Осенние дали

— Закусь аппетитная, — сказал Сливковский. — Вот только питие дамское.

Накладывая себе на тарелку салат из помидоров, Ржанов глянул на жену.

— Может, дала бы чего покрепче?

Говорил Ржанов таким тоном, точно между ними не было тяжелых подозрений, ссоры. На столе появился белый графинчик.

— Трудная была операция? — спросила Серафима Филатовна у терапевта.

— Вашему супругу и повелителю пришлось повозиться с язвой. Так что же, отче Алексий, — указал Сливковский на графинчик, — вонзим по единой?

Наполнив рюмки, Ржанов пояснил Акульшину:

— Спирт. Очищенный, медицинский. Из всех алкогольных напитков наименее вредный.

Мужчины чокнулись. Серафима Филатовна выпила портвейну.

Ел Ржанов быстро, с удовольствием, лицо его раскраснелось. Акульшин нерешительно, точно брезгуя, ковырял вилкой в закуске, а когда осушил рюмку, сморщился и выдохнул.

— Да, скажу я тебе, работенка у вас, — смущенно усмехнулся Акульшин. — Как тот дядя? Выживет?

— Пока говорить рано. Через недельку будет известно.

Видно было, что Ржанов очень устал, даже, казалось, осунулся. Вероятно, сейчас ему хотелось одного — отдохнуть.

«Наверно, не один пот сошел», — подумал Акульшин. Он вновь смущенно улыбнулся, собираясь заговорить о себе, но его перебил Ржанов, не знавший, что другу не терпится высказаться.

— Где Владлен Сергеевич? — поднял он глаза на жену. — Пригласила бы к столу. Я не совсем понял, что случилось. Кончил зашивать, мою руки — исчез. Вызвали куда?

Было ясно, что доктор чувствовал себя очень спокойно.

— Да, тебя не стали тревожить подробными объяснениями, — тоже ровным голосом, однако не глянув на мужа, ответила Серафима Филатовна и кивнула на Сливковского. — Николай Алексеич передал: из сельсовета позвонили, мальчик умирает. Несчастный случай, что ли, я так и не поняла. В общем срочное. Владлен захватил инструмент, и Семен повез его на «Скорой» в Лужки.

— А-а, — в нос протянул Ржанов и подставил жене тарелку, чтобы налила борща.

— Все потрудились, — покраснев и лицом, и шеей от выпитого спирта, сказал Сливковский. — За что и награждены семидесятиградусным нектаром и отменным обедом. А впереди, как было обещано, десерт — сиречь пулька.

— Я вот не выдержал, — смущенно улыбнулся Акульшин, наконец вставляя то, что давно его мучило и в чем не терпелось признаться. — Понимаешь, Леша, сильный запах крови…

— Бывает, — хлебая борщ, сказал Алексей Иванович. — Мы, врачи, через это прошли еще студентами.

Серафима Филатовна принесла из кухни жареную щуку на продолговатом, блюде. Ржанов налил по второй.

— Конечно, работенка у вас адовая, — ставя на стол пустую рюмку, проговорил Акульшин и помахал рукой у рта. — Усилия, что называется, гигантские, и за это медикам великая честь и слава. А в результате? Эхе-хе!

— Нельзя ли яснее? — не поднимая головы от тарелки, сказал Ржанов.

— А что тут неясного? — Акульшин отковырнул кусочек щуки и держал его на вилке, словно изучал. — Что? Ну, выздоровеет колхозник из Дунькина, которого ты оперировал, а дальше? Какой уж из него работник? Тяжести поднимать нельзя, все время за желудок будет хвататься… есть надо чаще, диету соблюдать. Нахлебник в государстве. Забыли попа Мальтуса? Перенаселение земного шара. Молодым скоро есть будет нечего, а вы стариков тянете.

— Я хоть паюсной икры поел, — сказал Сливковский и засмеялся. — До революции ее в московских ресторанах подавали в серебряных ведерках и под водочку закусывали прямо ложками. Хорошо шла.

— Опять старая сказка, — чуть пожав плечами, ответил Ржанов другу юности. — Не надоело?

Он взял ножом из баночки горчицу.

