Страница 135 из 166
Мы располагаем обширным материалом о бытовании детских игр-утопий. Это и автобиографические повести о детстве, и воспоминания, и дневники, и собственно детская литература, которая в своей «лучшей части является изводом из детского фольклора»[190]. Фольклорная культура может изучаться по разным источникам. Именно использование нетрадиционных источников позволило выявить в последнее время такие пласты, жанры и формы фольклора, которые раньше по разным причинам не записывались и не изучались[191].
Основанием для игры в страну-мечту является та особенность психической деятельности ребенка, которая, по словам Л. С. Выготского, характеризуется «своеобразным отношением между процессом эмоций и процессом мышления и создает тот сплав, который мы называем мечтательной формой воображения». Она и является предпосылкой «утопических построений <...> с ясной установкой на то, чтобы построить известный фантастический образ, относящийся к будущему»[192]. Исследуя эту особенность детского сознания, голландский ученый Иохан Хейзинга говорит о «способности находить свой путь к прекрасному миру мечтаний» и «способности переноситься в страну безоблачных грез и фантазий»[193].
Энергии мечты и «силе веры, которой обладаешь только в детстве», обязан Л. Н. Толстой одним из самых важных переживаний и впечатлений той поры — тайной игре в «муравейных братьев». Вымышленная Фанфаронова гора, где «все люди сделаются счастливыми», «зеленая палочка» и «муравейное братство» — это воплощение детской мечты о всеобщем благоденствии и равенстве[194].
«Страна без имени и территории, куда мы в детстве бежим», проходит через все творчество М. М. Пришвина: сначала она появляется в книге «За волшебным колобком» (1908), затем в детских грезах автобиографического героя «Кащеевой цепи» Курымушки (20-е гг.) и, наконец, в книге всей его жизни — «Дневнике», где, говоря о памятнике, который он хотел бы поставить своим писательским трудом детским мечтам, называет «страну такого незабываемого счастья, куда мы в детстве бежим».
Комментируя в книге воспоминаний «Человек и время» описанную в автобиографической «Повести о двух сестрах и волшебной стране Мэрце» (1919) открытую в детстве страну, Мариэтта Шагинян говорит: «Понемногу рождался удивительный детский эпос, который мы с сестрой сочиняли, играя в нашу первую большую игру — в „Мэрцу”. Это была далекая и лучезарная страна. <...> Все эпосы мира всех народов мира имеют, по-моему, черты глубокого сходства. Это детство человечества, детство начального ощущения Времени, когда складываются первые контрасты света и тьмы, белого и черного, добра и зла, родного и чужого»[195].
«Страна», к которой человек стремится в детстве и «творит свою сказку о действительности» (М. М. Пришвин), — это осуществление мечты о мире, где все обладают счастьем как нормой, красотой как нормой. Каким бы отдаленным ни показалось наше сравнение, детские импровизации в утопическую страну вызывают ассоциации с крестьянскими социально-утопическими легендами о «далеких странах», открытыми и исследованными К. В. Чистовым. Беловодье, Новые Острова, Ореховая Земля, Анапа — это не конкретные географические названия, а «поэтический образ вольной земли, образное воплощение мечты о ней»[196]. Эти легенды, связанные с исторической эпохой, явились реакцией на крепостнический строй. Причины их социальные. Как уже отмечалось, у детской игры в «страну»-мечту иные истоки. Тем не менее можно говорить об общих законах поэтического мышления, преемственности моделей сюжетов, о так называемой «типологической преемственности» (термин Б. Н. Путилова). «Страна» в детской игре-мечте — особый, уникальный континент, духовный континент детства. «Страна» — и определенный поэтический символ.
Протяженная во времени импровизация-игра в «страну» оказывается той современной формой детского фольклора, которая обнаруживает «живучесть мифологии». Она актуализирует мысль Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского о том, что мифологический тип мышления может принадлежать и немифологической культуре, что «мифология в той или иной степени может наблюдаться в самых разнообразных культурах и в общем обнаруживает значительную устойчивость в истории культуры». И эта устойчивость оказывается «предметом непосредственного наблюдения при обращении к миру ребенка», ибо детское мышление, как утверждают авторы статьи, является «типично мифологическим»[197].
Основанная на «мифологической логике», «подчиненной гармонизирующей и упорядочивающей целенаправленности»[198], игра-импровизация в страну-мечту содержит в себе тенденцию к созданию своей модели мира, соединяющей мифологическое сознание и мечтательную форму детского воображения. Этот синтез и есть первооснова игр-утопий с их образом идеальной, «благословенной» страны. Страна-утопия — потому что в ней «никто не бывал», потому что это «место, которого нет»[199], которое надо выдумать. Интересно, что пристрастие детей всего мира играть в страну-утопию и создавать силой своего воображения удивительные мифы заметил в начале нашего века английский ученый Джемс Селли, предлагавший составить «сравнительную детскую мифологию хотя бы для того, чтобы посмотреть, в какие места на земле и во вселенной детский ум способен помещать сказочные существа»[200].
