Завет внуку

В центре усадьбы, там, где летом бывает почти полмиллиона паломников, растут густые кусты шиповника, жасмина, сирени, дикого винограда. За ними хорошо ухаживают, и они всегда в своей полной красе. И неудивительно, что почти в каждом из них летом живут и гнездятся птицы.

Однажды я сделал большую глупость. Обнаружив гнездо дрозда в кусте жасмина, растущем неподалеку от домика няни, я решил показать его во время экскурсии. Я подвел экскурсию к жасмину и, как фокусник, раздвигая ветви его, сказал: «А теперь, дорогие друзья, посмотрите, что тут делается!» Все были в восторге. А к птице пришла беда. Ее гнездо стали показывать другие экскурсоводы. Иные стали пальцами трогать гнездышко… Одним словом, началась суета, и дрозд покинул свое гнездо.

А разве не удивительно, что дикие утки, много лет кряду выводящие утят в зарослях ганнибаловского Черного пруда, после того как птенцы вылупятся, уводят их по Еловой аллее к месту своего постоянного пребывания — на реку Сороть или озеро Кучане. Обычно это случается в день Пушкинского праздника поэзии, когда по аллее, как по Невскому проспекту, движется несметная толпа людей. Все спешат, ничего не замечают, гонятся за пролетающим экскурсоводом… И среди этой толпы — семья молодых утят, важно шествующих к реке. Иные люди замечают это чудо, но им кажется, что так здесь всегда, что, мол, это один из заповедных, постоянно действующих пушкинских экспонатов!

На околице Михайловского всегда немноголюдно. Она так велика, что и тысяча человек на ней малоприметна. Такое редко где увидишь, разве что во сне. Здесь всегда спокойно и ласково. В особенности в час, когда день подходит к концу и наступает вечер, когда засыпают воды, травы, деревья. Лишь на лугах таинственно перекликаются дергачи. В небе спешат большие снежно-белые, поразительной красоты птицы — это аисты.

Дом аиста на высокой, очень старой, еще ганнибаловской ели — единственной на околице. Аистов радостно встречают молодые аистята — они безмолвно размахивают крыльями, кружатся хороводом по гнезду…

Неподалеку чуть слышится какая-то другая возня и воркотня. Это цапли готовят своих малышей на сон грядущий… Михайловские серые цапли! Их много около полусотни гнезд. Живут большой колонией в больших гнездах, на самых больших соснах. Эта птица вообще любит лишь те места, где есть озера, реки, болота, где водится много рыбы, лягушек, змей, до которых она большой охотник. В Михайловском всего этого вдоволь, и цапли здесь издревле. О них святогорский монах еще в XVIII веке писал в духовную консисторию, что «птица, именуемая «зуй», любит места сии богом данные, понеже в древние времена здесь был монастырь Михаила архангела».

И деревенское название Михайловского — Зуево, так и Пушкин его называл.

От зари до зари цапли в полете и охоте. Отдельные пары их летают из Михайловского почти до Пскова, а то и дальше — до побережья Чудского озера. Это заметили псковские краеведы еще много лет тому назад. Днем цапли бродят по лугам Михайловского и Тригорского. Часами стоят у воды и высматривают в ней рыбу. Количество семей их из года в год меняется. Этому много причин. Одна из главных — гибель при перелетах с юга на север. В этом году гнезд было около пятидесяти, а пять лет тому назад было тридцать пять. В 1922 году, когда Михайловское было объявлено государственным заповедным имением, колония цапель значительно пополнилась. Сюда прилетела стая цапель, жившая дотоле в вековой роще у стен древнего Спасско-Елизаровского монастыря, находившегося в 20–25 километрах к северу от Пскова. После Октябрьской революции монастырь опустел, монахи разбежались, и в 1921 году он был передан Псковскому институту народного хозяйства для размещения в нем естественнонаучной станции и общежития студентов. «Время было тяжелое, с питанием студентов было очень плохо, и ребята стали лазать на деревья, забирать птичьи яйца, охотиться за цаплями… — рассказывает бывший преподаватель института, ныне ленинградский профессор-геолог Л. Дзенс-Литовский, — И вот однажды вся елизаровская колония цапель исчезла. А вскоре стало известно, что эта стая переселилась в Михайловское».

