Страница 49 из 54
А бабушка Дилинор так и осталась сидеть, встревоженная, недоумевающая. Как же так? Сам главный ишан отводит веру людей от аллаха? Чего не досказал ей этот несчастный?
Ей уже не под силу было идти вверх. Она поискала глазами баночку, не нашла её и спустилась вниз, в кишлак, так и не добыв чудодейственной мази.
Весь день была бабушка Дилинор сама не своя: всё стояли перед ней безумные глаза служителя, звенел в ушах взволнованный, полный ненависти голос.
Кажется, первый раз в жизни она была довольна, что внука нет дома. Она не ждёт его, не вслушивается в насторожённую тишину, не выходит за дувал. Она лежит без сил на своих одеялах и думает, думает… Тяжело ей, не с кем посоветоваться. Случилось такое, что никогда бы не могло даже прийти в голову.
У старого чинара
С самого утра у Бобо Расулова очень болело сердце. За последнее время он вообще стал чувствовать себя хуже. Ныли старые раны, полученные ещё в боях с басмачами.
Сегодня во рту было горько, а сердце постучит-постучит и остановится… Или, может быть, это просто кажется?.. В такую жару нелегко больному человеку. И как раз трудное время — перед началом учебного года. Да ещё и эта история с мазаром, встреча с братом сильно взволновали. Всю ночь он сидел сегодня за письменным столом, готовился к выступлению на собрании. Придётся коснуться своего личного, больного. Не пощадить самого себя и рассказать всю правду о брате, который, приняв обличье священнослужителя, и сейчас продолжает бороться против Советской власти.
Бобо Расулов вздохнул. Ох, как болит сердце! А ведь надо непременно заглянуть в школу возле ущелья. В двух школах он уже был. Как-нибудь доберётся и до третьей. А потом вернётся домой, полежит немного.
Медленно шёл он вдоль дороги. На всём пути, мурлыкая, как большая кошка, сопровождал его арык. Впереди знакомая зелень огромного чинара. Вернее, это не один чинар, а двенадцать братьев, выросших друг возле друга несколько веков назад. Сплетаясь ветвями, прижавшись друг к другу, они образовали огромный зелёный прохладный шатёр, под которым даже в самый жаркий зной гуляет стремительный ветер.
Идти под солнцем было так трудно, что учитель мечтал: дойдёт до деревьев и отдохнёт немножко, прежде чем двигаться дальше.
Уже близка тень зелёного шатра. Вот-вот можно будет сесть на широкий, раскинувшийся словно скамья корень, закрыть на минутку усталые глаза. Учитель поднимает руки к вискам, которые нестерпимо болят. Вдруг сжимается сердце, и Бобо Расулов, задыхаясь, падает.
Никого нет вокруг. Никто не видит, что случилось с учителем. Из-за поворота появляется мотоцикл и останавливается. Двое бегут к распростёртому на дороге телу. Они наклоняются к лежащему. И вдруг смеётся Карим. Вот где довелось встретиться! Значит, выдался наконец удобный случай, которого он так ждал.
Карим оглядывается. Глаза его темнеют. Может, прямо сейчас отвезти его туда, в горы? А когда придёт в себя, договориться обо всём…
Шакал наклоняется к нему. В глазах его вопрос. Карим уже готов кивнуть, но вдруг он видит колхозников, которые идут по дороге. Они скоро поравняются с ними, увидят учителя, запомнят лица тех, кто его увёз… Нет, это не годится! И Карим говорит быстро: — Отвезём его в дом…
Они опускают в коляску неподвижное тело и медленно ведут мотоцикл за руль к дому учителя. Он так и не приходит в себя.
— Ой, плохо мне, наказал меня аллах! — несётся женский вопль.
Из дверей дома выбегает Мехри — жена учителя — и припадает к ногам Карима, которого видит в первый раз, но в котором угадывает по одежде слугу аллаха.
— Святой человек! Я твоя жалкая раба…
И Карим разрешает ей припасть губами к полам его халата.
Соседи, прохожие в недоумении и ужасе видят, как вносят в дом неподвижное тело учителя. И Сайрам, которая идёт из магазина домой, торопливо открывает калитку. Гулям и Сабир играют в шахматы во дворе под старым урюком.
— Гулям, — тревожно говорит Сайрам, — идите скорее на квартиру к учителю. Может быть, там нужна помощь. Я зайду туда позже, с фермы.
