Последний из Двадцати

— Кровавые Крючья… из… Кровавые Крючья. Они звали себя… Кровавые Крючья!

Зарёванное лицо было красным от ужаса и слёз. Касья тратила последние остатки своего могущества, пытаясь привести руки чародейки в порядок — получалось у неё с переменным успехом. Кианор, лучше разбирающийся в залечивании ран велел ей отойти и сам взялся за дело.

Рун вертелся вокруг Виски, словно увидевший бездомного щенка мальчишка. Ему хотелось прижать её к себе, утянуть в безопасность своих объятий, стать для неё нерушимой стеной. Его отстраняли прочь — то Касья, то Нилтар, то Кианор, словно он здесь был вовсе лишним. Парень выглянул в то, что некогда было окном — нить дороги петляла, убегая огибая ближайшие сёла, тщетно надеясь укрыться в роще ближайшего леса.

— Мы должны их нагнать, — он сказал шепотом, но его услышали все. Все, кроме Виски, смотрели на мальчишку посмевшего озвучить столь смелую мысль.

— Постой, Рун… — Нилтар примиряющее выставил перед ним ладони, словно предлагая одуматься прямо сейчас. Рун только теперь понял, что от злости стиснул кулаки. Мана сплелась в заклинание, норовя в любой момент сорваться потоком необузданного колдовства. — Постой, нельзя же вот так, очертя голову, бросаться в никуда.

— Мы должны их нагнать, — парень сказал громче и удивился, насколько глухо звучит его собственный голос. Во рту пересохло: юный чародей готов был отдать половину могущества лишь за глоток воды. — Мы Двадцать! Любой, кто поднимет на нас руку, должен познать наш гнев. Разве не так?

Ему не ответили. Словно каждый осознавал его правоту, но боялся признать её прямо здесь и прямо сейчас. Глотку Руна сдавило спазмом, он закашлялся, попытался прочистить горло. Краем глаза увидел, что Касья обходит его по кругу, словно в надежде наброситься со спины.

— Мы — Двадцать! — зло выкрикнул Рун. Сарказм внутри него зло ухмыльнулся. Ну, говорил он, скажем не двадцать, а уже всего пятеро. Забавно, не находишь? Рун злился на самого себя и на весь мир разом. Он переводил взгляд с одного чародея на другого, тая тщетную надежду, что хоть кто-то-то его поддержит. — Вы что, не видите, что они сотворили? Посмотрите на Виску! Она дрожит от ужаса!

— Это ты посмотри на Виску, сопляк! — вдруг в тон ему отозвался Нилтар. — Она дрожит от ужаса не потому, что сюда ворвалась толпа разъярённых крестьян. Те, кто сумел раскидать лучших из нас, тех, кто нас пятерых учил и воспитывал, разорвут нас, словно щенят! Мы…

Нилтар осёкся. Кажется, ему самому тяжело давалось то, что он вот-вот собирался сказать. Кианор, шутник и балагур, умеющий вставить слово некстати и не вовремя, и сейчас решил проявить свое мастерство.

— Мы должны подумать. Подумать, что делать сейчас и что делать дальше. Понимаешь? — Он уставился на Руна, словно на деревенского дурачка. Юный чародей разве что не скрипел зубами. Всё внутри него говорило, что собратья правы. Но признать подобное для него было страшнее смерти.

— Мы должны их нагнать, — упрямо, словно надеясь, что повторённое трижды звучит убедительней, проговорил Рун. Касья, не дожидаясь очередного приступа, бросилась на него со спины. Мальчишка ловко перетёк в сторону, ответил старшей чародейке локтевым ударом, опрокинул её на пол. Нилтар с Кианором, ещё мгновение назад готовые повторить подвиг сестры, теперь застыли в нерешительности. Рун смотрел на них, словно на малых детей. Ещё вчера они могли повергать в ужас великанов, уменьшать горы и поворачивать реки вспять. А сегодня они стоят перед ним и не знают, что делать дальше.

Слова богохульства сами легли ему на язык, поспешили вырваться жутким оскорблением. Ему казалось, что сам Шпиль должен содрогнуться от сказанного. Не содрогнулся, устоял. Наверно, после того, что случилось в его стенах ему не расшевелить даже землетрясением…

— Вы не Двадцать, вы дети.

— Молчи, — грозно, исподлобья высказал ему Нилтар. На кончиках его пальцев опасливо заплясали чародейские искры. Рун оттолкнул едва вставшую на ноги Касью, поймал на себе испуганный взгляд Виски. Та прекратила истерику, но её спокойная маленькая жизнь продолжала крошиться прямо здесь, прямо сейчас, у неё на глазах. Некрасиво, почему-то подумалось мальчишке. Некрасиво, скандально, словно у грязных простолюдинов.

