Страница 43 из 55
А что я мог? У себя дома ничего. В Приднестровье - показать себя мужчиной.
И тут я понял, что готов для решительного броска, как Александр Матросов. Готов для поступка гвардейца. Хотя не знал, когда подвернется мне такая возможность и подвернется ли вообще.
Когда мы вернулись в Дубоссары, я ходил на плотину, откуда всматривался вдаль. Лед тянулся огромной плоскостью, днем его освещало солнце, ночью луна. Однажды моему взору предстала странная картина: “румыны” в километре-двух от плотины свозили что-то и сбрасывали в прорубь. Я тогда не мог себе и представить, что это.
Забегая вперед, скажу, что в мае, когда сброс воды из плотины ослаб, в шлюз полез водолаз. И выскочил оттуда как ошпаренный: к решеткам прилипли человеческие тела с выпученными глазами, изъеденными рыбой руками и лицами. Тут до меня дошло: в марте здесь румыны сбрасывали в прорубь своих - погибших при налете на полк.
- Даже могилу лень выкопать!
С горечью я подумал об убитых. Казаки себе такого не позволяли, всех погибших предавали земле, вот полицаи и волонтеры поступили иначе.
Казаки против
бронетранспортёров
Но вернусь в март. После прорыва врага по льду командиры поняли, как сдержать противника: воду в водохранилище спустили, лед треснул, и переход по льду прекратился.
Важным участком обороны Дубоссар являлась плотина - по ней можно было пройти в город. Она представляла собой длинную перемычку, по которой тянулась дорога, находилось здание управления электростанции, трансформаторный узел. Все это нещадно обстреливалось из орудий, минометов, стрелкового оружия. Снаряды и пули могли пробить трансформаторы, из которых вылилось бы масло и отравило бы воду. Возникла бы экологическая катастрофа. Возможен был подрыв плотины, что привело бы к затоплению берегов реки и массовой гибели людей. Осложнения на плотине могли обернуться непоправимыми последствиями. Но это мало волновало конфликтующие стороны.
Оборону здесь держали черноморские казаки атамана Пантелея Сафонова. Того самого, что приезжал на круг в Новочеркасск. Они клали на плотине “ежи” и блоки. Выставляли сторожевые посты, секреты. Иногда нас бросали им на помощь, и донцы с черноморцами совершали рейды. Во время одной вылазки мы ворвались в здание управления станции. На проходной оказалось несколько мужчин с трехлинейками. “Кто они? Охранники? За кого?”
Разбираться было некогда. Глаза от вида трехлинеек загорелись. Они не шли ни в какое сравнение с однозарядными винтовками: трехзарядные, с большой дальностью стрельбы, удобные в обращении, надежные…
- Сдать винтовки! - я поднял пистолет.
Мужчины недовольно зашевелились.
- Ты чё, папаша?! - возмутился один, что помоложе.
Но тут же получил в челюсть от Буракова.
- Сдать, так сдать…
Когда мы вернулись с “добычей”, Бураков вертелся от радости:
- Под эту игрушку идут любые боеприпасы: бронебойные, зажигательные! Броню шьют…
Вылазка разозлила противника. Там, где начиналась плотина, вылезло три бронетранспортера и принялось “плеваться” - стрелять, отбрасывая в сторону гильзы. Пули кроили бетонные плиты на нашем берегу. От них отваливались куски размером с холодильник. Казаки открыли ответный огонь. Бронетранспортеры “поплевались-поплевались” и ушли. Потом выехал трактор, выкопал ямы, и бронетранспортеры скрылись в них по макушку.
- Вот видишь, - похлопал меня по плечу Пантелей Сафонов. - Какое здесь месиво… Не пожалел, что откликнулся на наш призыв?
- Если бы пожалел, давно бы уехал, - ответил я.
Досадно было слышать то, что не согласовывалось с моим настроением. Так и хотелось спросить: “Что, не видишь, что приднестровская земля уже вошла в мою жизнь и оказалась чем-то роднее и ближе Черноземья?”
