Страница 34 из 61
— Это что, он?!
— Ну а ты как думал, — пробурчал армеец. — И выдохнется он ой как не скоро. Так что скажешь, умник?
Йоган и Матфей смотрели на Пети молча, за что последний был признателен.
— Детали, — потребовал он, опомнившись.
Деталей толком, конечно, не добился, но ход событий худо-бедно восстановил. О том, что ведомство Михеля имеет собственный хронопорт, он знал и раньше. О том, что в этом ведомстве «особая атмосфера» тоже знал, хотя и не вполне представлял — насколько особая. Оказывается, достаточно сказать: «Сольник — подстава, месть за “иудушку”», чтобы смена хронопорта пропустила шестерых бойцов без каких-либо дополнительных согласований вслед за Даниилом. Впрочем, чего уж, в Здании охраны нет вообще — только система персональных пропусков. У любого ангела, например, есть пропуск к хронопорту.
К слову, Матфей был уверен, что йорны знали о сольнике, и их поэтому было всего четверо. Йоган просил сослуживца не молоть ерунды, дескать, обычный расчёт на тройку гелов, связку-пару, мол, на ту захудалую ветку не послали бы. Василь колебался, ссылаясь на недостаток фактов. Неоспоримым же фактом было то, что всемером они одержали победу насколько быструю, настолько и убедительную. Но потом добровольцам пришлось подраться с самим инструктором, который счёл их помощь позором, несмываемым пятном на чести и чем-то там ещё нехорошим, цивильному гелу совершенно непонятным. Каждого в отдельности и даже в тройке он бы заломал, но гуртом… В общем, самое прочное помещение в казармах сейчас трещало и гудело под ударами разгневанного Даниила, утром ждали инспекционного визита набольшего, то есть самого Михеля, и срочно требовался кто-нибудь, кто бы всё это разрулил. Вымотанному до предела Пети хотелось плакать от радости, но армейцы бы не поняли, поэтому он заявил как можно суше:
— Я пойду к Дани и докажу ему, что он дурак.
Повисла уважительная пауза.
— А не?.. — неуверенно начал Йоган, но Пети перебил:
— Калеку? Даниил?! — фыркнул пренебрежительно, картинно отбрасывая со лба мокрую прядь волос. — Да ладно. Вы, главное, дверь за мной быстро закройте.
Стены опять вздрогнули от нового проявления оскорблённых лучших чувств, ставя точку в и без того краткой дискуссии.
***
Снова снился День становления — худшее начало нового дня. Отец утверждал, что все гелы он время от времени видят такие сны, это генетическая память. Но абсолютное большинство их не запоминает, а остальные не могут понять сути.
Габриэль и помнил, и понимал. В первые секунды после таких пробуждений он был готов проклясть всех и всё самыми страшными словами или бежать к Трещине, чтобы поток фотоэнергии унёс его в блаженное небытие. Но очень скоро объёмные, почти осязаемые картинки из тысячелетнего прошлого блекли, размывались. Их заменял низкий, глубокий, наполненный скрытой болью и неизъяснимой гордостью голос отца.
«Мы стали гелами и йорнами в один-единственный неуловимый миг, когда в основание Древа вонзилось копьё Башни. Это не я так сказал, это Скотт. Он всегда был склонен к украшательству. Один миг, Габриэль. Кто-то ожидал, что всё получится. Кто-то не верил до последнего, считал пустой затеей. Войцех и ещё пара человек из его группы предсказывали конец мира, но всё равно оставались с нами. Мы верили, действительно верили, что это единственный выход для человечества. Не сохранилось ни единого учебника о том, что творилось на нашей планете перед Днём становления. Не сохранилось той, первой, истории, которая просто перестала быть. От неё осталось только то, что задержалось в головах двух десятков учёных, бывших на момент Становления рядом с хронопортом, точнее, хронологом, так мы его тогда называли, когда Джонас, весельчак Джонси шагнул в неизвестность. Его лицо для учебников воссоздали по моей памяти, и это всё, что я смог для него сделать. Тот первый хронопорт… Ты бы знал, какое это было убожество, невероятно, просто фантастически повезло добраться так далеко. Я не буду пересказывать ту историю, не имеет смысла. Кое-что отражается в ветвях, даже многое. Иногда мне страшно, до чего многое — словно слепок с мёртвого лица. Но это всего лишь ветви…»
— Помолчи, папа, — сказал Габриэль, морщась от звука собственного голоса и обычной утренней боли в модифицированных связках.
Не помогло. Утренний комплекс упражнений пришлось выполнять под знакомый до последней паузы рассказ.
«… Скотт сошёл с ума — мычал и ползал по полу кругами, хлопая крыльями. Войцех исчез. Ничего не осталось, никакого следа. И, что поразительно, его смоги вспомнить только пятеро наших, да и то двое сильно сомневались — был, не был?.. А остальные, включая лучшего друга Вальтера, только недоумённо повели плечами — какой-такой Войцех?
Помню, сильнее всего меня потрясло не вот это всё, а то, что пол был обычный, линолеум «под дерево», а стала мраморная плитка. Чёрная, с серебристо-серыми прожилками. Что? А, это материал такой был, гибкий листовой пластик, иногда на тканевой основе. Или не был? Иногда кажется, что я тоже сошёл тогда с ума, как бедолага Скотт. Иногда мне кажется, что я до сих пор ползаю кругами на карачках, а Гелио, наш чудесный город — всего лишь бред безумца…»
В таких условиях проводить медитацию было совершенно нереально, и время до начала рабочего дня Габриэль провёл, шатаясь по городу. Не дело, если глава департамента нарушает порядок и расписание, являясь на службу за час до начала. Само собой, весь час он провёл под опостылевшее звуковое сопровождение. И не имело значения, что история Дня становления звучала исключительно в его голове.
«Мы вышли в другой мир. Это нельзя передать словами. Люди, которые думали, что стали ангелами, не зная, что стали гелами. Про йорнов мы узнали немного позже, когда прочли новую историю мира.
Нас, ринувшихся в жуткую авантюру, было девятнадцать человек. Помнящих гелов осталось семеро.
Сейчас я один. Это безумно тяжело, Габи».
По пути к кабинету Габриэль с наслаждением полаялся сперва с начальником хозяйственной части, а потом с курьером из ведомства Михеля. Голос отца почти затих, уснул, как всегда, в глубине сознания.
В кабинете настойчиво пульсировал вызов комма. Личный, не через приёмную.
Габриэль тщательно запер дверь и включил связь.
Экран заполнила морда (лицо?) дражайшего Клео. К тому, что второй по положению и первый по влиятельности йорн современного мира пребывает в перманентном раздражении, Габриэль привык давно. Но сейчас владетельный Клео был просто взбешён.
— Приветс… — начал Габриэль, но был прерван яростным рёвом:
— Ты, гельская шваль! Играть со мной вздумал?!
— Даже не начинал! — прошипел Габриэль в ответ, понимая, что так не надо, но не в силах сдержаться.
Картина с фальшивыми гелом и йорном грохнулась на стол. По экрану пошла рябь помех. Габиэль перевёл дух и произнёс относительно спокойно:
— Прошу вас, владетельный Клео, более последовательно изложить суть ваших претензий.
Изображение восстановило чёткость.
Йорн вытер под носом чёрную кровь и изложил более последовательно.
— Вельз и Барри не вернулись. Маячки потухли быстро. Мертвы. Моя претензия, достопочтенный Габриэль, в том, что это произошло с вашего ведома и по вашему желанию.
— Осмелюсь возразить, владетельный. Ваши претензии беспочвенны. Я не менее вашего заинтересован в сохранении текущего положения вещей на Паоле. И гибель ваших посланников для меня не меньший сюрприз, чем для вас.
— Ты старый лжец, Габи. Ты выдаёшь мне информацию по чайной ложке, заставляя блуждать в сумерках. Если ты сей секунд не расскажешь, ради чего гибнут мои бойцы, то следующих отправляй своих. Интересно будет посмотреть, как ты объяснишь в Совете охоту гелов на гела.
Габи невольно дёрнул уголком рта, сдерживая язвительную ухмылку. Клео не понимал сути проблемы — и это хорошо. В некоторых случаях начальник разведки Гелио мог ничего не объяснять Совету. А даже если придётся — ерунда, и не такое проходило. Главная, нерешаемая задача — чтобы гел охотился не гела. Сам бы смог, но ему нельзя.