Учителю плохо! Плохо учителю! Мальчики стремглав выбегают на улицу. Они быстро добираются до дома, но боятся войти. Всем известен неприветливый нрав Мехри. Она может обругать, выгнать. Поэтому они осторожно обходят дом и припадают к маленькому оконцу. То, что они видят, наполняет их недоумением и отчаянием. Учитель лежит на полу на одеялах, и два ишана шепчут над ним молитву. Сквозь полуоткрытое окно доносится:
— Алай сальлази, халакас — самовоти… ал-арза! Я молюсь богу, который создал землю, весь мир и небо… И он могущий…
— Молитву шепчут, молитву. И новый тут какой-то, — стискивает руку Сабира Гулям. — Что делать?
И тут, словно услышав их слова, приходит в себя учитель. Приподнимается и кричит так, что мальчики вздрагивают:
— Уйдите, проклятые!.. Врача мне!.. Доктора!
Словно тигрица кидается к мужу злобная Мехри.
— Доктора тебе, нечестивец? Безбожник! Помог тебе твой доктор! Святые люди спасли, принесли тебя мёртвого и воскресили молитвой. У… у… — Она замахивается, и учитель снова падает без сознания на скомканные одеяла.
Не сговариваясь, ребята отскакивают от окна и мчатся вперёд. Они бегут к сельсовету. Надо спасать учителя.
Секретарь сельского Совета — отец Пулата, Икрам, вскочил, когда задыхающиеся, испуганные ребята влетели к нему.
Сначала мелькнула мысль: что-нибудь с Пулатом, там, на тракторе… Но тут же он понял: нет, не с сыном…
— Учитель, учитель! — закричал с порога Гулям. — Они схватили его, они молятся…
— А он без сознания, — подхватил Сабир. — Бледный такой. Может, уже и не дышит!
— Кто молится, над кем? — перебил ребят Икрам. — Расскажите толком.
Не замечая, как по его лицу текут крупные слёзы, Гулям начал рассказывать о том, что они увидели в маленькое окно. Сабир каждую минуту пытался вмешаться, добавить что-то, но сдерживался: ничего не поймёт Икрам, если они вдвоём будут говорить так беспорядочно. А ведь надо сразу же, немедленно принимать какие-то меры.
Не дослушав Гуляма, Икрам бросился к телефону:
— Почта? Больницу мне! Доктора Петрова! Быстрее…
Гулям смотрел на большую смуглую руку отца Пулата и видел, как она дрожит.
— Иван? Это я, Икрам. Плохо с Бобо! Скорее санитарную машину и опытного врача! Сам? Отлично! Только торопись. — Он положил трубку и обернулся к ребятам. Лицо его было бледным. — Пошли, — сказал он коротко, и они уже втроём почти побежали к дому учителя.
Они долго стучали в калитку, но никто не открыл. Тогда Икрам положил руку на высокий дувал и мгновенно перелетел на ту сторону во двор. Несмотря на волнение, ребята не смогли сдержать своего восторга. Как пружина прыгнул отец Пулата. Он ведь мастер спорта. Недаром и сын его лучший гимнаст района.
Икрам подошёл к забору, вытянул руки, и ребята один за другим спрыгнули вниз. Потом Икрам решительно шагнул к двери и одним рывком распахнул её. Все трое молча стояли на пороге.
Ничто не изменилось здесь, хотя прошло не менее часа с той минуты, как ребята примчались в сельсовет. Всё так же лежал без чувств на одеялах учитель, всё так же склонялись над ним зловещие фигуры, размахивая руками, шепча что-то непонятное.
Икрам прислушался. Знакомые слова. Когда он был малышом, дед заставлял его учить наизусть эту молитву: «Кавли таолло бо фармони худои ресул…
Аллах предсказал тебе такую судьбу».
Икрам решительно шагнул к учителю, оттолкнув плечом рыжего ишана.
— Аллах не предсказал ему такой судьбы! — отрезал он зло. — Уходите отсюда немедленно. Иначе…
Взвизгнув, подскочила Мехри:
— Уйди ты из моего дома, Икрам! Не трогай святых людей… Это повелел аллах, — затянула она новую молитву.
Но Икрам так взглянул на неё, что она сразу смолкла, испуганная.
— Я не уйду отсюда до тех пор, пока не помогу Бобо, — сказал он. — Ты знаешь, что мы вместе с ним всю жизнь старались, чтобы вот эти, — он кивнул на ишанов, — не одурачивали таких, как ты. Я не позволю, чтобы они издевались над моим другом, человеком, которого знают и уважают все. Он не потерпел бы, если бы был в сознании…