«Зайцем» на Парнас

— А если вдруг полюбила?

— А первого не полюбила? — вскинулась Антонина. — Парень письма присылал каждую неделю, надеялся. Перед армией подарил золотые часики. Честно это?

Нечестно, легкодумно. В другой раз Юрий подтвердил бы это вслух, а сейчас его так и тянуло говорить наперекор. Может, возмутил не терпящий возражений тон Антонины: слишком часто подчеркивает свою «честность»? Или вспомнил недавний разговор с Ксенией, то, что и сам решил провести время с другой девушкой? Да и не всегда же ему соглашаться с невестой?

— Сердцу не прикажешь, — сказал он и неожиданно для себя добавил: — Ты же до меня гуляла с Валерием? Бросила и со мной стала встречаться. Выходит, тоже изменила?

О том, что Антонина охотно принимала ухаживания Валерия Чавинцева, Юрий никогда ей не напоминал, и она глянула на него зорко и чуть удивленно. Что, мол, с тобой?

— Там было другое, — ответила она с непоколебимой уверенностью в своей правоте. — Мы с Валерием ходили в кино, он провожал домой. Я ему ничего не обещала. А Ирка… жила с первым ухажером до солдатства. Девчонки говорят, будто аборт от него сделала. И приняла часы золотые.

«Часы приняла, — подумал Юрий, пропустив все другие доводы. — Будто продалась». Он тоже на день рождения подарил Антонине дорогие серьги. Значит, и он ее купил? Вообще Антонина рассуждает так, словно когда парень с девушкой «гуляют», то становятся собственностью друг друга. Может, и на него, Юрия, она смотрит как на собственность?

— Сердцу не прикажешь, — повторил он, не зная, что больше сказать.

Каждый считал, что он прав и убедил другого. Антонина прежним веселым тоном предложила завтра, в воскресенье, собраться у подруги Зины Путиной: купить в складчину вина, сделать пирог и повеселиться. Пирог она берет на себя. Заранее уверенная в согласии Юрия, Антонина еще вчера с вечера отнесла к Зине проигрыватель и пластинки.

— Соберемся пораньше, — она подарила Юрию долгую, обещающую улыбку. — Чтобы не очень засиживаться, а то в понедельник на работу.

— Я не могу, — не сразу сказал он и потупился.

— Не можешь? — переспросила Антонина и на минуту приостановилась: так удивил ее ответ Юрия. Она, видимо, не могла и предположить, чтобы он отказался от вечеринки, вообще от чего-нибудь устроенного ею.

— Понимаешь, — запинаясь, проговорил Юрий. — У меня дела. Занят я как раз. Не могу.

Врать он не умел и сразу понял: Антонина своим безошибочным чутьем заподозрила, что здесь замешана какая-то девчонка.

— Как хочешь, — ревниво вспыхнув, сказала Антонина, и подбородок ее высокомерно вскинулся. — Не напрашиваюсь. Вообще что-то ты в последнее время стал наперекор держаться… и без конца занятый. Мне Валерий рассказывал: когда я с матерью на похороны в деревню под Елец ездила, ты тут девушку одну спасал. Прямо будто… скорая помощь стал. Что ж, обойдемся. Кавалеров у меня — только помани.

Когда дошли до переулка, Антонина не пригласила Юрия обедать. Может, думала, что сам догадается ее проводить? Или хотела наказать? Юрий простился, вяло побрел домой.

Первый раз он вышел у Антонины из подчинения. За целый год. Познакомились они, когда Юрий вернулся с флота. Ему исполнилось двадцать три года, он чувствовал себя необычайно здоровым, не знал, куда девать силу, свободное время. Все парни его возраста гуляли с девушками — стал гулять и он. И отец и мачеха торопили его с женитьбой: боялись, что избалуется. Вот тут на катере (рабочие их завода ездили в лес на пикник) и подвернулась ему Антонина Полькина. Ухаживал он неумело, но она «раздружилась» с Валерием Чавинцевым. Они стали ходить в кино, в клуб, и Юрий решил, что подошло время заводить свою семью.

И зачем он вдруг связался с музеем? Зря. Теперь тащись с другой девушкой в неинтересное место. Вдобавок Антонине надо врать. Этого он ой как не любил.

