Страница 9 из 10
– Вино веселит сердце человека, – изрёк сей странный старец, помолчал и спросил: – Почему бы не пить каждый день?
Серёга передернул плечами – вопрос явно не нуждался в ответе.
– Воображение дано нам как щедрый дар от Бога, – выдержав паузу заметил библиотекарь. – Как и вино. Но использовать эти дары нужно только по делу, очень дозированно.
– Ну, с вином понятно, алкоголизм и прочее, – озадачился Серёга. – А при чём здесь мечта? Это же и есть возможность…
Он задумался на мгновенье, зачем человек умеет мечтать, живо воображать несуществующее. Старик терпеливо ждал.
– Возможность…обогащать жизнь, раскрашивать её яркими красками, возвышаться над повседневностью, – будто пробило Серёгу.
Старик понимающе кивнул.
– А зачем? – спросил он коротко и опять замолчал, всё ещё внимательно глядя на Серёгу. Видимо для него это был не пустой разговор, какие возникают из-за неудобных пауз.
– Ну… – опять натужно задумался Серёга. – Чтобы как-то расширить… Понимаете? Чтобы жизнь была полнее.
– То есть, вы предполагаете, что она не имеет полноты? – спросил библиотекарь с придирчивостью следователя.
– Имеет… Но мечта…Она расширяет еще больше, шире, понимаете?
– Понимаю. А ту, обыкновенную реальность, которую дал вам Бог и которую вы хотели бы расширить, вы уже вполне осознали, ощутили и постигли? – спросил старик, внимательно глядя куда-то внутрь Серёги, и догадавшись, что ничего Серёга не постигал и не осознавал, добавил: – Реальность – это и есть жизнь, в каждом мгновении которой живёт Бог. Как вы хотели бы её ещё усовершенствовать, воображая собственную, но в которой Бога нет?
Скрипнула дверь, и в библиотеку вошла Валентина со списком.
Серёга распрощался с ними обоими, запрыгнул в свою Газельку и медленно покатил по церковному дворику, утопающему в розовых клумбах.
Увидев розы, Серёга привычно окунулся в мечты о большой цветочной теплице, о множестве сортов роз и счастливой жизни. И о том, как бы это занятие нравилось его жене, ибо с нею они в розарии и познакомились, и как бы розы нравились детям, особенно дочерям. И как бы он стал зарабатывать, а значит, смог бы поехать в Турцию или Грецию, или на Кипр. И там изучил бы грузинский язык, хотя бы поверхностно, потому, что хотелось оставить в голове место и для кхмерского, чтобы следующим разом махнуть в Юго-Восточную Азию и проехать её всю насквозь всей семьёй на арендованных скутерах. Можно, кстати, «зарулить» и в Индию, но она очень большая. Это, пожалуй, третьим разом уже.
Мечта о розарии была одной из самых сладких, потому возвращался он к ней часто.
Например, как в тот раз, когда он выезжал из центра города по бульвару, заботливо усыпанному розами, его так унесло в счастливые туманы мечты, что, пролетев на красный, он чуть не столкнулся с въезжающим на перекресток грузовиком, вывернул влево, на встречку, где лоб в лоб столкнулся бы со стареньким «Москвичом», если бы тот был новеньким и за рулем сидел бы хоть сколь-нибудь резвый водитель, а не сухощавый старик с собственными зубами и волосами, но в приличных очках.
Старик, а это был действительно Андрей Борисович, плавно вырулил на обочину, неспешно выбрался из машины и подошел к «Газели», из водительского окна которой выглядывал испуганный Серёга.
– Мечтаете? – так же строго, но без тени раздражения спросил библиотекарь.
Серёга, извиняючись, передернул плечами, на что Андрей Борисович заметил:
– Нельзя мечтать, – шуточно погрозил пальцем, и, улыбнувшись для смягчения, потопал обратно к своему «Москвичу».
Так Серёга решил отказаться от мечтаний.
В первые дни жилось ему трудно, тяжко и пресно. От безделицы он починил розетку в прихожей и сделал уроки с младшими, а когда и жена пришла со смены, согласился прогуляться с нею в магазин, стараясь, однако, слушать, о чем она с ним разговаривает, чтобы не соскользнуть неудержимо в мечты.
