримо. Только так! А с этой вашей музой будем целоваться после победы».
«Куда обратиться? Кому жаловаться? — хватался за голову, бушевал Федор Петрович дома. — Ведь это, черт их мать, ни на что не похоже! Взять да и отдать немцу нашу оперу… Да ведь за такое народ с нас шкуру спустит!» — «Всё устроится, Федя, всё наладится, — успокаивала его жена. — Ведь не на дураках же свет клином сошелся. Разберутся и поймут, что ты прав». Не ошиблась Харитонова! Назначили начальником отдела Королева, и он сразу же санкционировал создание хозрасчетной оперной бригады. Только на первых порах подчинил ее госэстраде.
Как-то Муромцев задумчиво сказал:
— Удивительные люди, Вазерский и Харитонова. Прямо святые!
— Ну уж и святые, — фыркнул Королев и насмешливо посмотрел на Дмитрия поверх очков. — И до чего ты, Дмитрий, гиперболы обожаешь. Прямо Кантемир наших дней.
— Ладно, — махнул рукой Дмитрий. — Не обо мне сейчас речь. Ты лучше посмотри, что получается. Требований и претензий к опере у нас целый вагон, а помощи никакой. Одна болтовня! А они работают. Да еще как! Вазерский и Харитонова по десять часов в день репетируют. То с хором, то с солистами, то с оркестром. Конечно, они необыкновенные люди, а мы с тобой… А, да что там!
— Нет, коли начал, так договаривай. Хочешь сказать, что Королев — чиновник от искусства. Так, что ли?
— Еще нет. Но что-то угрюм-бурчеевское проклевывается.
— Премного благодарен. Это за Кантемира?
— Выходит, так…
— Ну, значит, квиты. Теперь о деле. Какую помощь ты имеешь в виду?
— Предоставить опере больше самостоятельности. Изъять ее у Чарского. Назначить директора. Освободить Вазерского от административных хлопот.
— Хм… Есть кандидатура на пост директора. Сологуб. Чего хмуришься? Его табор на всю область монистами звенит.
— Понимаешь, Константин Васильевич, все превосходные качества Сологуба мне известны, но на оперу он не годится… — Дмитрий замолчал в поисках аргументов. Член партии. Солиден. Большой стаж клубной работы. Всё это так… Но вспомнилась часто повторяемая Сологубом фраза: «Фактор внезапности»… Фактор примитивности — вот в чем штука.
Королев понял и усмехнулся:
— Этого от Сологуба не отнять. А кого ты предлагаешь?
— Шушкалова. Интеллигентен. Ленинградская школа. Ну и заинтересованность… Ведь жена его в оперной бригаде.
Королев подумал:
— Пожалуй, подойдет. Но придется бой с Николаем Илларионовичем выдержать. Шушкалов-то у него первый помощник. Да и согласится ли сам Павел Андреевич? Опера наша хоть и кого на дно утянет.
— Согласится. Я его на этот счет уже прощупывал, — возразил Дмитрий.
— Допустим, с директором порешили. А дальше что?
— Добиваться стационара. Не могут они в десяти местах репетировать. Залесская со своими девочками даже в предбаннике занималась. Ну на что это похоже!
Константин Васильевич прищурился:
— Может, ты и стационар для них, так сказать, нащупал?
— Ага. Клуб железнодорожников. Тысяча сто мест, оркестровая яма, да и сцена неплоха. Разве что глубины маловато.
— Ну, ты и хватил! — удивленно воскликнул Королев. — Да разве железнодорожники от своего откажутся? Плохо ты их нравы знаешь.
— А что у них в клубе? Полное запустение. Кружки почти не работают. Два раза в неделю кино крутят — вот и вся полезная деятельность. Давай всё же попробуем отбить.
— Вот назначим Шушкалова директором, пусть он и отбивает, — принял соломоново решение Константин Васильевич.
