Чёрный дождь

Слабость не проходила. Едва я сделал несколько шагов, как все мое тело покрылось обильным липким потом. Запотели даже очки. Я остановился, протер их и двинулся дальше. Очки запотевали еще несколько раз, но я больше не останавливался и протирал их на ходу. К тому времени, когда я добрался до ворот армейского вещевого склада, облако увеличилось раз в пять или шесть. Оно поблекло еще сильнее, очертания его стали расплывчатыми, неясными; словно у туманной дымки. Это была лишь тень — страшная тень прежнего облака.

По двору вещевого склада сновали солдаты.

— Ну, как, связался с начальником отдела обороны? — крикнул один из них.

— Пытаюсь наладить связь,— ответил другой.

Деловитость этих людей действовала успокоительно.

Пожары кругом продолжались. И я никак не мог понять, что горит, где горит, в каком направлении распространяется пламя. Что стало с нашим жилищем? Если Сэнда-мати в огне, жена моя, Сигэко, должна уйти на спортивную площадку университета. Такова у нас с ней договоренность. О племяннице Ясуко можно не беспокоиться: она уехала с соседскими женщинами в Фуруэ. Я пошел дальше, оглядываясь по сторонам и отыскивая подходящее место, чтобы передохнуть. Неожиданно услышав громкое мяуканье, я оглянулся и увидел пятнистую кошку, которая следовала за обутым в сапоги человеком.

— Кис-кис,— позвал я.

Не обращая на меня внимания, кошка прошла мимо, но человек в сапогах остановился. Тогда она вернулась к нему и прилегла у его ног.

— Никак Сидзума, ну конечно, Сидзума! — воскликнул человек в сапогах.

— Ты ли это, Миядзи? Вот так встреча!

Вот уже не ожидал встретить здесь своего соседа.

Месяца два тому назад он стал почему-то в любую погоду — даже в сильную жару — надевать военные сапоги, бриджи, строгую гимнастерку цвета хаки и в таком виде ходил на деловые встречи в частные фирмы и государственные учреждения. На нем и сегодня красовались бриджи, заправленные в сапоги, но он был обнажен до пояса и без шапки.

— Как дела? Ты не ранен? — спросил я его.

— Да нечего сказать, повезло мне,— ответил он, показывая на плечи.

Кожа на плечах и на тыльной стороне рук свисала клочьями, похожими на куски мокрой газеты. На сером, словно присыпанном пеплом лице не было ни ран, ни ожогов. Я было подумал, что Миядзи пострадал во время пожара, но, по его словам, дело обстояло не так. Рано утром мой сосед отправился в гости к знакомым, которые живут невдалеке от Хиросимского замка,— из их дома хорошо видна главная башня. Шел он очень быстро и был весь к поту, поэтому, подойдя к дому, начал стягивать с себя гимнастерку (поговаривали, что в этом районе у него любовница, и, надо полагать, он спешил к ней на свидание). Мой сосед почти совсем стянул с себя гимнастерку — оставалось только высвободить голову,— как вдруг послышался ужасающий гул и вспыхнул ослепительный свет, ощутимый даже сквозь материю и сомкнутые веки. Потом в памяти наступил провал. Когда Миядзи пришел в себя, оказалось, что он бежит к внутреннему рву замка, а недалеко от него, в доброй сотне метров от фундамента, валяется на земле главная башня.

— Я потерял голову,— продолжал свой рассказ Миядзи, ковыляя рядом со мной.— У меня была одна только мысль: надо уходить в горы. Я вышел к мосту Ёкогава, затем добрался до штаб-квартиры второй армии, там за мной увязалась кошка. Уж не знаю, к добру или нет.

Штаб-квартира второй армии располагалась к северу от плаца. Выходит, мой сосед проделал от Ёкогава тот же путь, что и я.

От армейского вещевого склада мы направились к местному управлению монопольной торговли. Наш путь проходил по улице, где прежде стояли богатые особняки. Всё кругом было разрушено, повсюду валялись обломки стен и куски черепицы, а со столбов, словно змеи, свисали оборванные провода. Кошка сопровождала нас, то забегая вперед, то отставая.

Миядзи чувствовал себя все хуже. Казалось, еще шаг — и он потеряет сознание. Он даже не соображал, куда идет и зачем. А нам надо было спешить. Я подобрал бамбуковую палку, собираясь дать ее соседу вместо трости, но тут же отшвырнул ее, вспомнив, что на руках у него содрана кожа. Мы продолжали медленно идти вперед, отодвигая попадавшиеся нам по дороге обломки дверей и рам, обходя свисающие со столбов провода. Ботинки скользили, тонули в грудах черепицы, мы теряли равновесие, падали. Потом, опираясь на руки, с трудом поднимались и шли дальше. Тяжелый это был путь. На улицах ни души, все тихо, и только, словно выстрелы, раздается треск лопающейся черепицы.

Немного погодя мы увидели среди черепицы платяной шкаф. Возле него лежала, раскинув ноги, молодая женщина в нижнем белье. На месте левой груди зияла глубокая рана. Женщина не подавала никаких признаков жизни.

Кошка по-прежнему следовала за Миядзи: вероятно, ее привлекал запах его сапог. Наконец мы добрались до широкой дороги, по которой пролегала трамвайная линия на Удзина. Трамваи не ходили.

Облик города был здесь иной. Непрерывно проносились набитые ранеными грузовики. Проехала машина с офицерами. Проползла тележка с тяжелоранеными, которую раненые же толкали перед собой. Беженцы мало чем отличались от тех, которых я видел на железнодорожной насыпи и на плану. Многие шли пешком, опираясь на обломки досок или бамбуковые палки. Шли молча, не взывая о помощи. Шли медленно, не пытаясь даже бежать. Да и куда было спешить — разве что на тот свет? Особенно запомнился мне безногий калека: перебирая руками рычаги своей тележки, он быстро продвигался вперед, не обращая внимания на обгоняемых им раненых.

Миядзи брел, держась за ограду дома, где помещалось местное управление монопольной торговли. Доковыляв до трамвайных путей, он прислонился к стоявшему на рельсах вагону и стал тихим голосом просить воды. К этому времени я тоже смертельно устал. Мне казалось, что я теряю сознание. С большим трудом вскарабкался я на площадку трамвая. Миядзи присел на подножке. В вагоне сидели дети: маленький мальчик, который, по-видимому, лишь недавно начал самостоятельно ходить, девочка лет семи-восьми и школьник, судорожно сжимавший в руке ракетку для игры в пинг-понг. Я вытащил салфетку из своего индивидуального пакета, набросил ее на кровоточащий плечи Миядзи и завязал концы на шее. Получилось что-то вроде белого платка.