Через неделю просроченные домашние дела закончились, и Серёга пустился заполнять голову воспоминаниями, раз нельзя мечтать. Но нового ничего не вспоминалось, а заново «перевспоминать» не раз уже помянутое было до муторности скучно. От того впал он в состояние пустоты и странноватой узости окружающей жизни, будто он был помещён в лабиринт, состоящий из одинаковых коридоров или вовсе лежал в тесной могиле. А потому, увлекся Серёга чтением и кино.
Следующим месяцем, привезя товары в Нечаевскую церковь, Серёга быстро сдал их Валентине и скорым шагом ушёл в библиотеку, хоть список ему на сей раз выдали без препятствий.
– Мечтаете? – сухо спросил Андрей Борисович вместо приветствия.
– Нет, Андрей Борисович, – ответил Серёга, рассчитывая, что ответ его станет для библиотекаря неожиданностью. – Не мечтаю, а живу как есть.
Старик действительно заинтересовался, отложил очередную книгу, снял очки.
– Ну и как вам?
– Скучно, просто как… пустыня безводная, – ответил Серёга, не зная, как и описать свою новую жизнь.
– Понятно, – понял что-то Андрей Борисович. – Скучно, значит не понимаете, что делать и зачем.
– Точно! – согласился Серёга. – Не понимаю. Знаете, теперь моя голова как будто… скажем… клумба, из которой постоянно приходится удалять цветы. А они все прут и прут, а ты их удалишь, и пусто. Хорошо… наверное. Только не понятно, чем хорошо.
Старик вздохнул, складывая в голове мысли для ответа.
– Это не клумба, а огород, который должен ещё и плоды приносить, – продолжил он Серёгину метафору. – А вы сорняки за цветы принимаете.
Серёга задумался и без приглашения уселся на стул.
– А как же… – пустился он в путаные размышления. – Какие плоды?
– Сами увидите, если продолжите пропалывать. Не мечтайте, не удаляйтесь от реальности – она Божья, для вас создана и под вас «заточена», в том числе и под ваши желания.
– Мои желания? – удивился Серёга. – Но… это же мои мечты. Желания и мечты – это же одно и то же.
– Нет, не одно и то же, – поправил старик. – Мечтание – это воображение с вожделением. А желания – это потребности, осознанные, как хотения. Вот когда желания соединяются с вожделениями, тогда хотения превращаются в похотения. А уж там держись только, такое начинается в человеке…
– То есть… – попытался разобраться Серёга. – Мир «заточен» под мои хотения?
– Да, под хотения «заточен», а под похотения «не заточен». А мы похотники, потому и криво всё в этом мире.
– Хм… – только и ответил Серёга. – Но как же мечта? Это же… Да все говорят, что мечта – это светлое. Возьмите любых писателей или деятелей известных… Все говорят – нет мечты, нет и жизни. Как без мечты? Это, вообще, православная у вас точка зрения?
Старик ничего не ответил, только открыл ящик письменного стола, у которого сидел, достал стопку истертых толстых тетрадок, вынул из неё одну, раскрыл, пролистал несколько и прочитал, напялив на нос очки:
– Читаем… Феофан Затворник: «Человек-мечтатель живёт в атмосфере страстной. Главная немощь фантазии у грешников есть склонность мечтать. Это нечто, сроднившееся с душою их. Свойства мечтательности: удаление от действительного, развлечение, смятение, непостоянство мыслей».
Серёга сидел, склонив голову набок и сильно скосив задумчивые глаза в сторону – напряженно вслушивался и вдумывался.
– Еще? – спросил Андрей Борисович и, поскольку Серёга не ответил, прочитал следующую цитату: – Исаак Сирин называет мечтательность парением ума: «Уныние от парения ума». Понимаете? Уныние от мечтаний, от того, что намечтаете себе, возжигаетесь вожделением, а Бог не подаёт. А далее: «Парение ума – от праздности, чтения и суетных бесед или от пресыщения чрева».
– Что? – вырвался Серёга из размышлений. – И читать нельзя?
– А что вы сейчас читаете?
– Ну… – Сергей немного смутился. – Чейза.
– Чейза? – удивился старик.
– Ну да, – уточнил Серёга. – Джеймса. Джеймса Хердли Чейза.
– Хедли, – поправил библиотекарь.
Помолчав, а Андрей Борисович не перебивал его молчания, Серёга дозрел до вопроса: