Последний из Двадцати

— Пощады, госпо́да! — запросил горбатый, едва не подавившись собственными словами, разве что не бухнувшись чародею в ноги. — Карта не идёт, масть не кладёт, крестьянин мимо бежит, нам в карман ни души — не летит…

Говорить прибаутками — их слабость. И часть своеобразного представления. Проигранец не мог не лгать хотя бы лишней секунды — иначе же какой он придорожный бес?

— Не прогоняйте, госпо́да! — взмолился его рогатый собрат.

Рун хорошенько разглядывал будущих соперников, не давая себя обмануть. Знал, что уже много кто из Двадцати в своё время поплатился за беспечность, проявив излишнюю мягкость. Эти парни мягко стелят, да жёстко спать…

Ска не вмешивалась. Бесы даже не смотрели в её сторону, будто стальной девы тут и не стояло вовсе. К автоматонам эти паршивцы испытывали лютую неприязнь. Механическая кукла была бесстрастна к их чарам и не запрограммирована на азарт — что с такой взять? Ни души, ни платья…

Словно проверяя последнее, рогатый уже коим-то чудом оказался рядом со Ска, проказливо задирая подол дорожного платья. Автоматон осталась бесстрастна там, где любая дева завизжала от возмущения. Впрочем, когда она перехватила малурит поудобней для удара прикладом — проигранца будто ветром сдуло; спрятался за широкой спиной горбуна. Рун не ручался, но был уверен, что Ска каждым своим движением даёт понять поганцам, что не позволит и волосу её хозяина оказаться в их мерзких мохнатых лапах. По чести признаться, Руну хотелось ровным счётом того же самого.

— И давно вы тут промышляете? — нос Руна вдруг защекотал мерзкий серный дух.

— Как всласть, так в масть, господа! Часу не минуло, а мы почти уж и сгинули!

— Сидим, что жданки, а дорога-то — пустая, госпо́да! — тотчас же пожаловался рогач. — Ни души! Ты на торбу, на торбу нашу глянь, видишь?

Парень нехотя бросил взгляд на небрежно брошенную хламиду мешка. Та раззявила голодную, но совершенно пустую пасть. В иной удачливый день в таких по десятку-другому душ томилось к тому момента, как один из Двадцати являлся на горизонте. Сегодня же у бесов было скверно — что с душами, что с удачей. Теперь вот ещё и чародей с символом Несущего Волю…

То ли не знают, что случилось в Шпиле, то ли чего-то не знает Рун — иначе чего им бояться? Мяхар хмыкнул: эти-то и чего-то не знают? Хорошо подумал, парень?

Рун кивнул в ответ — то ли им, то ли самому себе. Проигранцы поняли его жест по своему. Принялись жадно потирать руками, будто он им дал разрешение остаться. Ему показалось, но на какой-то миг в их глазах сверкнул огонь надежды.

Бесы. Правила. Странный мир. Рун никогда не думал, что у придорожных бесов может быть что-то ценней собственного хвоста, а поди ж ты. Если проигранец в течении двух дней ни одной души не соберёт — лет десять, а то и того пуще пустовать будет, не явятся: правило. Наберут полтора десятка душ — и поминай как звали, год-два даже носа не покажут: правило. Настигнет их чародей и прогонит со своих земель, откажется играть, помянет бесовью мать — что серная вонь прочь испарятся.

Потому что правило.

Старый Мяхар от игры никогда не отказывался — а потому не раз и не два, как одно из величайших своих достижений демонстрировал коллекцию мохнатых хвостов. Мальчишка раз от раза принимался их считать, но сбивался на второй сотне.

Старик любил пощекотать собственные нервы, зная, что ставят на кон при игре с придорожными бесами. Как и знал одно из нерушимых правил — победить в игре проигранца значит получить над ним власть. Без хвоста эти бестии на дороге никогда не явятся; хвост для них что мана для чародея.

А ещё счастливец, что вопреки собственной неудаче и мухлежу нечистых одерживал над ними верх мог запросить всё, что угодно.

В разумных пределах.

Рун хлопнул в ладоши, и колода карт, ещё мгновение назад прятавшаяся в кармане рубахи горбатого оказалась в ладони у чародея. Карты придорожные бесы любили, холили и лелеяли. Рубашка была приятной и тёплой на ощупь, будто кожа. С лицевой стороны на Руна будто живыми глазами таращились вожди, селяне и чародеи. Художник точно знал своё дело и не зря ел свой хлеб.

