Страница 45 из 70
Я посмотрел вперед и заметил, что Бедивер то и дело оглядывается. Наши взгляды встретились; он остановил лошадь и подождал, пока моя телега поравняется с ним.
— Тебя что-то гнетет, Гавейн ап Лот? — спросил он.
— Тяжелые мысли, мой господин, — ответил я. — Агравейн говорит, что теперь я могу стать великим воином, и ты тоже сказал об этом. А я размышляю, не повернуть ли мне телегу, не вернуться ли на Оркады, хотя это и полная глупость.
Глаза Бедивера блеснули.
— Что заставило тебя усомниться?
— Полагаю, ты служишь Свету, — сказал я. — Тогда ответь, правильно ли убивать людей и вести войны?
— Вот это вопрос! — он с удивлением уставился на меня. — Я не знаю.
— Но ты же воин. Когда я говорил о Свете, ты же понял меня лучше, чем я сам.
— Сомневаюсь. Просто мне знаком язык философии, потому я лучше понимаю, о чем речь. Но ты задал очень непростой вопрос, Гавейн ап Лот. Я, бывало, и сам задавался этим вопросом. Могу сказать лишь то, что знаю сам, то, что сам испытал.
— Обязательно скажи… ну, если ты расположен говорить сейчас. Я устал от этих мыслей.
— Мне кажется, я тебя понимаю. — В глазах Бедивера блеснули веселые искорки.
«Вот странно, — подумал я. — Почему мне так легко говорить с этим человеком? Почему он сразу принял мою сторону в стычке с Кеем? Может, это потому, что мы с ним служим одному господину?»
Свободной от щита рукой Бедивер отбросил волосы с лица.
— Ладно. Я тебе расскажу, — начал он. — Кей уже упоминал, что я бретонец. У моего отца есть поместья на юго-востоке. Нет, это не значит, что я из знатного клана; в Малой Британии кланы не так важны. Куда важнее, сколько земли у того или иного человека, и какой пост он занимает. Мой отец куриалис — это титул такой, означает «законник при королевском дворе». Официально его звание — кларус, но он называет себя клариссимусом, потому что ему нравится, как это звучит. — Мой собеседник снова лукаво улыбнулся. — Мы жили недалеко от границы Малой Британии, и пока я был молод, не проходило ни одного лета, чтобы франки, саксы, швабы, готы или гунны не вторглись на наши земли, не угнали бы скот или не потребовали золота за покровительство в дальнейшем. Так что я рано научился сражаться, как и все мужчины здесь, в Британии. Но еще я научился читать, хотя и не считал это умение серьезным делом. В Малой Британии, как и в некоторых частях южной Галлии, все еще существуют старые школы для детей знати, там я изучал риторику и грамматику; надо сказать, утомительное занятие. Но у нас даже был учебник, один на всех. Написал его римский философ Гай Марий Викторин. Давая нам наставления, он прибегал к философии, устраивал дискуссии о summum bonum, то есть о том, что является самым ценным в человеческой жизни. Он думал, что это философия. А я думал, что он дурак, потому что франков не интересовала философия, а мне нравилось убивать франков. Подумай только, мне это нравилось! Мне ненавистна сама мысль об убийстве, однако я с удовольствием демонстрировал свое умение. В семнадцать лет я собрал нескольких крестьян из поместья моего отца и с двумя другими молодыми людьми ушел сражаться за Арморику, а точнее, за короля Малой Британии. Через несколько лет франкский король умер, а нового короля заботили теперь уже готы. Войны на какое-то время прекратились. Затем я узнал, что младший сын нашего короля, Бран, заключил союз с Артуром Британским, и я тут же собрался к нему. Я никогда не был в Британии и почти год не убивал ни франков, ни саксов, поэтому я взял свой отряд и поехал с Браном.
Полагаю, ты знаешь об этой войне и о том, как Артур добыл королевский пурпур, поэтому рассказывать не буду. В битве у Сиферна меня ранили. — Бедивер приподнял руку со щитом. — Удар был хорош, но не опасен. Однако рана загнила, а я, не боявшийся саксов, боялся лекарей и не пошел к ним, пока меня не отнесли. Руку спасли, но я едва не умер от лихорадки. Я лежал в монастыре, и теперь у меня было время подумать, скольких людей я обрек на такое же положение. Теперь такая мысль мне уже не нравилась. А значит, слава, которую я добыл в боях, бесполезна. Вот теперь я вспомнил наш учебник философии и пришел к выводу, что слава не относится к неоспоримым ценностям.
