Темный час

— Боби, послушай! — от этих слов меня саму чуть не скривило, но это единственный шанс его успокоить. Вот только Боби так не думал.

В глазах его я видела только ненависть. Ко мне, ко всему свету, который его так не любил.

— Я любила тебя, это правда! — я все еще надеялась достучаться до его рассудка.

— ТЫ НИКОГДА МЕНЯ НЕ ЛЮБИЛА, СУКА! — прогремел он на весь кривой переулок. Эхо его крика отскочило от стен и понесло вскачь по ледяному асфальту. — И ТЫ ЗА ЭТО ПОПЛАТИШЬСЯ! ТЫ ПРЕДАЛА МЕНЯ!

И снова время остановилось, растянув этот момент в тугую резинку. Каждый стоп кадр отпечатывался на подкорке ярким шлепком.

Боби выхватывает из-за пазухи пистолет. Черное дуло смотрит мне в лоб. Но страха нет. Лишь одна мысль: «Вот так просто и глупо я умру». Шлеп.

Между нами было не более двух метров, промазать практически невозможно. Я закрываю глаза, принимая свою судьбу. Шлеп.

За долю секунды до выстрела, резкий порыв справа, принесший запах цитруса. Шлеп.

Выстрел, прогремевший прямо в моей голове. Шлеп.

А я все стою и жду, когда умру. Проходит одно мгновение. Шлеп.

Потом второе. Шлеп.

Гул от выстрела свинцовым шаром гуляет по черепной коробке, со звоном ударяясь об стенки и распугивая моих тараканов.

Первое, что я чувствую, как снежинка упала мне на нос и растаяла. Ни жгучей боли, ни темного тоннеля, ни света в конце.

Позволяю себе открыть глаза. Передо мной широкая спина в черной толстовке.

Немой. Последний штрих неровной картины. Шлеп.

— Что? — слышу голос Боби словно из другого мира. Его слова звучат гулко и за много световых лет от меня.

И тут растянувшаяся резинка резко схлопывается.

— Какого хера, чувак?! Тебя здесь не было! — в голосе Боби слышу нарастающую истерику. — Я не хотел! Нет, нет, нет… Это не я! НЕТ!

Немой делает шаг назад, и я ловлю его в свои объятия. Я не хочу понимать, что произошло. Я не желаю принимать, что Боби убил немого. Мне все это снится. Я умерла секундой раньше, а это мой личный сорт ада.

— Нет, нет, нет! Я ничего не делал! Ничего! — на этих словах он резко разворачивается и уносится прочь, оставив нас вдвоем.

И вот снова немой умирает у меня на руках. Только теперь по- настоящему.

Глава 17

Вдох-выдох. Чтобы понять, что сейчас произошло.

Вдох-выдох. Чтобы понять, что делать дальше.

Не позволяю немому осесть на землю, иначе я его уже не подниму. Обнимаю его со спины, всеми силами пытаясь удержать нас в вертикальном положении.

— Ну, уж нет, дорогой, я не позволю тебе умереть опять!

Мысли вызвать неотложную помощь даже не возникает. Он не позволит, я это знаю. Аккуратно, не переставая его удерживать, обхожу и встаю к нему лицом. Спокойно смотрит на меня и улыбается. Он улыбается! Ну, точно конченный!

— Да ты псих, твою мать!

От его улыбки все внутренности запели в унисон. Его предсмертный унисон с запахом цитруса.

— Ты тогда не умер, и сейчас не надейся!

Начинает улыбаться еще шире. Его черные как бездна глаза смотрят на меня спокойно, умиротворенно. А я мечтаю раствориться в них, окончательно потеряв себя.

Быстро оглядываю его, пытаясь понять, куда угодила пуля. А вот и дырка в черной толстовке. Под сердцем. Еще бы пару сантиметров выше, и он уже не улыбался бы.

— Сука! Ничего, ты справишься! — и откуда взялась эта дикая уверенность? — Я не позволю тебе умереть!

Сдергиваю одной рукой шарф и максимально туго завязываю прямо на пулевом ранении. Немой корчится, но не перестает так глупо улыбаться, словно выхватил самое вкусное мороженое!

Подхватываю его руку, перекинув через плечо, и осторожно веду по самому обледенелому участку переулка. До дома недалеко. Я успею. Я обязана успеть.

Пока мы, словно черепахи, преодолеваем расстояние шаг за шагом, не перестаю причитать.

— Ты псих. И я псих. Мы оба психи, ты знал об этом?

