Тени зимы

После поединка мы впервые остались одни. Пока он болел, я думала, что больше никогда не смогу быть с ним, но только до тех пор, пока не осталась с ним наедине. Он страдал от раны, я страдала от невозможности видеться с ним, а еще за Артура, взвалившего на себя непомерный груз, и еще от того, что мне не с кем было поговорить все это время. Кроме Бедивера никто бы меня не понял.

* * *

И все же время от времени мысли о прекращении наших отношений настигали меня. Как-то раз я сидела в Зале, выслушивая жалобы фермеров и торговцев, когда вошел Гавейн. Он присел к друзьям в другом конце Зала. Рядом сидел Гвин, наигрывая на арфе что-то печальное. Я улыбнулась рыцарю и продолжала слушать бесконечный рассказ старика-фермера о пропавшей корове. А когда я вновь подняла глаза, то увидела, что Гавейн стоит рядом, ожидая, когда я закончу.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Нет, миледи, но я хотел бы поговорить с вами, когда вы освободитесь.

— Это срочно? Или может подождать?

— Ничего срочного. — Он говорил очень серьезно, и от его обычной учтивой улыбки не осталось и следа.

Старик покашлял и опять затянул историю про корову, а я слушала, чувствуя как меня охватывает беспокойство. Гавейн отошел к людям, слушавшим Гвина. Я тоже невольно прислушалась. Вскоре Гавейн отобрал у сына арфу и ударил по струнам.

— Так-от, — тянул между тем фермер, — дак, я о чем говорю? Отправился я в прошлое воскресенье на ярмарку в Баддон, а там — она, моя корова! А Строберри, ну, тот парень, что ее продавал, собака этакая, говорит: это, дескать, моя корова! Может, он нашел ее где да и забрал. И что теперь?

А Гавейн пел:

Словно белый цветок ежевики она,

Словно сладкой малины плод.

Словно мягкий зеленый ковер

Услаждает мой взгляд...

— Ну и вот, благороднейшая леди, этот дурень говорит: «Моя корова, и все! Мало ли кто не может за своими коровами приглядывать? Я-то, дескать, при чем?» А вы ж меня знаете, я уж двадцать лет как на Камланн работаю. Так вот, клянусь: моя это корова! Я ее вырастил, да и все мои родичи подтвердить могут…

Сердце мое, и тайна моя — она,

Яблони ароматный цвет.

Летняя весть она,

И даже зимой тепло от нее.

Начинала болеть голова. Пришлось одернуть себя, напомнить, что вот эти простые люди, благодаря которым живет Камланн, доверяют нам, приходят к нам искать справедливости… Правда, хорошо бы они делали это покороче, и лучше бы не тогда, когда у меня болит голова. Я узнала мелодию песни, хотя слов не помнила. Не вслушивалась. Бедивер напевал ее несколько раз.

В конце концов, с коровой разобрались, а потом разобрались еще и с правами на выпас, и с чьей-то овцой, испугавшейся невесть чего. Я отпустила последнего просителя и подошла к скамье, где сидел Гавейн. Улыбнулась всем. Гавейн вскочил и поклонился. Гвин, к которому перешла арфа, поискал глазами, куда бы ее поставить и тоже собрался встать и поклониться. Я жестом оставила его сидеть.

— Не беспокойся, Гвин, ох, прости, лорд Гвальхавед. Я просто хотела поговорить с твоим отцом. А ты поиграй пока, людям нравится…

Но Гвин все же встал и поклонился.

— Да говорите здесь, миледи, — простодушно предложил он. — Мы же рады вашей компании. Если что по делу, так нам не помешает. А потом вы поговорите, а отец еще споет. Мы давно его не слушали.

— Я бы тоже послушала. Но — дела и, к сожалению, лучше нам поговорить наедине. Так что придется лишить вас удовольствия. Да ты и сам неплохо играешь.

Вдвоем с Гавейном мы пересекли Зал. В дверях Гавейн остановился послушать, как поет сын. Голос у Гвина со временем превратился в глубокий тенор. Ему уже исполнилось пятнадцать, ростом почти догнал отца. Гавейн улыбнулся, оглянувшись, а потом решительно вышел на солнце. Я за ним.