Когда наступала передышка в боях, мы выбирались в Тирасполь. Проведывали казачков второй сотни Войска Донского, которые квартировала там. Заходили в горисполком к “командиршам”. У них, как и прежде, кипела жизнь. Нас снова угощали приднестровским вином: мы пили за сестер с Днестра, они - за братьев с Дона. На втором этаже помещался кабинет президента республики. Он встретил нас в коридоре, обстоятельно расспросил. В одной столовой пообедал с нами. Он не отгораживался от людей, как поступали многие начальники. Следует сказать, что через год после приднестровских событий он привозил казакам на Дон огромную бочку вина.
Вот президент!
Приднестровье тонуло в виноградниках. Кто-то из казачков и не сдерживался, злоупотреблял виноградными напитками. За такие поступки полагалось наказание. По казачьим традициям решение о каре принимал совет стариков. Не тех, кто бы лично хотел отхлестать казачка, а суд чести. Старики определяли вину и меру наказания.
Но какие в боевых условиях советы из стариков? Приходилось всё брать на себя.
Помню, позвонили:
- На посту пьяный!
Я приехал на блок-пост. Точно: Бураков нализался. Лежит и орет:
Пило каждое сословье
В старину на свой манер:
Коль портняжка - пьяный в лоскут,
Казачок пьян в саблю, сэр…
Забрал его, привез в казарму. Затолкал в оружейку - она пустая, зарешеченная. Только матрас на пол бросил. Бураков захрапел. А когда проспался, схватился за решетку:
- Кто меня сюда! Отшибу…
Трясет.
- Что отшибу? - я подошел к решетке. - Считай, что заново родился. Парни, с которыми ты стоял на посту, полегли ночью…
- Снова чуть не…
С той поры Бураков тягу к напиткам приудерживал. Если и выпивал, то первый тост произносил за спасшего его гвардейца, второй - за днестровский напиток.
Вскоре обстановка в районе Дубоссар обострилась. Город обстреливали из-за Днестра. Противнику удалось пробиться на левый берег. Он захватил пост на северной окраине. Прорвался на развилку дорог в Дубоссарах. Казакам приходилось отбиваться контратаками. Они двигались за ковшом землеройной машины - подобием динозавра с щитом и торчащим ножом.
- За Дубоссары! - выскакивали из-за ковша и стреляли.
Однажды “динозавр” разогнался так, что не смог затормозить, и пошел на таран дома. Смял изгородь, опрокинул чулан, завалил дом, где засели полицейские. На ковше повисли бревна, крыша. Полицаи бросились наутек.
Лемской, видя такое, осмелел.
- Стой! - погнался за улепетывающим воякой. Но тот быстро бежал. Лемской за ним.
Тот развернулся, прицелился. Пуля просвистела над виском.
- Ну, падла!
Тут Лемской поскользнулся на мерзлой земле. Поехал, врезался в сарай…
Из сарая выскочило двое в камуфляже. Огляделись:
- Ну что, казачок! Попался…
Как рассказывал потом Лемской, у него отнялись ноги, руки, пропала речь. В голове пронеслось: “Хана!”
Но чудо: что-то затрещало сзади… Это крушил все вокруг “динозавр”.
Мгновение - и полицаи в камуфляже куда-то исчезли, а его схватил за шиворот Бураков.
- За кем ты погнался?
- За…
Бураков тащил и пинал однополчанина.
- За кем…
Когда мне рассказали, я вызвал к себе Лемского.
- Заруби себе на носу: никогда ни при каких обстоятельствах от других не отделяться!
- Но я… - лепетал тот.
- Чем могла закончиться твоя самодеятельность?..
Конечно, если бы это коснулось Буракова, я бы промолчал. Аркадий в подобной ситуации, вместо того, чтобы самому попасть в плен, взял бы в плен сам.
Нам тогда здорово помогали самодельные броневики приднестровцев “Медведь”, “Кит” и “Аврора”, которые въезжали в расположение врага. А с кузовов поливали пулеметы, наводя ужас, быть может, больший, чем тачанки в гражданскую войну. Но у противника с бронетехникой дела обстояли лучше, она у него была не самодельная, а серийного производства. Как-то утром он обрушил шквальный огонь, в атаку один за другим полезли бронетранспортеры. Мы ожесточенно сопротивлялись, но все равно в тыл прорвалось несколько бронемашин.