Дышит ровно, хотя мне и кажется, что я слышу какой-то посторонний свист при вдохе.

— Конечно, ты знал! Мы просто ненормальные!

И снова я веду его умирать в свою квартиру. Это становится какой-то странной шизоидной традицией. Мысль дотащить его до постели любой ценой маячит перед глазами, словно это единственный ориентир в моей жизни. Если он умрет — я никогда себе не прощу. И ему не прощу. Ему, правда, будет уже все равно на мое прощение, но все же.

Бесконечность спустя, мы оказываемся в моей маленькой квартирке, что встречает нас затхлым воздухом и висящим в воздухе вопросом «Что опять?».

Теперь я уже знаю, что надо делать. Укладываю на постель, ножницами разрезаю сначала толстовку, затем ставшую красной футболку. Спирт, полотенце, протереть от крови.

Прошлая рана от ножа выглядела совсем старой. На секунду останавливаюсь, рассматривая посветлевший рубец, оставленный уличными хулиганами. Он теперь выглядел ровно так же, как и все другие шрамы. Как такое возможно? Сколько прошло времени? Две недели?

Может ли рана зажить за такой короткий промежуток времени?

В голове на передний план выбежала одинокая мысль с табличкой: «Нет».

Не может.

— Да кто же ты, твою мать? — спрашиваю скорее у себя, а немой снова расплывается в улыбке. Он наблюдает за каждым моим действием с такой придурковатой улыбкой, словно ему пулей мозг повредило.

— Весело тебе? Помрешь — вот будет веселье.

В прошлый раз было проще. Сейчас мне необходимо достать пулю, что застряла у него под сердцем. Какое замечательное завершение столь прекрасного дня. Тьфу, и растереть.

— Послушай, мне нужно ее достать, понимаешь? Пулю? хорошо?

Пристально смотрит и медленно кивает.

— Это будет больно.

Снова кивает. «Да, я знаю».

— Это, конечно, здорово, что ты вроде как не против. Но…Сука! Как мне это сделать-то?!

Решаю сделать это пинцетом. Быстро приношу нужные инструменты из ванной: бинты, спирт, маленький пинцет и широкий пластырь. Щедро поливаю спиртом дамские щипчики.

— Тебе нужно обезболивающее, иначе ты можешь умереть от болевого шока! — говорю, поднеся пинцет совсем близко к зияющей ране. Она кровавым глазом словно издевается надо мной.

Качает головой, затем медленно поднимает руку и проводит большим пальцем по моей щеке. Прилив нежнейших чувств затопил меня, а на глазах проступили слезы. Затем кивает на пинцет в руках: «Давай, делай».

— Ладно, прости, мой хороший, но будет больно. Но ты же прекрасно знаешь, что делать. Поэтому — терпи.

Делаю короткий выдох и аккуратно погружаю пинцет в дырку. Из-за бесконечных потоков крови практически ничего не видно. Пытаюсь прочувствовать, упираются ли кончики во что-то.

Все напрасно. Ничего не получается. Как я не пытаюсь, я не могу нащупать пулю в его теле.

— Сука! — в порыве злости на свою беспомощность отбрасываю пинцет в далекий угол комнаты. — Ладно, ладно! Сейчас, просто потерпи, хорошо?

Кивает. Немой даже почти не корчится от боли. Неужели он настолько привык к ней?

Понимаю, что выход может быть только один. Осторожно засовываю палец в пулевое ранение, чувствуя его горячую кровь. Это просто омерзительно, меня буквально воротит от мысли, что я делаю.

Надо довести дело до конца, если я сейчас отступлю, то больше не осмелюсь этого сделать. Миллиметр за миллиметром палец входит все глубже, пока не натыкается на что-то твердое. Стараюсь не смотреть на перекосившее от боли лицо немого.

— Нашла! Я нашла ее!

Пытаюсь просунуть палец сбоку от пули и подцепить. Целую вечность спустя, она внезапно поддается. У меня получилось!

Медленно вывожу ее из тела немого. Скользкая от крови она тут же выскакивает из пальцев, глухо брякнувшись об пол. Наспех вытираю окровавленную ладонь об полотенце и позволяю себе выдохнуть.

И снова медный запах крови и сладкого цитруса заполнили собой все пространство.

Немой медленно кивает мне. «Молодец».

— Теперь мне надо зашить рану? — пулю-то я вытащила, а что делать с зияющей пастью дыры? — Господи, как мне зашить-то ее?