Стоял один из тех весенних дней, когда кажется, что стены между мирами пали, и Британия, наконец, стала частью Летнего Королевства. Воздух мягкий и сладкий, трава — насыщенного зеленого цвета, а с неба льются потоки света. Заливались жаворонки, и даже вездесущие куры прихорашивались и хлопали крыльями, будто собираясь взлететь. На воздухе мне стало лучше, и уже не так беспокоил разговор, о котором просил Гавейн. Я даже принялась напевать мотив той песни, которую недавно играл рыцарь. Но тут же замолчала, заметив, как странно взглянул на меня Гавейн.

— Кей сидит в Зале, — сказал он, — так что дома пусто. Там нам никто не помешает поговорить, миледи.

— Идемте, благородный лорд, — согласилась я, пытаясь настроиться на деловой лад.

До дома было недалеко. Мы дошли быстро. Гавейн предложил мне вина, и я не стала отказываться. Себе он тоже налил, но к чаше так и не притронулся. Посидел возле очага, глядя на меня все так же серьезно.

— Итак, — сказала я, чувствуя себя совершенно опустошенной. Мне вдруг стало как-то все равно, о чем пойдет речь. — О чем вы хотели поговорить?

— Моя леди, — он быстро развернулся ко мне. — На прошлой неделе мы с сыном вернулись из Поуиса. Я удивился, когда понял, что слухи о вас и Бедивере все еще гуляют по крепости. Ведь, казалось бы, после поединка они должны были прекратиться. — Он помолчал, глядя на меня с ожиданием. — А потом ко мне пришел Медро. Мы разговаривали. Он доволен. И он утверждает, что слухи правдивы…

— Все слухи в крепости начинаются с Медро. Что вас удивляет?

Он быстро встал и подошел к распахнутой двери, глядя на стены и далекие поля.

— Моя госпожа, — произнес он низким, каким-то больным голосом, — не надо играть со мной. Я знаю, что половина слухов — ложь. Медро сам это признал. Но он говорит, что в них есть и доля правды. Я знаю Бедивера много лет… И у меня есть глаза. Мне Медро не может лгать.

В воображении я много раз переживала подобный разговор. Но теперь, когда дошло до дела, я чувствовала только усталость и, как ни странно, облегчение.

— И почему же Медро пришел к вам? И почему он не может вам солгать?

— Он заходит иногда. Поговорить. Редко, очень редко. Вы знаете это, миледи. Я единственный, кому он не может лгать, и я думаю, что это приносит ему некоторое облегчение. К тому же я знал нашу мать чуть ли не лучше, чем он. Моя леди, так это правда?

Я молчала. Он смотрел на меня в упор. Я чувствовала, как краснею.

— Пожалуй, я пойду, — сказала я.

— Нет, миледи. Ради нашей дружбы, прошу вас не уходить. Сядьте.

Я снова села, а он уселся напротив меня. Ему было так плохо, что я даже пожалела его. И Артура.

— Это правда, — тихо сказала я. Голос не слушался. Пришлось сделать глоток вина. — Я спала с Бедивером. Все остальное — и наш заговор, и наше предательство — все ложь. Но то, что было между нами — правда.

Он долго молчал, а затем резко произнес:

— Этому следует положить конец!

— Господи! Да если бы мы могли! Мне не хватит сил. Мы же пробовали. Бесполезно. Мы нужны друг другу.

— Миледи, милорд Артур — ваш муж. Вы понимаете, что это будет значить для него? Если правда откроется? К тому же Братство не поверит, что вы виновны только в этой связи. Обязательно будут говорить: «Императрица и этот заморский военачальник задумали свергнуть нашего законного императора!» Прелюбодеяние и измену не станут разделять. Мы одним махом потеряем вас, Бедивера и заодно нашу веру друг в друга. Моя леди, как вы можете? Это же все равно, что проломить стену щитов, и Медро это знает. Если он решит ударить, наша защита растает, как туман под ветром.