«Зайцем» на Парнас

Вместо заказанных тридцати строк, у меня получилось триста: их я на следующий день не без торжественности и положил перед заведующим отделом. Первый раз я увидел, как рыжие брови Лифшица полезли на лоб. Он взял мой фельетон, пересчитал страницы, недоуменно спросил:

— Да вы представляете себе, что такое информация?

Фурор начался. Я молчал. «Представляешь ли ты себе, конопатый таракан, что такое талант? — хотелось мне спросить заведующего отделом. — Задание выполнено? Будь любезен — проверь, а там увидим, каким тоном зароешь».

Лифшиц облизнул губы.

— Хорошо, я прочитаю. Только вы явно не в тот отдел принесли материал. Сейчас мы сдаем номер, я попрошу вас зайти завтра к десяти утра.

Это был четверг.

В отдел информации я вошел точно в назначенное время. Я не хотел, чтобы заведующий имел ко мне хоть маленькую прицепку. Сотрудники переглянулись, и мне показалось, что они лишь делают вид, будто продолжают работать. Лифшиц вежливо ответил на мой поклон, ровным тоном заявил:

— С информацией ваш материал о метрополитене не имеет ничего общего. — Он вперил в меня желтые глаза вчерашней крысы. — Но он не имеет ничего общего и с фельетоном: я показал вашу «Подземку» в литературном отделе. Фельетон высмеивает, у вас же материал положительный. Очевидно, вы нетвердо представляете себе газетные жанры… да и вообще специфику репортажа. Вообразили себя Кольцовым или Гарри. Ваш материал я передал секретарю Цыпина: там его и получите.

Лифшиц сделал вескую паузу. Я почувствовал тихий толчок снизу, как будто где-то произошло землетрясение, колебание почвы достигло «Известий» и ударило меня в пятки. Казалось, в следующую секунду качнется пол, рухнет и под ногами зазияет пропасть.

— Кроме того, Авдеев, в своем «фельетоне» вы сообщили о том, что известно первоклассникам: едва ли есть смысл вторично открывать Америку. Запомните: журналист должен точно знать материал, который дает читателю. Вы пишете, что московские конки застревали в грязи. Этого не могло быть. Вагоны конки двигались по рельсам, которые прокладывались по основным улицам, мощенным булыжником. Ясно? «Извозчик» происходит от слова «извоз» и поэтому пишется через «з», а не через «ща», как у вас. — Он облизнул тонкие губы, бесстрастно закончил: — Задание отдела вы, к сожалению, опять не выполнили.

Сотрудники кусали трясущиеся от смеха губы. Уж лучше бы действительно накатилось землетрясение, обрушился потолок и меня завалило обломками. Сознаюсь: не на такой фурор я рассчитывал.

Я забрал материал, уронив листок, повернулся, ослабевшей рукой открыл дверь.

В длинном коридоре, несмотря на день освещенном молочно-золотистыми плафонами, меня нагнал сотрудник отдела информации в туго перепоясанном пальто, сделанном под верблюжью шерсть. Только что он больше всех смеялся надо мной, и я слегка отвернулся. Сотрудник неожиданно замедлил шаг, пошел рядом.

— Вы, Авдеев, знакомы были раньше с журналистикой? — заговорил он, дружелюбно блеснув на меня стеклами очков. — Впервые попали? И сразу в «Известия»?

Не разыграть ли хочет? Я промолчал.

— Я вижу, вы нетвердо представляете себе, как делается газета. Каждый отдел в ней имеет свои строго обусловленные задачи. В сельскохозяйственном у нас сотрудничают агрономы, геодезисты, зоотехники… академикам заказывают статьи. В строительном — инженеры, виднейшие архитекторы, знатные каменщики. В отделе литературы и искусства выступают крупные критики, прославленные писатели, актеры, композиторы. Понимаете? Жанры тут строго распределены, и сотрудники обязаны в них хорошо разбираться. Промышленный отдел не может принять стихотворения, рецензию на пьесу… ясно вам? Информация же — это сообщение, а сообщение всегда должно быть коротким и точным. «Известия» — это же целый мир. Если вы интересуетесь фельетоном, проштудируйте Гарри… Михаила Кольцова в «Правде». Фельетон — это знаете… эге! А в общем, не унывайте: привыкнете и… насобачитесь. С ходу ничего не берется. Я, к слову сказать, репортерствовать начал в губернской газете и лишь четырнадцать лет спустя попал в Москву.

