Страница 133 из 157
— Все это поведал мне Жан, когда мы встретились в Париже, — продолжал Пьер свой рассказ. — Был ноябрь тысяча девятьсот сорокового года. Париж изрядно подтянул живот и вздрагивал от холода. Но жить еще было можно. Нас, докторантов, собралось человек десять. По инерции нам еще выплачивалась стипендия, и мы кое-как сводили концы с концами. Жан засел за свою диссертацию по Белинскому. Написал несколько глав: «Бакунин и Белинский», «Станкевич и Белинский»… Что-то еще. Жаловался, что трудно сосредоточиться. Я понимал его. Ведь и мои свидания с Монтенем были скоротечны и не приносили удовлетворения. В комнате мы соорудили печурку из рифленого железа и, бросив в нее два-три куска угля, часами просиживали возле нее, грея руки и обсуждая судьбу Франции, а заодно и нашу. Наивные слепые щенки! Нам казалось, что мы сможем просуществовать, как советует отец Кьеркегор, спрятавшись от действительности за страницами своих диссертаций. Как-нибудь всё образуется, устроится… Мы с надеждой вглядывались в рыжий узор Эйфелевой башни. Она, как и прежде, вздымалась над Марсовым полем. Всё образуется… Без нас и помимо нас?! Увы, нельзя оказаться в будущем, минуя настоящее. Его не перепрыгнешь, как ограду фруктового сада, принадлежащего соседу. Короче, мы запрятали свои неоконченные диссертации в долгий ящик и стали кое-что делать. Собирали и передавали продукты интернированным англичанам. Помогали их детям. Давали уроки. Рассказывали правду о том, что делается в мире. И всё еще не сознавали, что только теперь для нас начинается война, в которую мы вступили как добровольцы. И тут на нашем горизонте появилась Жаклин, которую вы, кажется, знаете.
— Еще бы! — воскликнул Дмитрий. — Но это как в романе! Значит, Жан и Жаклин опять с нами.
…Для Жана встреча с Жаклин была неожиданной и радостной. Они не встречались уже несколько лет, с тех пор, как Жан был призван в армию. И вот их жизненные дороги вновь скрестились. Жаклин избрала для себя довольно рискованную специальность — добывала нужные документы для тех, кто в них нуждался. Они стали встречаться. Жаклин жила вблизи церкви Монруж. Иногда они разговаривали по-русски, вспоминая своих московских друзей. Как-то они там? Ведь фашисты под самой Москвой. Но однажды Жаклин не пришла на встречу. Что случилось? Не подозревая самого худшего, Жан поехал к ней домой. Консьержка с ужасом сообщила, что мадмуазель арестована сегодня ночью людьми в черной форме. Гестапо. Что ей грозит? В чем ее подозревают? Уже начались расстрелы непокорившихся и заложников. А если они дознаются, что Жаклин — коммунистка?! И Жан отправился на авеню Форш — в гестапо, чтобы попытаться что-нибудь разузнать о Жаклин.
Принявший его чиновник спросил:
— Кто вы? Почему вас так интересует судьба арестованной?
— Я ее жених.
— Вы плохо наблюдали за своей невестой.
— Но я уверен, что она ни в чем не виновата. Девушка из аристократической и весьма состоятельной семьи.
— Гм… Может быть, может быть… Зайдите к нам как-нибудь на днях. Возможно, у нас будут сведения…
Но прежде чем еще раз появиться в гестапо, Жан провел небольшое расследование. Нет, никаких прямых улик против Жаклин у немцев не могло быть. Дурацкий случай! Один из добытчиков документов, связанный с Жаклин, работал недостаточно чисто. Он попался, а в его записной книжке был телефон Жаклин. Значит, арестовали ее на всякий случай.
И вот гестаповец предъявляет Жану фотографию арестованного:
— Узнаёте?
— Понятия не имею, кто этот человек.
— Очевидно, у всех французов скверная зрительная память. А вот это?
— Боже мой, это она.
— Вы уверены?
— Зачем так зло шутить, господин майор! Моя невеста. Но где она находится сейчас?
Немец усмехнулся, пожал плечами и бросил фотографию в ящик стола.
— Там, где ей и надлежит быть.
Жан упаковал кое-какие продукты и обошел все женские тюрьмы Парижа. В Шерш-Миди передачу не приняли, В Санте — «Такая у нас не значится». Пришлось отправиться в тюрьму Френ, что километрах в восьми от внешних бульваров Парижа. И тут повезло. Передачу взяли. Больше того: вручили Жану пакет с грязным бельем и короткую записку от Жаклин — просила достать нужное лекарство. Теперь каждую неделю Жан совершал прогулку во Френ, доставлял Жаклин еду и нужные ей вещи. И скоро узнал, что есть способ общения с заключенными. Довольно простой. Надо было лишь стать в определенном месте против фасада тюрьмы и кричать, кричать во всё горло. Он так и сделал.
