Страница 66 из 81
Вместо удаленного с поста председателя совета министров Горемыкина выступил в думе новый председатель Штюрмер.
Сытин плевался, произнося эту фамилию за чтением «Нивы», давшей отчет о думских заседаниях.
– Россия и… Штюрмер? Что может быть общего у русского гражданина с этим немцем? Тьфу, да и только! Штюрмер – ставленник Распутина. И когда же гнев, если не божий, то человеческий, обрушится на Гришку?..
Сытин читал слова Штюрмера, сказанные при открытии думы:
«Россия не положит оружия, пока не одержит победу… Не будем закрывать глаза на ошибки. За Государственной думой признается священное право критики правительственных действий…»
«Как бы не так! – отрываясь от чтения журнала, размышлял Иван Дмитриевич. – Критикующая дума невзлюбится ни царю, ни его Алисе. А бесподобный проходимец, дворцовый кобель Гришка подскажет им „божие благоволение…“»
Он стал читать дальше и отчеркивать цветным карандашом выдержки из отчета, соглашаясь то с одним, то с другим оратором.
В речи правого националиста Половцева Сытин отметил:
«Правительство своевременно не проводило стратегических линий, а теперь за их постройку переплачиваем вдесятеро… Путейцы погрязли в злоупотреблениях. Там – что ни чин – то вельможа, и за спиной его стоят министр, директор департамента, генерал-адъютант, адмирал и т. п. Троньте его, и невероятные неприятности посыплются на вас со всех сторон… „Берете взятки?“ – „Да, берем. В мирное время брали по рублю с вагона дров, а теперь по рублю с сажени“. – „Не хотите работать?“ – „Не желаем“. – „Да ведь теперь война, все мобилизуются“. – „А мы дачи себе строим, нам некогда“. И будьте вы гением распорядительности, – вы разобьетесь об эту непроницаемую преступную твердыню. Не верьте вообще железным дорогам, не верьте, когда говорят вам, что нет вагонов; осмотрите тупики на станциях, они загромождены вагонами; не верьте, когда говорят: не хватает паровозов; поищите хорошенько и найдете целые парки занесенных снегом и замороженных паровозов. Ничему не верьте, ибо там все ложь и преступление».
«Вы грозите им военным судом. Полноте – это сказки, страшные для детей младшего возраста. На кого накинете вы петлю? На сцепщика поездов, на конторщика?..»
«В бытность мою на фронте я слышал в вагоне рассказ офицера о печальном случае в их полку. Солдат, с целью избавиться от службы, отрубил себе три пальца и сказал: отстрелили. Пальцы нашли, солдата уличили. На войне суд беспощаден, – привязали к столбу и расстреляли».
«А скажите, не слыхали вы про изменника, который предал первоклассную крепость, лишил отечество целых дивизий, отдал врагу несметную артиллерию и целые склады снарядов? Генерал Григорьев. Для него страшен оказался военный суд? Конечная судьба – беспечальная жизнь…»
«Так запомните, что скажем мы, националисты, – мы никогда не посягали на прерогативы власти. Тем более мы не хотим похитить власть во мраке страшной бури. Мы жаждем сильной власти. Но власть сильна не мелким искательством, а неуклонным исполнением закона. Нет закона – нет и власти. Вы здесь наверху витаете в эмпиреях, вы радуетесь, что народ пошел на доверие. Да, это так. Но мы внизу, мы видим, что народ безропотно несет все тяготы войны и не щадит ни жизни, ни имущества; но, испытывая страдания, он строг и к вам, он не простит вам бездействия власти и укрывательства измены».
«Вы не сознаете, что преступной безнаказанностью своих агентов вы переносите на себя весь справедливый гнев народа. А когда вы потеряете народное доверие, поблекнет и ваша власть».
– Молодец! Браво!.. Вот так и надо сыпать! – читая думский отчет, восхищался Иван Дмитриевич. – Вполне согласен. Что ж, господа думские деятели, уж если Половцев так заговорил, значит дошло до самых ваших печенок. Не вполголоса и не на согнутых лапках служите отечеству. Только боюсь я, царю на ушко шепнет Гришка слово против думы, и на ворота Таврического дворца повесят замок…
Речь думского депутата Шульгина, выспренняя, витиеватая, вроде бы и в укор царю, но с надеждой на его царскую волю, не понравилась Сытину, он просто перекрестил ее карандашом.
Увертливая речь Маклакова не произвела на Сытина впечатления.
Тревога, охватившая русскую торговую и промышленную буржуазию, заставила ее группироваться, обсуждать создавшееся положение. На одном из таких купеческих совещаний в Москве выступил Сытин:
«– У них одни задачи, у нас другие. Пока война, конечно, у всех одна общая политическая задача. А дальше, ясно – все пути врозь. Интеллигенция пойдет рука об руку с рабочими и революционерами, а буржуазии это не по пути…»[11]
В самых близких дому Романовых кругах стали всерьез поговаривать о том, как бы избавить глупого и жалкого царя от дурного влияния Гришки Распутина. От слов наконец перешли к делу.
Гришку убили во дворце Юсупова и труп сунули под лед. Моментально об этом узнал весь Петроград. Оплакивать растленного Гришку, кроме царицы, было некому…
– Жаль, жаль, что убили этого прохвоста с большим опозданием, – сожалели одни из обывателей, а другие говорили: – Всякому овощу свое время…
Назревала и близилась в Петрограде Февральская революция.
В СЕМНАДЦАТОМ
Летом семнадцатого года обстановка в стране заставляла предвидеть новую революцию.
Но каков будет характер революции?..
– Керенский, пожалуй, продержится, – сказал однажды Сытину его старый приятель, Георгий Петрович Сазонов.
– Почему – позволительно спросить вас? – обратился к нему Сытин.
– У Керенского в руках подполье эсеров среди военных. А у прочих министров и «думцев» одна растерянность. Полиция не в кулаке, ее били и будут бить поодиночке. А Керенский, при поддержке эсеров, будет менять кабинет министров, как ему заблагорассудится.
– Вы в этом уверены?
– Не особенно, но все может быть… А вы, Иван Дмитриевич, все-таки мудро и смело поступили: почти накануне свержения царя купили у вдовы издателя Маркса ее «Ниву» с приложениями и типографией… Деньги падают. Нажглась вдовушка на этой продаже. Наверно, революции испугалась… А вы не струхнули. Невзирая даже на то, что «Нива» в наши дни неурожайная…
О Керенском Иван Дмитриевич был невысокого мнения.
– Ужели этот стриженный под ежика и речистый до хрипоты субъект может спасти Россию? Народу нужен хлеб и мир. А где Керенский и на какие средства возьмет хлеб? И в силах ли этот штатский «стратег» довести войну до победы? Никто не верит в победу. Допустим, что он наводнит страну бумажками – керенками. Но это же не деньги. Это пожелтевшие листья на осеннем ветру.
– Вы в предвидении всего этого и поспешили приобрести «Ниву»? – спросил Сазонов.
– Пожалуй, да. И если жалею, то лишь о том, что поздно купил акции на все это предприятие. Во всяком случае, теперь «Нива» моя. Но в угоду вдове я оставляю за «Нивой» славное имя ее супруга. Знаю, что репутация Маркса, как издателя, среди подписчиков-читателей не подмочена…
Однажды Иван Дмитриевич был у Горького, проживавшего на Кронверкском проспекте, недалеко от особняка Кшесинской, где находился штаб большевиков. Горький и Сытин вместе пришли слушать выступление Владимира Ильича, выступление, ставшее историческим.
– Это вот и есть Ленин, брат казненного народовольца Александра Ульянова. Волгарь, родом из Симбирска. Самый значительный теоретик революционного марксизма. Большевики очень ждали его возвращения из эмиграции, – сказал Горький Сытину, когда Ленин под возгласы «ура» появился на балконе особняка.
– Слышал о нем часто, а вижу первый раз. И от вас слыхал, и от Саввушки Морозова слыхал о Ленине. Давайте, Алексей Максимович, протолкаемся поближе к особняку.
– Ничего, услышим и отсюда. Его будут слушать, – ответил Горький.
Они остановились на проталине под обнаженными деревьями. Горький был в длинном ватном пальто, в калошах, поправлял на шее шарф и часто кашлял.
– Мне, кажется, не выстоять. Грудь давит и кашель одолевает. Питерская весна не по мне. Хотя такой революционной весны я ждал всю жизнь…
11
М. Лемке. «250 дней в царской ставке». ГИЗ, 1920, стр. 790.