Маска и душа

А революцiя «углублялась». все смѣлѣе подымали голову большевики. Я жилъ на Каменноостровскомъ проспектѣ, и мой путь изъ дому въ театръ Народнаго Дома лежалъ близко отъ главнаго штаба большевиковъ, который помѣщался во дворцѣ знаменитой танцовщицы Марiинскаго балета М.Ф.Кшешинской. Большевики захватили самовластно дворецъ и превратили его обширный балкоиъ въ революцюнный форумъ. Проходя мимо дворца, я останавливался на нѣкоторое время наблюдать сцены и послушать ораторовъ, которые безпрерывно смѣняли другъ друга. Протиснуться къ балкону не было никакой возможности изъ-за толпы, но я слышалъ, однако, громогласный рѣчи. Говорили ораторы толпѣ, что эти дворцы, граждане, ваши! Въ нихъ жили эксплуататоры и тираны, а теперь-де наступилъ часъ возмездия. Недостаточно забрать эти дворцы, — нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, граждане! Надо уничтожить, какъ гадовъ, самихъ этихъ злостныхъ кровопiйцъ народныхъ!!.

Слушалъ я эти рѣчи съ нѣкоторымъ смущенiемъ и даже опаской, такъ какъ одѣтъ я былъ въ костюмъ, сшитый лучшимъ портнымъ Лондона, и невольно чувствовалъ, что принадлежу, если не душою, то костюмомъ, къ этимъ именно кровопйцамъ. Того же мнѣнiя держались, невидимому, мои ближайшiе сосѣди въ толпѣ, такъ какъ ихъ косые на меня взгляды были не особенно доброжелательны. И я осторожно улетучивался,

Было очевидно, что Временное Правительство доживаетъ свои послѣднiе дни. Это сознавали даже въ кругахъ, близкихъ и преданныхъ Временному Правительству. Мнѣ запомнился одинъ петербургскиѣ обѣдъ съ друзьями, во время котораго даже мнѣ, въ политикѣ не очень искушенному, стало ясно, до какой степени серьезно положенiе.

Обѣдъ былъ устроенъ депутатомъ М.С.Аджемовымъ, виднымъ дѣятелемъ кадетской партiи и другомъ Временнаго Правительства, въ честь общихъ нашихъ друзей В.А.Маклакова и М.А.Стаховича. Оба они только что назначены были Временнымъ Правительствомъ на важные дипломатичесюе посты: Маклаковъ — посломъ въ Парижъ, Стаховичъ — посломъ въ Мадридъ. На слѣдующiй день они покидали родину, и дружеская встрѣча за прощальнымъ обѣдомъ носила очень сердечный характеръ. Остроумный Аджемовъ, какъ хозяинъ дома, давалъ тонъ веселой бесѣдѣ. За столомъ мы пикантно шутили и дружески подтрунивали другъ надъ другомъ, какъ это водится у насъ за пирушками. Но сквозь веселье, смѣхъ и юморъ прорывалась внутренняя печаль. Очень ужъ грустны были наши шутки: говорили о томъ, какъ по частямъ и скопомъ Временное Правительство будетъ скоро посажено въ тюрьмы Ленинымъ и Троцкимъ, приближение которыхъ уже чувствовалось въ воздухѣ. Но наивности моей я еще надѣялся, что революцiя обновитъ, укрепитъ и вознесетъ нашу родину, и горькой фразой откликнулся на мои слова Маклаковъ.

Онъ вздохнулъ и многозначительно сказалъ:

— Не будетъ ни одного человѣка, совершенно ни одного, кто бы избѣгнулъ въ будущемъ страданiй.

Маклаковъ крѣпко пожалъ мнѣ руку. Сердечно и грустно разстались мы. Я зналъ, что этотъ выдающейся русскiй человѣкъ, назначенный правительствомъ Россiи на первый по значенiю дипломатическiй постъ, уѣзжаетъ изъ родной страны тайкомъ, какъ контрабандистъ. Правительство опасалось, что, если объ отъѣздѣ «имперiалиста» Маклакова на постъ посла въ Парижѣ узнаетъ революцiонная чернь, то она его такъ же задержитъ на вокзалѣ и не позволить ему уѣхать, какъ до этого задержала на Финляндскомъ вокзалѣ бывшаго министра иностранныхъ дѣлъ С.Д.Сазонова, назначеннаго россiйскимъ посломъ въ Лондонъ… Сазоновъ такъ и не поѣхалъ въ Лондонъ. Маклаковъ использовалъ его печальный опытъ и уѣхалъ инкогнито.

«Ни одного человѣка, который избѣгнулъ бы въ будущемъ страданiй», повторялъ я слова моего друга. И подумалъ тогда, какъ думаю сейчасъ: зачѣмъ же нужна была революцiя?..

Зачѣмъ же нужна была революцiя? Но въ томъ то и дѣло, что революцiя никого и ни о чѣмъ не спрашиваетъ. Получивъ толчокъ, она претъ, когда ей вздумается.

