Проблема 92

— Но как физик я уступаю им обоим.

— Ты ошибаешься. Неизвестно, кто кому и в чем уступает. Поверь мне, что по части теории мы все, вместе взятые, уступаем Ландау, но попробуй заставить Леву сделать циклотрон или хотя бы искровую камеру. Да любой из твоих студентов даст ему сто очков вперед. Учти притом, что дело намечается совершенно новое. Тут ни у кого нет перед тобой преимуществ. Напротив! Ты знаешь я дерную физику больше, чем кто бы то ни было.

— А ты? Циклотрон мы строили вместе.

— Так это циклотрон. А тут речь идет о цепной реакции в уране. Поверь мне, что я отлично буду работать под твоим руководством. И все остальные тоже. Кстати, это отнюдь немаловажное обстоятельство.

— Ох, потяну ли?..

— Потянешь.

— Знаешь что? — Курчатов наклонился к Алиханову. — Скажи мне положа руку на сердце: разве у нас в физтехе мало подходящих ребят? Выбор пал именно на меня в известной мере случайно. Другие сделали в науке куда больше.

— Не спорю. Но ведь дело не в том, кто сделал в науке больше, а кто меньше. Тебе предстоит направлять усилия огромного коллектива. Понимаешь? Сам ты все равно проблему не разрешишь, и никто не разрешит ее в одиночку. Тебе предстоит стать маршалом науки, а не директором академического института, и все необходимые для этого качества у тебя есть: знания, широта охвата, понимание проблемы в целом, энергия, авторитет… Ты не забудь, что обо всем проекте должны знать лишь несколько человек. Все остальные получат узкие участки. Только так и можно решить проблему такого масштаба, как урановая бомба. А решать ее надо, и как можно быстрее. Здесь у нас с тобой единое мнение. Ведь так?

— Так! — Курчатов попытался накрутить на палец заметно отросшую за последние месяцы бородку. — Но, если говорить начистоту, все это очень и очень не просто. Громадный же риск! Особенно в такое тяжелейшее для всех нас время. Для одних только опытов придется создать целую индустрию. Ведь до тех пор, пока не будут накоплены необходимые для эксперимента запасы ядерного горючего и замедлителя, нельзя с полной уверенностью даже сказать, что цепь осуществима! А что, если мы заблуждаемся? Представляешь себе, какой ценой будет куплен отрицательный результат?

— Я думаю, что даже в этом случае все затраты будут оправданы.

— Почему?

— Если мы докажем, что атомную бомбу построить нельзя по объективным, заложенным в природе явления причинам, то танки твои и самолеты недорогая цена. Понимаешь? Если мы не построим бомбу, то мы можем быть абсолютно спокойны, что ее не построит и враг. А такое спокойствие очень дорого стоит. Жаль, что ты не понимаешь этого, Борода. В правительстве это понимают и верят тебе. Так давай браться за дело. Тут уже бродят твои мальчики. У них руки чешутся без работы. Я встретил на улице Флерова. Его вызвал из действующей армии Кафтанов…

Вагон, в котором ехал Курчатов, находился в самом хвосте состава, и его заметно раскачивало на поворотах. Свечной огарок коптил и колыхался за мутным стеклом, и вместе с ним качалась красноватая душная мгла.

Припоминая теперь фразу за фразой свой разговор с Алихановым и все то, о чем говорилось в ЦК, Курчатов понял, что аргумент с отрицательным результатом был решающим. Именно это помогло ему преодолеть ту неотвязную, подтачивающую сердце неуверенность, в самом существовании которой он до конца не признавался даже самому себе.

Но в глубине души он знал, что ошибки быть не может. Цепная реакция была реальна и жизненна. Вспомнив, что Алиханов назвал его Бородой, он усмехнулся. Прозвище это родилось еще в Казани и, кажется, привилось.

— Курчатов, а борода у тебя не курчавится, — сострил кто-то в лаборатории. — Лучше сбрей.

— Вот когда прогоним фрица, будет время — будем бриться, — ответил он словами популярной партизанской песни.

Опять борода! Как будто больше думать не о чем!

