Страница 46 из 149
Глава 21
Вся флотилия дощаников стояла на берегу рядом с рыбацкой деревенькой. Санька сразу узнал знакомые полуизбушки из тонкого бревна, берестяные балаганы. Всё, как в его «родном» селении, только здесь в разы побольше: на великой реке Манбо селились роды покрупнее. Многие казаки спустились на берег и рыскали по опустевшим жилищам. Перед дощаниками в окружении «свиты» стоял Хабаров, и к нему как раз подвели местного мужичонку со связанными руками. Найденыш спрыгнул на землю и подошел поближе.
— Козьма, толмачь давай! — велел Хабаров невысокому мужику в теплом не по сезону озяме. — Вызнай, где людишки местные, и видел ли он иудины дощаники? Куда шли, когда?
Толмач Козьма грозно навис над хэдзэни и начал орать в него вопросы. Когда до Саньки дошло, какую дичь несет переводчик, то едва не прыснул. Слова речного народа он расставлял в неправильном порядке, да еще смешивал их с вкраплениями из совсем другого языка. Пленник, как мог, отстранялся от крикуна.
— Что нехристь бормочет? — поинтересовался атаман.
Козьма свел брови и принялся старательно вслушиваться.
— Да, ерунду какую-то Ярофей Павлович! Что про луки, стрелы… Да он нам грозит, паскуда!
— Он молится, — влез Санька, опасаясь, что бедному охотнику сейчас ни за что достанется.
— Молится?
— Просит Небесного Лучника защитить его от речных демонов.
— От кого, от кого? — не понял Хабаров.
— От нас, — опустив глаза, уточнил Дурной.
— А ты, значит, балакаешь по-ихнему? — прищурился атаман.
— Да. Я же говорил тебе, что жил среди них… Ерофей Павлович.
— Среди эти?
— Нет, у другого рода, сильно выше по реке.
— Так то, получается, натки, а здеся ачаны живут.
Санька закатил глаза. Первопроходцы особо не старались разобраться в жизни народов, которые покорили. Большое, широко рассыпанное племя хэдзэни, нани, нанайцев они назвали натками. А большой нанайский же род оджал с соседями уже окрестили в другое племя — ачаны. Самых же верховых нани, которые жили бок о бок с дючерами — дючерами и прозвали, благо, языки схожие у них.
— Язык у них един, — ответил Санька, решив махнуть рукой на детали.
— Ну-ка, ты давай потолмачь, — кивнул головой на пленника Хабаров.
Дурной вышел вперед. Печально посмотрел на пленного и достал нож. Передумал и развязал путы руками (веревки лишний раз только в кино режут). Казаки недобро загудели. А Санька пригласил охотника сесть и сам уселся напротив.
— Из какого ты рода, почтенный? — хэдзэни вздрогнул, не ожидая услышать такую речь от чужака.
— Дзяли, — личное имя у незнакомца не спрашивали, обычно, его называл сам человек, по желанию. А вот имя рода спросить не зазорно.
— Удинкан, у которых я жил, всегда тепло отзывались о роде дзяли, — кивнул толмач. Он ничего не слышал об этом роде, но так полагалось говорить. — Богат ли был нерест красной рыбы этим летом?
— Манбо-река была щедра к нам, — сдержанно ответил пленник.
— Почтенный дзяли, я прошу тебя не бояться. Этим людям нет дела до твоего рода. По крайней мере, сейчас. Наш вождь ищет таких же, как мы сами, что проплывали здесь раньше. Видел ли ты таких?
— Вы не те же самые «речные демоны»? — изумился хэдзэни из рода дзяли.
— Нет. И старайся не называть нас так. Мы — русские. Так что ты видел…
— Три дощаника проплывали тут где-то дней 25 назад, — объявил Санька Хабарову, закончив разговор. — Этот дзяли сказал, что видел лодки около луны назад. Он нижайше просит не грабить его род и тогда сам с удовольствием покажет, куда поплыли… другие русские люди.
Он сильно иначе пересказал слова охотника, чтобы казаки тут же не выпустили ему кишки.
— 25 дней… — протянул атаман. — Отстали мы от них… Нехорошо… А ты-то чего с энтим лясы точил так долго? Тоже не понимаешь их речь?
— Понимаю. Просто так полагается у них. Если хочешь добиться результата — надо следовать их привычкам.
Хабаров от обилия незнакомых и неправильных слов скривился, как от зубной боли.
— Ты точно нехристь, Дурной.
А потом зычно крикнул:
— Народишко! Всё, что тут пояли — бросьте! Слыхали? Ну, окромя сребра да мягкой рухляди. Енто снесите Петриловскому, — повернулся к Саньке. — А ты, купчонок, значитца, собирай барахло и перебирайся на мой дощаник. Беру тебя в толмачи.
Так жизнь беглеца из будущего переменилась. Атаманский дощаник был велик, даже частично с палубой из гладко подогнанных бревнышек, и порядок тут стоял строгий. Да и люди большие — им не до мелких пакостей. Так что проверки на гниль у Саньки почти прекратились (только на берегу еще случались стычки с молодежью). Зато теперь у него появился настоящий враг: Козьма сын Тереньтев, толмач. Тот на самом деле неплохо знал язык гиляков, что жили у самого моря. А вот, общаясь с натками-хэдзэни, больше угадывал, чем понимал. Иприлюдный позор от приблудного нехристя заставлял его кровь кипеть. Даже на разговор его вызывал, да Хабаров углядел и еще сильнее Козьму наказал. Дощаник — это очень маленький мир, где всё на виду…
Поэтому даже удивительно, что он не сразу заметил ее.
Девушка сидела под навесом, зажатая среди тюков. Явная азиатка. Вряд ли она была из нанайцев-хэдзэни.Больно иные одежды носила: черный расшитый нитями и бисером шерстяной халат, из-под которого выглядывали ярко-синие шелковые шаровары. И никакой кожи, кроме как на мягких сапожках, тоже богатых. Девушка сидела с закрытыми глазами, привалившись к доскам. Ее непривычно пухлые губы страшно пересохли и потрескались. Время от времени она проводила по ним языком, только это мало помогало.
Санька, как завороженный, следил за этим. Пока вдруг его не осенило: да она же пить хочет! И только в этот момент он разглядел: у девушки были связаны руки, а конец толстой веревки накрепко примотан к железному кольцу на борту корабля.
«Бедняга», — посочувствовал полонянке Санька. Огляделся, нашел меха с чистой водой и быстро нацедил оттуда в свою деревянную чашку. Заполз под навес и осторожно коснулся плеча. Как с ней заговорить? Вряд ли эта туземка говорит на языке хэдзэни. В ней больше монгольского.
— Эй, подруга! — тихонько окликнул он ее на родном пацанском. — Хочешь попить?