«Зайцем» на Парнас

По дошедшим до него слухам, мать Антонины сказала: «Так и знала, что этим кончится. Юрка никогда у меня симпатичности не вызывал: шалый. Он одного пальца на ноге Тонечки не стоит».

С невестой Юрий не ссорился, а просто они встречались все реже и реже, перестали вместе ходить в столовую, в клуб на танцы, после работы он уже не провожал Антонину домой. Случилось это удивительно быстро, незаметно, во всяком случае так казалось Юрию. «Рухнуло, будто снег». А впрочем, так ли быстро? С февраля началось. Ведь и сугробы рушатся не сразу: их пробивают солнечные иглы, снизу подтачивают невидимые ручейки.

В начале мая Юрий столкнулся с Антониной во дворе возле проходной. Она молчала, не спросила даже, почему не заходит. Юрий заговорил первый, стараясь принять веселый тон:

— Как живешь?

— Лучше всех.

— Ездишь в сад? Самые посадки.

— Некогда. Мама с папой. У меня и дома дел по горло.

Говорить больше было не о чем. Юрий понимал, что неудобно молчать. Находил же он раньше темы, интересные для обоих? Антонина самолюбиво ни о чем не расспрашивала, и он, чувствуя, что теряется, сознавая, что виноват перед невестой, сказал первое, что пришло в голову:

— К июню обещали наш дом сдать, я уж ходил смотреть комнату. На четвертом этаже выделили.

Он слишком поздно понял, что ляпнул бестактность. Антонина слегка побледнела, отчего ярче выделились накрашенные губы, надменно проговорила:

— У тебя две моих пластинки. Принес бы.

Как-то устраивали вечеринку у Зины Путиной: возвращаясь домой, Юрий взял две полькинских пластинки с танцевальной западной музыкой, да так и забыл ей вернуть.

— Зачем понадобились? — шутливо спросил он, стараясь загладить свою оплошность. — Пирушку устраиваешь?

— Не одному же тебе развлекаться.

Вышли на улицу. Антонина сразу усиленно замахала подруге, свысока, почти брезгливо процедила сквозь зубы: «Ну, мне на трамвай» — и отошла, не ожидая, что он скажет. Юрию невольно вспомнились ее слова, переданные через Зину: «Нашел какую-то замарашку. Еще побегает за мной, да как бы не было поздно». Друзья по старой памяти спрашивали Юрия, когда же свадьба. Он отмалчивался. Вокруг Антонины опять стали виться парни, и он раза два видел с ней Валерия Чавинцева. Говорили, что Антонина даже приходила с ним в спортивную школу молодежи, была в клубе завода «Вольный орел» на матче боксеров. Валерий великолепно выиграл встречу, и ему присвоили третий разряд.

Ну и хорошо, что он расходится с Антониной без скандала. Временами Юрий чувствовал себя подлецом. Да, Зина Путина права, он «изменщик». Хорошие люди так не поступают. Раззвонил по всему свету — и в кусты. Но что он мог с собой поделать? Все его помыслы были направлены теперь к милой сердцу Ксении Ефремовой. Он выискивал любой повод, чтобы зайти к ней, увидеть улыбку скромных губ, услышать ласковый, чистый голос, хоть минутку побыть вместе. Одна мысль о том, что рядом живет эта чудесная девушка, делала его счастливым. Иногда Юрию казалось, что до знакомства с ней, он был слеп и глух, многое не замечал, не понимал в жизни. После каждой беседы с Ксенией что-то новое входило в его душу.

В бревенчатом верниковском домике встречали его приветливо, Анна Демидовна говорила: «А вот и наш Юра». Вслух читали какую-нибудь книгу, спорили о ней или девушки играли на пианино с пожелтевшими от времени клавишами.

Одна музыкальная пьеса Юрию очень понравилась.

— Здорово, — сказал он Ксении. — Как называется?

— Это Чайковский. «Ноябрь» из «Времен года». У меня есть знакомые в старом городе, у них в записях на пластинках целиком «Евгений Онегин», «Пиковая дама». Если хотите, Юра, я вас поведу, они очень радушно встречают любителей музыки.