— Жаклин! Жаклин! Жакли-и-ин!!
Орали десятки голосов, называя десятки имен. А навстречу из окон, забранных решетками, летели женские голоса. Кажется, он различил голос Жаклин… И Жан приходил и, сдав передачу, становился в позу оперного певца и, набрав полные легкие воздуха, выкрикивал отрывисто:
— Жаклин! Всё идет хорошо. Они ничего не зна-а-а-ют. Абсолютно ничего. Жакли-и-ин! Ты слышишь? Не теряй бодрости!
Жан частенько заходил к знакомому гестаповцу и задавал всё тот же вопрос:
— Когда же, господин майор, вы освободите мою невесту? Она из очень хорошей семьи и, уверяю вас, ни в чем не замешана.
— Мы разбираемся… Но вам придется подождать…
…— Жакли-ин! Всё идет хорошо…
…— Девушка из аристократической семьи… Господин майор, она…
…— Ничего не знают… Ни-че-го. Ты слышишь, Жаклин!..
…— Когда же моя невеста будет на свободе?
Через три месяца Жаклин вышла из тюрьмы Френ. Ее освободили из-за отсутствия улик, а может быть, и потому, что Жан прекрасно говорил по-немецки.
…Жаклин допрашивали в гестапо, Жаклин сидела в тюрьме…
Я уже собирался уходить, когда Фаина Школьникова зашла ко мне в кабинет и сказала, что пришли две француженки и интересуются переводами «на французский».
— Наверное, хотят немного подработать, — сказала Фаина.
— Так пусть заходят. Я поговорю с ними.
И они зашли в мой кабинет. Одна — бесцветная и горбоносая — почти не говорила по-русски. А другая… Я только взглянул на нее и совершенно обалдел. Такая большеглазая, такая стройная, с блестящими смоляными волосами, падающими на плечи, укрытые зеленой кожей пальто. Да, они предлагали переводить русские тексты для нашего французского издания. Я сказал, что поговорю с товарищами и тогда дам ответ. Мы болтали о всяких пустяках, и я ломал голову, как задержать ту, что в зеленом пальто. И придумал. Сказал, что хочу брать уроки французского языка.
— Быть может, мадмуазель Жаклин взялась бы за такое нелегкое дело?
— Я думаю, что я плёхой педагог, — сказала Жаклин. — Но я немного подумаю.
Я стал уговаривать.
— Вот если бы вы, мсье, в свою очередь, учили меня по-русски!..
— Великолепно! Просто великолепно! — сказал я.
И тогда горбоносая — ее, кажется, звали Сюзан — взглянула на часики и извинилась — ее где-то ждали. А Жаклин осталась, и мы продолжали болтать, и она уже почти согласилась давать мне уроки. Но тут скрипнула дверь, и в кабинет вдвинулась Мотя со шваброй и укором на лоснящемся, румяном лице.
— О, я вас очень задержала! — воскликнула Жаклин.
Но мне не хотелось, чтобы она ушла, и я предложил:
— Если вечер у вас не занят, пойдемте ко мне. Я познакомлю вас с женой. Она хорошо говорит по-французски.
Она обрадовалась:
— Я рада. Этот вечер не будет одиноким.
Мы вышли на Кузнецкий. Холодный, косой дождь встал у нас на пути. Лица стали мокрыми. Под светом фонарей зеленое пальто Жаклин блестело, как кожа царевны-лягушки. Я взял ее под руку и повел сквозь непогоду по темным и мокрым улицам чужого для нее города. И когда мы наконец дошли, чертовски вымокшие, но явно довольные друг другом, я, открыв дверь и чуть подтолкнув Жаклин вперед, сказал Тасе:
— А это — Жаклин. Мы совершенно промокли.
Этот год мы называли французским. В Москву приехала известная журналистка Симон Тери — дочь еще более известных Андре Виолис и Гюстава Тери, бывшего редактора газеты «Эвр», в которой впервые был опубликован роман Барбюса «Огонь». Симон оказалась отличным парнем! Юрий Либединский уверял, что она никакая не француженка, а наша рязанская Маша или Глаша. Она стала частым нашим гостем и похваливала вишневое и клубничное варенье — дело рук Таси. Побывал на Леонтьевском и Шарль Вильдрак, считавшийся гостем нашего журнала. Но Жаклин больше всех пришлась ко двору. Во-первых, она была чертовски умна, а во-вторых, ее окружала некая таинственность. Папа — рантье, владелец скаковых конюшен, мать — миллионерша, тетка — миллионерша, а она… исповедовала коммунистическое мировоззрение и даже схватывалась врукопашную с молодчиками из «Аксьон Франсез» и «Круа де фё»[53].
53
«Французское действие», «Огненные кресты» — фашистские организации во Франции.