V

К зданию Вербовского городского собора, где помещался музей, Юрий на другой день подходил с чувством недовольства. Ксения Ефремова уже успела взять билет, раздеться. В простеньком коричневом платьице она была похожа на десятиклассницу: белый, чистый отложной воротничок подчеркивал нежность ее тонкой шеи, хрупкость плеч, небольшую, по-девичьи скромную грудь. Белокурые волосы, собранные на затылке в пучок, перехватывала синяя лента, и то ли от синей ленты, то ли от яркого синего неба, бившего в стрельчатые окна, серые глаза ее тоже казались синими, и взгляд их был мягкий, лучистый, приветливый. Юрий сразу почувствовал себя с ней как-то удивительно просто, по-товарищески.

— Вы аккуратистка, — сказал он ей, улыбаясь, уже довольный, что пришел, да еще вовремя.

— Люди бывают неаккуратными, лишь когда делают то, что не любят. А я люблю музей, театры, концерты, книги… Идемте. Вот сюда, в отдел фауны. Вы хорошо знаете птиц своего края?

И она стала рассказывать о повадках поползней, зябликов, о том, какие сойки хищницы и воровки.

Оказывается, дома, на Дону, в станице Богаевской, они с матерью ежегодно устраивали в своем садике кормушки для птиц: их «столовые» в большие морозы спасали жизнь многим пернатым.

В музее стояла важная, торжественная тишина. От витрины к витрине тихо переходили немногочисленные посетители, шепотом переговаривались. Чучело насупленного филина со злыми янтарными глазами, огромный лось, укрепленный на фоне искусно сделанного леса, блестящие обломки минералов, ржавые наконечники старинных копий за чисто протертыми стеклами — все здесь располагало к неторопливости, вниманию, раздумью.

Остановились у макета, изображавшего областную грязелечебницу с табличкой, сообщавшей, сколько здесь ежегодно бывает по курсовкам рабочих, колхозников.

— Эти «воды» основал Петр Первый, — оживленно пояснила Ксения. — В прошлом веке сюда, конечно, приезжали помещики. И не столько лечиться, как просто на модный курорт. Привозили по сорок — шестьдесят крепостных слуг, огромные собачьи своры, домашние оркестры и… возы с тюками игральных карт. Да, да, карт. Вместо лечебных процедур, ванн здесь целые ночи метали «талии», проигрывали имения, а наутро использованными колодами топили печи.

Юрий с жадностью ловил каждое слово девушки. С Антониной он разговаривал только о будущей совместной жизни, о том, кто из общих знакомых с кем «гуляет», кто как одет, а то они могли и просто молчать, грызя семечки.

Осмотр всех залов занял часа четыре. Мартовское солнце еще стояло над голыми липами, когда они вышли из музея. Длинные ледяные бороды, свисавшие с крыши, дробились, сияли в лучах солнца, торопливо сочили капель. Отсюда, с горы старого города, за парком, отчетливо, словно на открытке, виднелся величавый чугунный мост с ползущим трамваем, широкая река, скованная грязным зеленоватым льдом, а за рекой их заводской Нововербовский поселок в сосновом лесу, высокие трубы, доменные печи, пронизанные слепящим светом султаны дыма.

По длиннейшей каменной лестнице с чугунными фонарями и круглыми цементными вазами, сейчас заваленными подтаявшим снегом, молодые люди спустились вниз. К автобусу решили идти через парк — старинный, с двухсотлетними вербами, липами. Земля обнажилась, всюду из-под снега открывалась мокрая, коричневая прошлогодняя листва, отсвечивали ледяные лужи, сверху заполненные водой, и это придавало парку запущенный лесной вид. Лишь летний ресторанчик с накрест забитой дверью, биллиардная, тир напоминали о том, что летом здесь вновь откроется зрелищный сезон.

Из разговоров с девушкой Юрий узнал, что мать ее учительница. До работы в Нововербовске Ксения тоже собиралась поступать в педагогический институт.

— А теперь передумала, — смеясь, сказала она. — Полюбился мне завод. Не хочу идти по маминому пути. Осенью подам в Воронежский технологический институт. Пусть с меня в нашем роду начнутся металлурги… Вы, Юра, местный?

Он пожал тяжелыми плечами.

— Вроде бы. Знаете Студеновское рудоуправление? Сразу за Вербовском. Шахты там небольшие, на полтораста — двести рабочих. На одной из них добывает железо мой отец. Мать померла, отец привел в дом разведенку из барака, я и подался в город. Нынче вся молодежь в город планирует.