Майя играла легко, уверенно, но за пианино садилась редко. Ксения только училась, медленно читала с нотного листа, зато частенько что-нибудь бренчала. Иногда подруги принимались объяснять, что такой-то композитор хотел сказать такой-то сонатой или прелюдом. Понимал Юрий с трудом; он стал слушать по радио музыкальные передачи, «университет на дому», лекции по литературе. У Полькиных за ним ухаживала вся семья, он чувствовал себя на голову выше и «тестя» и «невесты». У Верниковых ему не давали спуска, и Юрий то и дело ощущал скудость своих познаний.

В очередное воскресенье Юрий условился сходить с Ксенией в кино. Явился он несколько раньше и, не желая «париться в комнате», постучал в окошко, а сам сел на пень среди подступавших к улочке сосен.

В кармане его клетчатой рубахи-шотландки лежали два билета на дневной сеанс. Майское солнце золотило хвою, на чешуйчатых стволах выступил янтарный сок. Пушистая листва молодых липок на бульваре уже бросала тени на горячие нагретые тротуары. На углу продавали мороженое, и ребята от киоска отходили с вафельными стаканчиками.

Хлопнула калитка. Ксения вышла в простеньком ситцевом платье, расцвеченном синим горошком, без косынки. Юрий порывисто встал. При всякой встрече ощущение у него было такое, словно он видел ее впервые. Ксения уже успела немного загореть, и ее обнаженные руки, тонкая открытая шея приобрели нежный смугловатый цвет, еще не успевший огрубеть. Тени от нависших сосновых лап скользили по ее белокурым волосам, и волосы то гасли, то вспыхивали, точно были заколоты серебряными гребешками.

— Заставила ждать?

Улыбаясь, Ксения протянула ему руку. Юрий просиял.

— Вам идет это платье.

— Вы, оказывается, научились говорить комплименты, — засмеялась Ксения и погрозила ему пальцем. — Хороших вещей у меня нет. Вот стану инженером… впрочем, и тогда, наверно, буду одеваться кое-как. Вот вы, Юра, модник.

Она окинула взглядом его узкие, короткие брюки, красные носки, видные из длинноносых туфель. В глазах ее заискрились огоньки, верхняя губа дрогнула, приподнялась.

— Чему вы смеетесь? — подозрительно спросил он.

— В этом десятилетии такая комичная мода! — Ксения откровенно расхохоталась. — У вас хоть ноги стройные, а есть — передвигается, как циркуль, а вид гордый, будто он Парис. Или у женщин каблуки-шпильки! Иная сверхупитанная матрона просто качается на них, не дай бог сильный ветер дунет! И хоть бы один подумал, как он себя уродует. Наоборот, очень довольны.

Они медленно шли по нешумной, чистенькой улице. Юрий тоже засмеялся.

— А что же, по-вашему, Ксения, носить?

— Конечно, придерживаться моды… но зачем слепо? Носить надо, что тебе подходит, подчеркивает достоинства фигуры. Во всяком случае, одежда не должна открывать изъяны… стеснять движения. Я была в Доме моделей, манекенщицы худенькие, изящные: им-то все фасоны хороши.

Юрий не сводил с нее глаз. Как в ней все просто, мило, естественно, поэтому и скромненькое платьице так к лицу. На сберкнижке у него лежало до семисот рублей, приготовленных к свадьбе, и он чувствовал себя богачом. С какой радостью он отдал бы все эти деньги Ксении, чтобы купила себе золотые часы, заказала какие угодно наряды — вот бы здорово выглядела! Но разве ей об этом скажешь? Она никогда не позволяет себе и мороженого купить. И смешно и обидно.

В кино было еще рано, и они решили немного погулять в лесу, который начинался за поселковой улицей. Над соснами застыли блистающие облака, в кустах у овражка высвистывали малиновки. За тропинкой в папоротнике возвышался терем — словно живой от ползавших по нему крупных рыжих муравьев.

— Что я нашла! — вдруг воскликнула Ксения и, подбежав к березке у просеки, сорвала тоненький, словно фарфоровый, ландыш.

— Какая вы глазастая.

— Это любимые цветы Чайковского. У него и стихотворение есть «Ландыши». Хотите послушать?

И, чуть запрокинув голову, Ксения медленно стала читать:

Юрий залюбовался девушкой, его охватило чувство восторга. Чего она только не знает!

— У Чайковского вообще много стихов, — тряхнув волосами, сказала Ксения. — Часто в операх его собственные слова. Как я люблю его музыку. Особенно Первый концерт, «Тройку»… Вы что на меня так смотрите?