На мордах проигранцев отразилась сразу же смесь ликования, тихого ужаса и удивления. Чародей взял в руки их вещь! Сам! В глубине поросячьих глазок, на пару с надеждой, тут же заплясал озорный огонёк. Один из Двадцати-то мямлей оказался, рохлей! Хотел фокус показать, да теперь он ему боком выйдет! Руну казалось, что он буквально видит те картины, что так ярко рисует им воображение не жалея красок. Душа, да чародея, да не последнего, а из Шпиля — не каждый придорожный бес похвастать сможет! Они уже как будто готовы были делить участь чародея, что шкуру неубитого медведя.

Щенячий восторг, обуявший нечисть, казалось, можно было резать ножом. Но если уж кто и чует подвох, так это проигранец. С каждым мгновением, они всё больше и больше проникались тем, что на лице чародея поселилась отнюдь не глупая, а самодовольная улыбка. Ужас же, что уже должен был поселиться в душе чародея, не появлялся вовсе. Одного только взгляда Руну хватило, чтобы проигранцев пробрала мелкая дрожь от макушки и до самых мохнатых костей. Будто разом растеряв весь былой задор, рогатый бес зябко поежился.

Их взгляды бегали по чародею. Мимолётный восторг испарился, словно серная вонь, оставив заместо себя тихий, крадущийся ужас. Руну казалось, что он видит, как их сомнения разрастаются, а сами они приходят к жуткой для них догадке. Быть может, они никогда и не играли с старым Мяхаром, но точно про него слышали. Уж не он ли явился к ним собственной персоной?

— Мне нужна информация. Сыграем?

Их обоих будто в гузно ужалило. Бесы переглянулись друг с дружкой. Чародей-разбойник рассказывал юному Руну, что они мало того, что готовы играть на что угодно, так ещё и с кем угодно. С пьяным селюком, чародеем, да хоть с самими бледными — ложились бы карты на стол! Страх, поселившийся на их мордочках вдруг сменился обидой — задетая гордость будто вопрошала каждого из них прямо в мохнатое ухо: если уж проигранец. да от игры откажется — какой же он тогда бес придорожный? Лужа он тогда помойная, а не…

Подбоченились, переглянулись. Горбатый шепнул что-то на ухо собрату, тот лишь хитро подмигнул. Ска же, не сразу переварившая, какую глупость только что совершил её господин, вдруг уронила ему свою руку на плечо. Ещё мгновение, понял Рун, и она потащит его силой.

— Господин, при всём уважении, должна сказать, что это неразумно. Ваши шансы…

— Заткнись, — беззлобно, но настойчиво, не снимая улыбки с лица велел ей юный чародей. Механическая кукла замолкла, но осталась недовольна. Он стряхнул её руку с плеча — небрежно и легко. Умей Ска обижаться, подумалось Руну, уже давно бы обиделась…

— Сыграем! Госпо́да! — рогатый заплясал, прихлопывая в ладоши, словно чересчур впечатлительный ребёнок. Горбатый смолчал, ухмыльнулся. Правил объяснять не стал. Коли уж он примется рассказывать, что в таких играх на кон кидают, да ещё и Несущему Волю…

— Знания злата крепче, да ровность не та, — хрипло проговорил он, рукой придержав радость собрата. — Что госпо́де знать желаемо, авось мы хоть каплю, да знаемо?

Правила. Руну казалось, что он стоит посреди игрового поля, а со всех сторон на него смотрят они. Многомудрые, проверенные не годами — веками, крепкие и непоколебимые. Мало того на свете, чего не знает проигранец, говаривал старый Мяхар.

— Неисполнимого не даём, — притворно развёл руками рогатый, изобразив на своём подобии лица подобие же разочарования.

Парень закусил губу. Один вопрос — одна игра. Рисковать шеей больше одного раза было смерти подобно: Рун не знал, позволял ли даже Мяхар себе подобную вольность. Один вопрос из целого списка, что уже успели свалиться ему на плечи. Призраки учителей велели ему остудить пыл и быть осторожней в словах. Спросит — знают ли они, что случилось в Шпиле и придётся играть на подобную безделицу. А потом скажут, что, мол, знаем, а ничего другого вопрос сам по себе и не предполагал.