ЗА СУТКИ ДО «НУЛЯ»

В этот уютный и тихий городок, построенный на границе бескрайнего каменистого плато, Курчатов с большой группой сотрудников прилетел за несколько дней до условного часа «Ч». Дорога была долгой и утомительной. Сначала они летели до большого областного центра, потом, после короткого отдыха на обкомовской даче, продолжили путь вертолетом и, наконец, уже на машинах добрались до места. Игорь Васильевич ехал на своем любимом зеленом «газике». По случаю необычайной духоты водитель снял брезентовый верх, и пассажирам предстояло принять изрядную дозу пыли. Но шофер, уволенный в запас мичман Шевченко, которого Курчатов отыскал в конце войны в одном из эвакогоспиталей, любил ветерок, и с этим приходилось считаться. Да и душно было действительно. Горизонт заволокло пыльной мглой, сквозь которую вовсю жарило мутное солнце. Поляризованный оловянный свет тяжело слепил глаза.

Когда Курчатов выпрыгнул из машины на коричневый щебень пустыни, его можно было принять за прибывшего в санаторий курортника. Белый чесучовый костюм, рубашка с отложным воротником и легкая дырчатая шляпа не слишком-то соответствовали суровому, величественному ландшафту. Но Курчатова это нисколько не смущало. Первым делом он вытер шею носовым платком и, сняв шляпу, принялся овевать ею разгоряченное лицо.

Тем временем одна за другой подъезжали сопровождавшие «газик» машины. Они останавливались в точно назначенных местах и медленно разворачивались, образуя плавную дугу. Такой уж тут установился ритуал. Изнывая от жары, Курчатов терпеливо ждал, пока сверкающие черным лаком, несколько запыленные «ЗИСы-110» с усиленными паккардовскими двигателями и желтыми противотуманными фонарями на хромированных радиаторах закончат парадный маневр. Одна из них, с номером 00–01 в тоненькой рамочке из нержавейки была предназначена для него.

Когда все офицеры и генералы вышли из машин, к Курчатову торжественным строевым шагом направился начальник полигона. Игорь Васильевич надел шляпу и, встав по стойке «смирно», приготовился выслушать рапорт.

— Товарищ председатель Государственной комиссии, — генерал докладывал, не отнимая руки от изукрашенного золотыми листочками козырька. — Подготовка к испытаниям протекает согласно графику. Никаких происшествий не было.

— Вот и хорошо! — Курчатов пожал начальнику руку. — А как с погодой?

— Портится погода, Игорь Васильевич, — уже без всякой торжественности вздохнул генерал. — Подкачали синоптики. — Курчатов, прищурившись, взглянул на небо.

— А вы им не верьте! — посоветовал он. — Мы, москвичи, не обращаем на сводки погоды никакого внимания. Сплошное вранье. Так ведь?

— Бывает и так, — улыбнулся генерал.

— Ну, вот видите? Поверьте мне — ко дню испытаний установится отличнейшая погода! Верите?

— Так точно! Разрешите, товарищ председатель Государственной комиссии? — начальник полигона бросил выразительный взгляд на группу военных.

— Да-да, конечно, — Курчатов рассеянно обернулся к генералам.

Они тут же двинулись ему навстречу. Церемония представления была недолгой. Каждый отдавал честь, называл свою фамилию и, обменявшись с председателем ГК крепким рукопожатием, отходил в сторону.

Старый фронтовик Курчатов быстро усвоил армейский церемониал, и его штатская внешность уже не вводила военнослужащих в заблуждение. Приказания он отдавал» как настоящий главнокомандующий, быстро и четко. Да он и был здесь главнокомандующим. На период подготовки и проведения испытаний вся эта многокилометровая зона находилась в полном его распоряжении. Ему подчинялись транспорт и связь, техника и энергообеспечение, весь военный и гражданский персонал. Даже представители правительства и Верховного командования Советской Армии были на полигоне только гостями. Приказывать здесь мог лишь он: председатель ГК, академик Игорь Васильевич Курчатов.

После того как была собрана первая плутониевая бомба, его начали торопить с испытаниями. В условиях «холодной войны», после Хиросимы и Нагасаки они были просто необходимы. Курчатов это ясно сознавал, но понимал и другое. По законам случайности всегда существует какая-то вероятность неудачи. И предстоящий взрыв не составлял здесь исключения. Пусть шансы на то, что он не удастся, очень невелики, но они есть, и это нужно принять к сведению. Наконец, взрыв может получиться не таким мощным, как ожидается, а это существенно отразится на будущем всей программы. Игорь Васильевич полностью отдавал себе отчет в том, что последние месяцы весь его многочисленный коллектив работал на одних нервах. Напряжение достигало высшей точки, и люди порой теряли сознание у рабочих мест. Его самого несколько раз заставали врасплох острые сосудистые спазмы. Отлежавшись денек-другой, он шутил, что принимал «микрокондрашку».