Страница 48 из 149
Глава 22
Молодой промысловик Гераська откровенно скучал в дороге. В иной раз он бы лесом послал этого чудилу, вылезшего из леса. Но сейчас почесать языком страсть как хотелось. Поворотившись и убедившись, что никого из больших людей поблизости нет, он зашептал Дурному на ухо.
— Чалганка это, даурка. Она навроде аманатки… да не совсем. Яркова это девка. Он сам ее поял, сам на своем дощанике держит. Оно, конечно, с бунта атаман ее к себе уже не таскает… Не до того ему, видать… Но с дощаника тоже убирать не велит. Так что ты б поостерегся, паря…
— Любовница… — разочарованно протянул Санька. А ведь не казалась… шалавой.
— Не знаю, — лениво пустился в рассужденья Гераська. — Полюбовница — это ж когда по любови. А Чалганка — злая стерва, каких поискать. Хабаров с ей каждый раз, как в бой идет. Поговаривают, — тут казак совсем на тихий шепот перешел. — Не всегда он те бои выигрывал.
Санька мысленно краснел. Только что думал о девушке самое ужасное, а она, оказывается, достойна только сочувствия.
«Суровые времена, — пояснил он сам себе. — Мужики без семей, кругом враги… Кто им запретит».
Только на этот раз принять реальность, как данность, не выходило. Только представлял себе, как «злую» Чалганку чужие люди отобрали от семьи (а то и перебили всю семью — на ее же глазах) и теперь время от времени тащат в шатер и насилуют — и его всего трясти начинало. Да как так можно! Дома, даже на улице девчонок не трогали. Даже самая конченная урла…
— А откуда она, знаешь? — спросил он, старательно гася жар в груди.
— Взяли ее в Банбулаевом городке два года назад. Токма не местная она была. Говорят, дочь князца какого-то. Только улус того не на реке стоит, а где-то в глуби Даурии. Но мы до тех земель не доходили, так что выкупа за Чалганку не стребовали. Да Хабаров и не отдаст. Прикипел к бабе, сразу видать.
Почему новое столкновение с реалиями XVII века так сильно зацепило Саньку? Но он предпочел бы, чтобы его снова отпинали в шесть ног, чем знать, что рядом с ним сидит девушка, которую уже два года возят с собой злобные налетчики (по крайней мере, по меркам местных жителей) и регулярно насилуют. Ну, хоть, не толпой… Только Хабаров. Правда, вряд ли это может служить утешением.
Спустя полчаса найденыша послали за какой-то мелочью к складским тюкам. Санька быстро пошел под навес, а ноги сами повели его вдоль правого борта. Поравнялся с дауркой, скосил на нее глаза, ожидая, не пнёт ли снова (сейчас он готов это вытерпеть без малейшей злобы), но Челганка вдруг подняла голову и тихо окликнула его:
— Эй… Твой, — и протянула ему деревянную чашку. Его чашку. Начисто обтертую от грязи.
Санька принял посудину и замер. Так вдруг захотелось ей что-то теплое сказать. Просто руку на плечо положить. Но руки занемели, а во рту пересохло.
— Пить хочешь? — только и смог он выдавить из себя.
Чалганка хмуро кивнула. Беглец из будущего развернулся и пошел обратно к бурдюкам с водой.
— Дурной! Тебя за чем послали? — это Козьма изгалялся.
Вот тут-то весь накопленный жар-гнев и нашел выход. Известь встал посреди лодки, набычился и начал с толмачом в гляделки играть. Желваки играют, кружка в руке едва не трещит. Тело только ждало команды кинуться в бой. Пусть только Терентьев сын его спровоцирует! Пусть только повод даст!
И злобный толмач явно почуял угрозу. Промолчал и перенес внимание на какое-то другое дело. А Дурной не спеша налил в чашку воды и так же медленно отнес пленнице. Та схватила ее слишком жадно, начала пить, расплескивая.
— Попозже еще принесу, — тихо сказал Санька, и пошел выполнять заданный ему урок.
Но не принес. Загоняли мелкими поручениями, а ближе к вечеру Дурной увидел, что какой-то казак принес Чалганке и еды, и питья — про пленницу все-таки не забывали. Почему-то это вызвало досаду. А потом… А потом так всё закрутилось, что стало не черных глаз и волос.
Хабаров нашел «воровской отряд».
За какой-то месяц или даже меньше поляковцы успели спуститься до самой гиляцкой земли (к нивхам), обложили их всех ясаком и отстроили острог! Нет, серьезно! Санька смотрел с берега на еще истекающую свежей смолой крепость и не мог поверить, что несколько недель назад здесь было дикое место. «Иуды» возвели стены из тарас — таких узких и длинных срубов. Тарасы внутри засыпались песком, землей и камнями. Это называлось «хрящ». Из таких забутованных ячеек, как в конструкторе, и собирали крепость. Стены, правда, у бунтовщиков были невысокие, но по углам даже несколько башенок стояло.
— По-любому, они там на голой земле спят, — усмехнулся сам себе Известь. — Зато укрепления отстроили.
И ведь не зря. Потому что Хабаров, завидя, наконец, «иуд», из-за которых потерял почти два месяца, так побагровел от ярости, что Саньке боязно стало за его здоровье.
«Эх, Ерофей Павлович, знал бы ты, сколько еще потеряешь! — про себя усмехнулся беглец из будущего. — И не только время…».
Нет, не зря поляковцы все силы бросили на острог. Иначе буйствующий Хабаров просто разорвал бы их на части. Но он и на стены не посмотрел! Едва пристав к берегу, приказной вывалился наземь и, как был, с багровым лицом пошел под стены! Свита атамана кинулась за ним, как-то сам собой общий водоворот людей затянул с собой и найденыша.
— Воры! — грохотал Хабаров. — Вы что творите, сукины дети! Царя-батюшку обворовать схотели? А ну, покайтесь, покуда не поздно!
— Мы не воры! — зло проорали сверху, самого человека видно не было. — Мы люди служилые! И несем службу государеву: инородцев шертуем, ясак сбираем! Это ты, Ярко, долг свой позабыл заради личной поживы! Нас гладом морил, животы отымал!
Хабаров буквально задохнулся. Отчасти потому, что упреки «иуд» были справедливыми. Странная, конечно, возникла ситуация. Обиды поляковцкев были понятны и известны всем в войске: Хабаров с родней и ближниками наживался в походе, как только мог. И чтобы долг Францебекову выплатить, и чтобы себя обеспечить. Куча народу оказалась у него в должниках: кто меньше, кто больше. Вот последние и утекли. Проблема только в том, что Хабаров — приказной человек. И здесь, на Амуре его власть — от государя — высшая. А на святой Руси издревле повелось: у кого власть, тот и прав.