— Сегодня они пришли к нам, разграбили то, что было нам дорого. Издевались над трупами тех, кто растил и учил нас. И вместо того, чтобы воздать им по заслугам, единственное, чего вы хотите — это ждать и думать? — Рун и сам не заметил, как предательски задрожал его голос. — Я слышал, что Двадцать несли возмездие любому, кто осмелился посягнуть на их власть, на их могущество, на их семью. Двадцать не ждали.

Рун повернулся к собратьям спиной. Здравый смысл намекнул, что это было ошибкой — вряд ли его собратья оставят попытки остановить дерзкого мальчишку и позволят ему уйти. Но они позволили — он шёл медленно, словно в надежде, что его окликнет Виска. Он боялся поддаться дикому желанию обернуться и посмотреть ей в глаза. Не сейчас, говорил он самому себе, когда-нибудь потом.

— Двадцать не ждали, Двадцать делали. И если у вас по-прежнему дрожат поджилки от ужаса, мне больше не о чем с вами говорить…

Глава вторая — Пленник

Ска была безмолвна. Желтыми глазами смотрела в бесконечность ночной мглы, сжимая в руках остатки саффиритовой лазури. Она бесцеремонно взрезала ошейник — Рун тут же потёр порядком пострадавшую шею, посмотрел на своего мучителя.

— Я же просил не убивать! — буркнул он недовольный упрёк, принимая из рук автоматона ту тряпицу, что местные звали пледом. Закутавшись в него, чародей вдруг ощутил лёгкий дух машинного масла от механической девушки, а с ним и самый настоящий уют безопасности.

— Ранен, — виновато сказала Ска и поддела ногой старика. Тот охнул из своего бессознательного и захрапел. Словно неживого, она тщательно обматывала его старым куском пеньки — узлы давались ей на редкость хорошо.

Рун лишь облизнул высохшие губы. Всё закончилось, твердил он самому себе. Здравый смысл, молчавший до сего момента, торжествовал. Вскочив, он жадно, словно муха, потирал лапки, обещая юноше самую настоящую головомойку с самоедством на десерт.

Оно того не стоило, говорил он, отрицательно качая головой. Рун соглашался — не стоило. Можно было иначе, нехотя признавал здравый смысл. Рун соглашался — ему не оставалось ничего другого. В прошлые разы было куда проще, разбойники ещё никогда не были столь наглы и кровожадны. Раньше он налетал на них, что коршун, а сегодня же они показали ему зубы. Что будет дальше?

— Они знали, что я завишу от Шпиля, — Рун это сказал как будто вникуда. Ска на мгновение застыла, обрабатывая полученную информацию. Иногда юному волшебнику хотелось хоть на секунду залезть в её митофарфоровую голову и глянуть, как магия позволяет ей осознавать услышанное.

Стальная дева выдохнула, придя к осознанному выводу, что ей нечего сказать на это утверждение. Словно Руну этого было мало, он продолжил: — День ото дня они становятся наглей, напористей, злее. Чем дальше мы от шпиля, тем… тем…

— Господин, вам нужно успокоиться.

— Тебе легко говорить, — хмыкнул чародей, и приник спиной к стволу дерева, зажмурился. Признавать хотелось меньше всего, но механическая кукла была права как никогда. Усталость плясала у него на плечах и норовила поселиться в нём головной болью. Парень облизнул разом высохшие губы, выдохнул, досчитал до десяти. В детстве, когда ему не удавалось справляться с собственным гневом, мастер Рубера заставлял его считать, пока перед глазами не мелькнёт бесконечность — очень даже помогало.

Помогло и сейчас. На каждое число он словно монету нищему кидал самому себе догадку или размышление. Для начала, он зашёл в тупик — это раз. Во-вторых, торчал он в том кабаке и светил символом Двадцати только ради того, чтобы спровоцировать нападение. Следить за ним начали ещё два дня назад, и это, наверно три. На число четыре выпало размышление о том, что до сего момента разбойники редко предпринимали собственные попытки напасть на своего преследователя. Обычно всё проходило словно по писанному — он заявлялся, вытряхивал последние потроха из местных, и они кубарем ему выкидывали тех разбойничков, что ещё позавчера спьяну голосили о том, сколь резво они вырезали Шпиль. Изредка среди этого сброда попадался кто-то, кто знал, куда следует идти дальше или где искать остальных.