Эва, оказывается, в чем дело?! Проклятая «информация» — вот что она означает по-газетному? Верхогляд! Вообразил, что «Известия» — «семечки». Почему было не расспросить знающих людей? Все гонор, самонадеянность! Ну и плюхнулся в калошу, теперь плавай.

Что мне оставалось? Поплакать в рыжий ворс верблюжьего пальто сжалившегося надо мной сотрудника? Видимо, он решил, что я надулся на весь белый свет, вежливо кивнул мне на соседний коридор:

— В секретариат сюда.

И исчез за одной из дверей.

Конечно, я не пошел к Цыпину. Очевидно, ответственный секретарь редакции тоже терпеливо объяснил бы мне, чем отличается фельетон от информации, и вновь привел в отдел. Да Лифшиц и без него дал бы мне новое задание. С ходу в самом деле ничего не берется, как сказал сотрудник в очках. И все-таки — ша! Хватит! Снова позориться? Нет, я уже был сыт по горло газетной поденкой и не хотел больше видеть рыбьих глаз своего заведующего. Главное: какой из меня репортер? Жилки нет. «Не та рыло», как сказал бы хозяин моего «угла», повар Андриян Иванович. Провались эта собачья работа, — нашли ищейку! Что я, без нее не проживу? Тем более сейчас, когда я получил за «Карапета» толстенькую пачку кредиток.

Перейдя шумную площадь, я, по обыкновению, свернул на Тверской бульвар, углубился в самую темную аллею, сунул руки в карманы, подняв и сгорбив плечи.

«Завидуют! — оправдал я свой новый провал. — «Извощик» пишется через «з», — мысленно передразнил я Лифшица. — Народного языка не знаешь! Достоевский плевал на знаки препинания… чихал и я на грамматику. Захотел, разве не стал бы фельетонистом? Набил бы руку и шпарил не хуже вашего Кольцова и Гарри, читатели животики б надрывали. Чужак я здесь».

Я давно слышал, что все журналисты в душе мечтают стать писателями, да, увы, не хватает таланта, фантазии. Вот они в отместку и выдумали, будто наши рассказы, очерки расплывчаты и лишены лаконизма. Дескать, и прозаики не пригодны для газеты.

Больше я ногой не ступал в редакцию «Известий».

Нечего мне было делать и в издательстве. «Карапета» отправили в набор, и теперь оставалось только ожидать гранок и выхода книги. Так что отпадала опасность столкнуться с Цыпиным и в «Советской литературе». А там я прославлюсь, и он сам поймет, что хотел зацапать в свою сеть слишком крупную рыбу.

Дни шли, я по-прежнему ютился в подвале на Малом Гнездниковском: и дел никаких не было, и не мог оставить Москву, ожидал разговора с Илларионом Углоновым.

В связи с работой над романом он уехал куда-то на север в командировку. Вдруг вернется и я ему срочно понадоблюсь? Деньги текли так, будто у меня в кармане было семь дыр, и я с ужасом замечал, что не помогает никакая экономия. Как ни крутись, а жизнь на два дома разорительна. Тут еще растет новый долг «за угол». Когда же я попаду в деревню к молоденькой жене, дочке?

В ноябрьское утро, когда я в очередной раз с безнадежным видом звонил Иллариону Углонову, мне вдруг ответили, что он приехал и через два дня просит меня зайти. Я сразу воспрянул духом.

Принял меня Илларион Мартынович доброжелательно, с ласковой покровительностью, как знакомого, ученика. Он опять стоял в двери кабинета, глядел проницательно. На этот раз я был спокоен за свою обувь и не собирался прятать от него ноги; наоборот, мне хотелось, чтобы он обратил на них внимание. Недавно в профкоме «Советской литературы» я получил ордер и теперь щеголял в новеньких туфлях. Погода на улице стояла сухая, но я не удержался и явился в пахнущих резиной калошах с яркой малиновой подкладкой. Вот только от своего потертого пальто освободился еще у двери и хотел сунуть в темный уголок. «Хоть к чертовой матери, да подальше». Пальто у меня ловко перехватила домработница, повесила перед носом хозяина и так, что порванный рукав и обвисший карман оказались на самом виду.

— Разве на улице накрапывает? — спросил Углонов, глядя, как я снимаю калоши.