Три дня я пролежал между жизнью и смертью. На третий в монастырь приехал Талиесин, главный бард Артура. Не знаю, зачем он приезжал, но помню: когда он проходил мимо рядов раненых, мне показалось, что на его лбу горит звезда, и я подумал, что умер. Я крикнул ему, что еще не готов. Тогда он остановился, подошел ко мне и стал на колени. «А я полагаю, что готов, Бедивер ап Брендан, — сказал он, — но только не к смерти». Он повернулся к лекарю и заявил, что, по его мнению, лихорадка скоро пройдет. «Значит, ты пересмотрел кое-какие ценности в своей жизни», — снова обратился он ко мне. Раньше я не встречал Талиесина, и по-прежнему считал, что говорю с ангелом смерти. «Да, пересмотрел, — твердо ответил я. — Я глубоко раскаиваюсь!» «Вот и хорошо, — спокойно ответил он. — Имей в виду: ты жив, и будешь жить еще много лет. Ты поправишься, но не забывай о своем раскаянии. Хочу предупредить тебя: в жизни все не так просто. Верь и не удивляйся тому, что происходит». С этими словами он ушел, а лекари перенесли меня в другую келью, где было потеплее. Скоро меня перестало лихорадить, и я начал выздоравливать.
— Кто такой Талиесин? — спросил я. — То же самое говорил мне и король Луг при расставании.
Бедивер серьезно посмотрел на меня.
— В самом деле? — переспросил он. — Видишь ли, я не знаю, откуда родом Талиесин и кто были его родители. Думаю, никто не знает. Он великий поэт и великий целитель. О нем слагают легенды, некоторые очень странные, но достоверно почти ничего не известно. Могу твердо утверждать, что он не служит Злу, а слова его, сказанные мне тогда, оказались правдой. Я быстро оправился от лихорадки, но того, что чувствовал на пороге смерти, не забыл. Я спросил монахов, ухаживающих за больными, нет ли у них учебника философа Викторина, но они о нем даже не слышали. Книг в монастыре оказалось всего несколько, и среди них, конечно, Евангелие. У Матфея я прочитал о том, как был предан Иисус. Его хотели повести в узилище, а один из его учеников обнажил меч, желая защитить своего господина. И тогда Иисус сказал: «возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут». Тогда я решил, что больше не хочу убивать, а как только встану на ноги, вернусь в Малую Британию, осмотрюсь и уйду в монастырь, чтобы творить Добро. Я понимал, что отец рассердится, но решения своего не изменил. Так что, как видишь, мне знакомы твои сомнения.
— Но почему же ты тогда оказался здесь, в отряде Артура? Передумал?
Он тепло улыбнулся.
— Я встретил Артура. Я и раньше его видел, но разговаривать нам не приходилось. Он тоже побывал в монастыре. Приезжал навещать раненых. Летним вечером я сидел в саду и пытался читать. Он подошел ко мне, назвал по имени и спросил о моей ране; затем спросил, собираюсь ли я снова сражаться за короля Брана. Я сказал, что больше не хочу жить жизнью воина, хочу уйти в монастырь. Он удивился. Бран хвалил меня, как воина.
Тогда я объяснил ему, что привело меня к подобным мыслям, и знаешь, он понял! Он даже о Викторине слышал — читал о нем в книге некоего Аврелия Августина. «Но я не согласен с вашим Викторином, когда он рассуждает о высшем благе», — сказал Артур. «Думаете, слава и есть высшее благо?» — спросил я. «Нет, — ответил Артур, — но Августин говорит, что Зло — не самостоятельная субстанция, а отсутствие, отрицание Добра. И эта мысль находит отклик в моем сердце, потому что я вижу: исток Зла в слабости, трусости и глупости. Они легко переходят в ненависть и отчаяние, в то время как Добро действует. Поэтому мне кажется, что высшим благом не может быть бездеятельная вещь, висящая, будто картина на стене, в ожидании восхищения. Высшее благо — активное Добро!» Я возражал. «Викторинус говорит, что Добро, то есть Свет, существует во всем, ибо, если бы его не было, не существовало бы ничего. Но люди не догадываются об этом, действуют слепо и творят Зло». Артур и тут не согласился со мной. « Если они ничего не делают, а только сидят и размышляют, — сказал он, — они уже творят Зло, потому что не могут творить Добро». «Но когда-нибудь они поймут, и тогда встанут на сторону Добра», — сказал я. Артур встал и начал прохаживаться по саду. Потом спросил меня: «Хороша ли Справедливость? Она не может не быть деятельной. Хороши ли порядок, покой, гармония? Хороша ли Любовь? Августин говорит, что любовь свойственна людям, а не Богу, но я думаю, будь это так, люди были бы выше Бога, а это немыслимо. Итак, я признаю все то, что перечислил, высшими ценностями, а Любовь — превыше всего остального». Я вспомнил слышанное в церкви, что Бог через Христа возлюбил мир. Артур согласился и добавил: «Бог продолжает любить мир и посейчас. Вот скажи, — обратился он ко мне, — хорошо ли, что саксы отбирают землю и скот у своих соседей, что мужчины, женщины и дети вынуждены из-за этого голодать? Разве это хорошо, что только немногие знатные люди в Британии умеют читать, и лишь у немногих из них есть книги? Разве это хорошо, что люди низведены до уровня животных, не думая ни о чем, кроме еды и резни?» «Зачем спрашивать? — сказал я. — В мире много бед, но причина большинства из них в падении Рима. Что же в такие времена можем сделать мы, кроме как воздерживаться от зла?» «Мы можем восстановить империю», — убежденно ответил он. Я хорошо помню, как он стоял в лунном свете, поскольку день кончился, и над стеной аббатства взошла луна.