Шушкалов ретиво взялся за дело. Получить клуб железнодорожников ему, правда, не удалось, но помещение для оперы он всё же раздобыл: тоже клуб, кажется работников торговли на Московской, чуть не напротив гостиницы. Зал там был небольшой, человек на пятьсот, и сцена вовсе плоская. Стекла выбиты, в комнатах пусто, только ветер да крысы огромные бегают — склад какой-то там был. Стал приводить помещение в порядок хозяйственным способом: обходил учреждения и предприятия города с протянутой рукой, эдакий, веселый, вежливый нищий. Фанеры дать не можем, а вот водопроводные трубы берите, нам не жалко. Спасибо и на этом, веревочка в хозяйстве тоже пригодится!
Сила Шушкалова была в мягкости обхождения. Он никогда ничего не требовал. Упоминал о тёсе, стекле, гвоздях, электропроводке так, между прочим, и у тех, к кому он обращался, создавалось впечатление, что этот обворожительно улыбающийся человек заглянул лишь для того, чтобы рассказать несколько интереснейших историй, посочувствовать — ах, как я вас понимаю, ах, как вам трудно приходится! — и пригласить на спектакль, причем обязательно с супругой. И только много позже обвороженный и заласканный хозяйственник приходил в себя и вспоминал, что как-то незаметно для самого себя подмахнул накладную на ящик остродефицитного оконного стекла. Причем даже досады не испытывал, а только мечтательно вздыхал: «Вот бы нам такого Павла Андреевича в снабженцы или толкачи! Он и звезду в ладонях принесет — не обожжется».
Но какое же колесо без чеки! Коли есть директор, то должен быть и главный администратор. И Павел Андреевич переманил из оборонного театра миниатюр Степана Степановича Драго.
У Драго болгарская кровь, вулканический темперамент, а голова набита множеством неосуществимых проектов. Но не это главное. Степан Степанович — добрейший человек, убежденный, что артисты — беспомощные дети, о которых он обязан заботиться. И еще: он обожает и понимает оперное искусство — несколько лет проработал администратором театра имени Станиславского и Немировича-Данченко и очень гордится своей дружбой с Юницким, Канделаки, Танечкой Юдиной, Машей Сорокиной и другими. А жена его, Нина Георгиевна, — бухгалтер, тоже работала в театре. Так что Шушкалов одним ударом укрепил и административные, и финансовые кадры будущего театра.
И еще одна личность появилась среди пыльного хаоса и нахально шмыгающих под ногами крыс только что обретенного помещения. Хилый старик в канотье и пожелтевшем крахмальном воротничке, подпирающем унылое, в лиловых склеротических жилках личико. Ну точь-в-точь Паниковский, перебравшийся после неудачной операции с гусем из Арбатова в Пензу. Селивестр Рудольфович Лупинский. Абориген. Интеллектуал. Правая рука Драго по распространению билетов. В историческом прошлом — присяжный поверенный, то есть человек, привыкший быть на «ты» с юриспруденцией. И Пензу знает, как собственную ладонь. Одним словом, опора. Но когда «опора» запродал несколько сот билетов на «Демона», который только еще подготовлялся, вместо той же «Русалки», да еще перепутал числа, и зрители хотели взять штурмом Облдрамтеатр, где в этот вечер шел свой спектакль, Шушкалов вызвал Драго и коротко приказал: «Уберите этого, вашего, в канотье!» Но состраждущий Степан Степанович умолил директора оставить бедного старика хотя бы на ролях курьера, и с того, рокового для него, дня Лупинский бродил по городу с потертым портфелем из свиной кожи, заказывал в типографии афиши, вызывал артистов на репетиции и разносил по учреждениям почту.
Одним из первых проектов, выдвинутых Степаном Степановичем, была попытка пополнить жидкие фонды костюмерной и бутафорской. Ведь если исключить то немногое, что удавалось с великим трудом вырвать у заведующего облторготделом Зелепухина и сберегалось в сундуках Вазерского и Харитоновой, вылупливающийся из яйца театр оперы был гол как сокол. А между тем репертуар его расширялся, и каждый подготавливаемый спектакль требовал соответствующих одеяний.