«Страна» как детский миф о мире[201]. Сконструированная путем творческой переработки жизненного и особенно книжного опыта, жизненных и книжных впечатлений, «комбинировании их и построении на их основе новой действительности»[202], детская страна-мечта имеет свой «мифологический баланс» между представлением об окружающем мире и его «объяснением и нормами поведения для восстановления единства и упорядоченности»[203]. Это единство и упорядоченность особого свойства. Они определяют логику и природу страны-мечты.
Непреложным условием игры в страну является воображаемый «уход» из реального, существующего, привычно организованного пространства в иное, несуществующее, представляемое. «Не надо было никуда бежать, не надо было искать обетованную землю. Она была здесь, около нас. Ее надо было только выдумать. Я уже видел ее в темноте. Вон там, где дверь в уборную, — пальмы, корабли, дворцы, горы. „Оська, земля! — воскликнул я, задыхаясь. — Земля! Новая игра на всю жизнь!” Оська прежде всего обеспечил себе будущее. „Чур, я буду дудеть... и машинистом! — сказал Оська. — А во что играть?” — „В страну!.. Мы теперь каждый день будем жить не только дома, а еще как будто в такой стране... в нашем государстве. Левое вперед! Даю подходный...” И мы сошли со скамейки на берег новой страны» (к цитируемой здесь кассилевской «Швамбрании» будем обращаться и впредь, т. к. она дает наиболее яркий, полнокровный и развернутый сюжет и художественное воспроизведение страны- мечты в отечественной литературе).
Новое, рожденное воображением пространство есть не столько пространство географическое (даже если имеются какие-то географические атрибуты), сколько пространство художественное. Его структура основана на двух как будто взаимоисключающих друг друга планах — идеализации и парадоксе. «Лучезарная страна» (М. Шагинян, «Повесть о двух сестрах и волшебной стране Мэрце»), «муравейное братство» (Л. Толстой), «остров блаженных», «неведомая бесконечная страна детских грез и сокровищ» (Н. Анциферов, «Из дум о былом»), «страна незабываемого счастья» (М. Пришвин); «страна высокой справедливости, сладчайшего благополучия и пышного совершенства. Все блага, даже географические, были распределены симметрично. <...> симметрия осуществляла ту высокую справедливость, на которой зиждилось Швамбранское государство и которая лежала в основе нашей игры. <...> в Швамбрании герои были вознаграждены, а негодяи уничтожены с самого начала». Это с одной стороны. А с другой — созданный фантазией ребенка идеальный мир содержит такую ступень произвольности и свободы, такую «несокрушимую страсть к несоответствиям, несообразностям, к разрыву связей между предметами и их постоянными признаками»[204], такое нарушение привычного порядка вещей, такую «символическую инверсию социальных ролей и норм»[205], что невозможное делает возможным, невероятное вероятным, соединяет несоединимое, совмещает несовместимое. Все эти структурообразующие принципы детской небылицы, нелепицы, «перевертыша» определяют жизнь и атмосферу страны Небывалого. Ее воздух — это воздух абсурдного, озорного, алогичного мира, в котором, по словам Джеймса Барри, «нет длинных и скучных пауз между приключениями, где четыре времени года могут смениться, пока кувшин наполнится родниковой водой»[206]. Этот принцип лежит и в основе страны Ру- комара из одноименного рассказа Ю. Казакова: «А небо там сладкое, и люди, и собаки, и все ходят свободно вниз головой, прямо по небу. И они его едят ложками, и языком, и кто чем! Пароходы причаливают прямо к улицам и на тротуары складывают игрушки — кому надо, тот приходит и берет. А ночью все звезды опускаются прямо в город, и плавают, и светят по улицам и залетают в комнаты, потому что они не боятся людей».
190
Виноградов Г. С. Русский детский фольклор. Иркутск, 1930. С. 8.
191
См.: Путилов Б. Н. Фольклор и народная культура. СПб., 1994.
192
Выготский Л. С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. Т. 2. С. 449 — 450. Здесь и далее подчеркивание в цитатах принадлежит автору статьи.
193
Хейзинга Йохан. Человек играющий. М., 1992. С. 20 — 23.
194
См.: Толстой Л. Н. Воспоминания // Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20 т. М., 1964. Т. 14. С. 465.
195
Новый мир. 1971. № 4. С. 137.
196
Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1967. С. 279.
197
Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Миф — имя — культура // Труды по знаковым системам. VI. Тарту, 1973. С. 290, 293, 295.
198
Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976. С. 169.
199
Русская литературная утопия. М., 1986. С. 6.
200
Селли Джемс. Очерки по психологии детства. М., 1901. С. 66.
201
Царство мертвых как мифологическая страна Еме описана исследователями в статье: Несанелис Д. А., Шарапов В. Э. Тема смерти в детских играх: опыт этносемиотического анализа (По материалам традиционной культуры коми) // Смерть как феномен культуры. Сыктывкар, 1994. Не есть ли это отражение «бинарного контрастирования» в восприятии мира, семантической оппозиции «светлый / темный», «земля / подземный мир»?
202
Выготский Л. С. Воображение и творчество в детском возрасте. М„ 1967. С. 7.
203
Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. С. 172.
204
Чуковский К. И. Собр. соч.: В 6 т. М., 1965. Т. 1. С. 588.
205
Кон И. С. Ребенок и общество. М., 1988. С. 64.
206
Барри Джеймс. Питер Пэн, или Мальчик, который не хотел расти. М., 1971. С. 126.