— Учти… канцелярский статистик: человечество всесильно. Вот уже индийские ученые вырастили сорт риса, который повысит урожайность в три-четыре раза. Мы в Советском Союзе зелеными посадками, орошением начали борьбу с засухой, пустыней, бесплодием. А возьми неисчислимые запасы Антарктики! Там и уголь, и нефть, и уран — целый нетронутый материк, и при помощи раскованного атома все эти богатства станут нам доступны. Придумают и другие чудеса. Давно идет битва за продление жизни человека. Тебе известно, что лишь пять процентов неандертальцев доживало до сорока, в редких исключениях — до шестидесяти лет? Во времена античности средняя продолжительность жизни измерялась двадцатью двумя годами. К началу прошлого века она возросла до тридцати семи, а сейчас уже семьдесят два. И это еще не предел. Так что оперированный нами колхозник из Дунькина будет считаться не стариком… а чуть ли не юношей. — Губы Ржанова тронула легонькая усмешка. — Вообще, Миша, тебе необходимо хорошенько отдохнуть, а то, еще лучше, жениться. Вот попроси ее, — кивнул он на жену. — Она живо сыщет невесту.

— Охотно, — вставила Серафима Филатовна, вновь не взглянув на мужа, словно не от него шло предложение, и повернулась к гостю. — Старшая сестра Женя Пальма. Прелесть!

— Оборони бог! — в притворном ужасе замахал руками Акульшин. — Возможно, в двадцать пятом веке человек моего возраста и будет считаться младенцем, я же чувствую себя весьма потрепанным и в семьянины не гожусь.

После обеда мужчины сели на веранде, расчертили пульку. Ржанов положил на стол колоду не новых, успевших потемнеть в обрезе игральных карт.

— По четверть копеечки? Вист ответственный. Сдаем на туза.

Солнце передвинулось на запад, к больничному саду, и уже заметно распухло, закраснелось. Длинные тени от раскидистых яблонь, густых высоких груш достигли середины большого двора. Бордовые георгины в середине клумбы словно бы начали накаляться. Мирно блестели стекла больничных корпусов, и казалось, что в палатах все спокойно, пациенты выздоравливают.

Со двора вошла Серафима Филатовна. В руках она держала петуха, глупо, боком глянувшего на игроков.

— Зарубить надо, Алексей. Заливное к обеду сделаю.

— Нет, нет. — Ржанов сделал такое движение, точно хотел отстраниться от жены. — Этого я не могу. Вот приедет Семен, он зарубит.

— Эх ты, — презрительно засмеялась Серафима Филатовна. — Еще хирург!

— Ну знаешь, мать, это разные понятия. Смотря для чего резать!

— Оказывается, и у докторов нервишки, — засмеялся Акульшин.

— Все мы смертные.

«Какую деятельность проявила Серафима, — сердито думал Ржанов. — Когда у нас обедает Щекотин, ее из-за стола не выгонишь, а вот его нету — сразу ушла, занялась хозяйством, даже петуха сама поймала. Обычно ей кто-нибудь из сиделок помогает. Скучает? А со мной идет на явный разрыв. Что ж, принимаю вызов. Детей жалко».

С окружающих полей наползли сумерки. Выцвели солнечные лучи, словно на вытянутых пальцах державшие легкие оранжевые облака; облака слились с небом. Остыли, погасли на клумбе бордовые георгины, пионы, табак, в саду таинственно закричал козодой и сразу смолк. Все сдвинулось вокруг. Детвора утихомирилась: Серафима Филатовна уложила ее спать.

На веранде включили электрическую лампочку. Игроки не замечали времени, у них то и дело слышалось: «Я простенькие червишки. Ничего не взял в прикупе»; «А вы опять пасуете, Николай Алексеевич?»; «Ну, повезло вам с мизером. Пойди Миша с пиковой девятки, сидеть бы без трех». Серафима Филатовна предложила было мужчинам поужинать, все отказались: рано, еще не хочется есть.

Где-то в конце улицы загудел мотор, — в теплой вечерней темноте слышно было хорошо. Гудение все усиливалось, становилось басовитее и резко заглохло у больничных ворот. Из спальни вышла Серафима Филатовна, прислушалась.

Во дворе раздались быстрые шаги, на освещенное крыльцо поднялся Щекотин, в болонье, с чемоданчиком в руке.

— Вернулись? — вскинулась Серафима Филатовна, глаза ее засияли. — Благополучно? Я так за вас волновалась.

Доктор Ржанов как раз должен был сдавать и усиленно затасовал карты. Все же он видел, как Щекотин подошел к его жене и они очень оживленно заговорили.

— Благополучно обошлось? — спросил молодого хирурга Сливковский. Взлохмаченные седые волосы падали на его красивый большой лоб, на пухлом белом пальце блестело обручальное кольцо. Он был в парусиновой блузе, обсыпанной на кармашке табачным пеплом.