Цапля — птица беззащитная. Обороняться от недругов она не умеет. Природа наделила ее лишь истошным криком. Вот ястреб или орел налетает на зуёво гнездовье, и тогда все пушкинское село оглашается сплошным птичьим воплем. В другом месте этого не услышишь…

Иной раз бывают у цапли ссоры с надоедливыми посетителями Михайловского. Подойдет какой-нибудь суетливый человек поближе к сосне, на которой гнездо цапли, начинает кричать и хлопать в ладони, чтобы заставить птицу помахать крыльями и дать голос. Тогда разгневанная цапля повернется задом к такому дяде, поднимет хвост и пустит в него большую белую струю…

Когда молодые цапли начинают учиться парить, они часто выпадают из гнезда. И их подбираю, зову ветеринара, он осматривает птицу и, если случается поломка, накладывает лубок. Лечим ее, кормим свежей рыбешкой, лягушками. Птица живет в вольере, в саду Михайловского, а потом она выходит в сад, пробует летать, а там, смотришь, взмоет в небо и улетит к озеру Маленец, к своим сородичам.

В последние дни октября, когда ложится на землю осенний туман и «сребрит мороз увянувшее поле», птицы всей стаей собираются на своих соснах, отпоют прощальную песнь и улетают в дальний путь.

И тогда в Михайловскую обитель приходит грустное безмолвие…

Пушкин любил рисовать. Многие рукописи его произведений покрыты самыми разнообразными набросками. Это и автопортреты, и портреты его друзей, братьев, товарищей, это и явления природы — деревья, кусты, кони… и птицы…

В Михайловском много птичьих домиков, штук триста будет. Деревья в заповеднике большей частью старые, ветхие, больные. На них постоянно нападают разные жучки-вредители — точильщики, пилильщики и другие всякие. Ученые говорят, что истинные спасители таких деревьев птицы, что тысяча семей скворцов, например, за одно только лето уничтожает два вагона древесных вредителей.

Здешние лесники народ изобретательный, заботливый. Они понаделали птичников самых разных. Тут и маленькие терема, избушки, светлицы, колоды не только обычные ящички. И всюду в них гнездятся пернатые друзья заповедного места.

Ставили как-то ранней весной в Михайловском новые домики для скворцов и синичек. Разница между теми и другими небольшая — дырка-лазок у синичников поменьше, вот и все. Ставили новые на тех местах, где были старые, прохудившиеся.

В одном старом домике уже устроился скворец. Улетел рано утром из старого, а прилетел вечером и не заметил, что домик-то новенький. Как на грех, лесники сделали ошибку: на место скворечника поставили синичник. Подлетел скворец, сунулся в дырку, туда-сюда — пролезть не может.

Решил проскочить с ходу, разлетелся — ничего не получается. Наконец как-то втиснулся. Вскоре в домике послышалась возня. Оказывается, туда-то скворец залезть ухитрился, а вот обратно вылететь не может, бьется, словно в тюрьму попал.

Смотрю: что дальше будет? Скворец и так и этак пробует вылететь — ничего не получается. Запищал даже с горя. Решил я помочь беде пичугиной. Взял лестницу, приставил ее к дереву и полез к домику, чтобы садовым ножом увеличить леток.

Смотрю — скворец в ужасе забился в угол, притаился и глаза закрыл. Увеличил я дырку, спустился на землю и жду. Замер скворец, не показывается, да так долго, что и я уже стал думать: может, птица со страху богу душу отдала? Смотрю, нет. Появился в дырке кончик клюва, потом клюв, за клювом голова — и… скворец пулей вылетел из домика. Два дня мой сосед и близко не хотел подлетать к домику, а потом все же вселился — вероятно, решил, что тюрьма ему приснилась.

В новом домике скворец уже вывел на свет пятое поколение. Я окольцевал одного праправнука, вырезав на колечке: «СССР. Пушкин, Михайловское. 24 мая 1965 года». А на другой год получил нежданно-негаданно письмо из Софии, от болгарских школьников — друзей Пушкина, с которыми переписываюсь. Они сообщали мне о том, что Михайловский скворец попал в сети юных орнитологов и был ими выпущен на волю. Весною он снова явился в свои пушкинские края.