Одѣтый въ богатую порфировую мантiю, со скипетромъ въ рукахъ, съ короной испанскаго короля Филиппа на головѣ, я выхожу изъ собора на площадь, гдѣ еще разъ подтверждаю моему народу, что еретики будутъ сожжены, что корону надѣлъ на мою голову самъ Богъ, и что я вообще единственный стоющiй владыка на землѣ. Въ эту минуту на Невѣ, по близости отъ Народнаго Дома, раздается внезапно пушечный выстрѣлъ. Въ качествѣ короля, не терпящаго возраженiй, я сурово прислушиваюсь — не реплика ли это мнѣ? Выстрѣлъ повторяется. Съ высоты ступеней собора я замѣчаю, что народъ мой дрогнулъ. Третiй выстрѣлъ и четвертый — одинъ за другимъ. Площадь моя стала пустѣть. Хористы и статисты двинулись къ кулисамъ и, забывъ про еретиковъ, стали громко обсуждать, въ какую сторону имъ бѣжать. Не мало труда стоило королю Филиппу II Испанскому убѣдить своихъ робкихъ подданныхъ, что бѣжать некуда, ибо совершенно невозможно опредѣлить, куда будутъ сыпаться снаряды. Черезъ минуту за кулисы прибѣжали люди и сообщили, что снаряды летятъ въ противоположную сторону, и что опасаться нечего. Мы остались на сценѣ и продолжали дѣйствiе. Осталась и публика въ залѣ, также не знавшая, въ какую сторону бѣжать, и поэтому рѣшившая сидѣть на мѣстѣ.

— Почему же пушки? — спрашивали мы вѣстовыхъ.

— А это, видите ли, крейсеръ «Аврора» обстрѣливаеть Зимнiй Дворецъ, въ которомъ засѣдаетъ Временное Правительство.

Къ концу спектакля выстрѣлы замолкли. Но путь мой домой не былъ особенно прiятнымъ. Шелъ дождь со снѣгомъ, какъ бываетъ въ Петербургѣ глубокой осенью. Слякоть. Выйдя съ Марiей Валентиновной, я не нашелъ извозчика. Пошли пѣшкомъ. Повернули на Каменноостровокiй проспектъ, идемъ, и вдругъ — посыпался горохъ по мокрому воздуху. Поднялась какая то стрѣльба. Звякнули и пули. Если моя храбрость поколебалась, то можете себѣ представить, что случилось съ моей женой? Въ темнотѣ — фонари не горели — перебѣгая отъ крыльца къ крыльцу и прячась у дверей, мы кое какъ добрались домой. Невредимо, хотѣлъ я сказатъ. Но вспомнилъ, что Марiя Валентиновна въ эту ночь отъ потрясенiя и испуга слегла и была больна съ мѣсяцъ. — Если бы я въ эту ночь спалъ, я бы сказалъ, что проснулся я уже въ соцiалистическомъ туманѣ.

II. Подъ большевиками

Временное правительство свергнуто. Министры арестованы. Торжественно въѣзжаетъ въ покоренную столицу Владимiръ Ильичъ Ленинъ.

О людяхъ, ставшихъ съ ночи на утро властителями Россiи, я имѣлъ весьма слабое понятiе. Въ частности, я не зналъ, что такое Ленинъ. Мнѣ вообще кажется, что историческiя «фигуры» складываются либо тогда, когда ихъ везутъ на эшафотъ, либо тогда, когда они посылаютъ на эшафотъ другихъ людей. Въ то время разстрѣлы производились еще въ частномъ порядкѣ, такъ что генiй Ленина былъ мнѣ, абсолютно невежественному политику, мало еще замѣтенъ. Уже о Троцкомъ я зналъ больше. Онъ ходилъ по театрамъ, и то съ галерки, то изъ ложи грозилъ кулаками и говорилъ публики презрительнымъ тономъ: «На улицахъ льется народная кровь, а вы, безчувственные буржуи, ведете себя такъ низко, что слушаете ничтожныя пошлости, которыя вамъ выплевываютъ бездарные актеришки»… Насчетъ Ленина же я былъ совершенно невѣжествененъ, и потому встрѣчать его на Финляндскiй вокзалъ я не поѣхалъ, хотя его встрѣчалъ и Горькiй, который въ то время относился къ большевикамъ, кажется, враждебно.

238 Первымъ божьимъ наказанiемъ мнѣ — вѣроятно, именно за этотъ поступокъ — была реквизицiя какими то молодыми людьми моего автомобиля. Зачѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, нужна россiйскому гражданину машина, если онъ не воспользовался ею для вѣрноподданнаго акта встрѣчи вождя мiрового пролетарiата? Я разсудилъ, что мой автомобиль нуженъ «народу», и весьма легко утѣшился. Въ эти первые дни господства новыхъ людей столица еще не отдавала себѣ яснаго отчета въ томъ, чѣмъ на практикѣ будетъ для Россiи большевистскiй режимъ. И вотъ — первое страшное потрясенiе. Въ госпиталѣ звѣрскимъ образомъ матросами убиты «враги народа» — больные Кокошкинъ и Шингаревъ, арестованные министры Временнаго Правительства, лучшiе представители либеральной интеллигенцiи.