Страница 35 из 40
— Понятно, — кивнул уполномоченный. — А кто у нас специалист по ядру? Может, подскажете, товарищ Иоффе?
— Охотно, — Иоффе спрятал улыбку в усы. Он отличался хорошим слухом и слышал, что сказал уполномоченному Кафтанов. — У нас есть несколько превосходных теоретиков, но поскольку речь идет больше о технической стороне дела, то я бы рекомендовал вам привлечь в качестве экспертов экспериментаторов: ученых, которые, так сказать, своими руками собрали уникальнейшие атомные машины.
— Назовите, пожалуйста, одну-две фамилии, — уполномоченный вышел из-за стола и сел рядом с Иоффе.
— Профессор Курчатов и член-корреспондент Академии наук Алиханов, — не задумываясь, назвал Абрам Федорович.
— Где они сейчас?
— Курчатов у нас в Казани, Алиханов — в Армении, в обсерватории на горе Алагез.
— Хорошо, — уполномоченный записал» фамилии. — Мы вызовем товарищей, а сейчас поговорим о главном. Мы собрали вас здесь, в Государственном комитете обороны, чтобы проинформировать о зарубежных исследованиях в области атомного оружия.
— Как? — удивился Иоффе. — Ничего же ведь не публикуется?
— Этот факт нами отмечен, — жестом остановил его уполномоченный. — Материалы, которыми мы располагаем, получены из иных источников. Да, товарищи, мы располагаем достоверными сведениями, что в фашистской Германии, а также и у наших союзников по антигитлеровской коалиции ведутся срочные работы по созданию нового сверхмощного оружия. Несмотря на то, что эти работы строго засекречены, у нас есть все основания судить, что речь идет именно об атомной, точнее — урановой бомбе. Вот некоторые факты… — уполномоченный нашел в блокноте нужную страницу. — Вы лучше меня знаете, что о состоянии проблемы можно судить по двум надежным индикаторам: урану и тяжелой воде. И оба индикатора, что называется, горят красным светом, бьют, так сказать, тревогу. Немцы лихорадочно эксплуатируют чешские урановые рудники, вся продукция которых в специальных контейнерах отправляется в Германию. Это раз. Через подставных лиц предпринимают попытку закупить урановую руду в Южной Африке и Бельгийском Конго. Это два. Что же касается тяжелой воды, то они, как вам, вероятно, известно, оккупировали норвежские заводы в Рьюкане и установили на них немецкую охрану. Наконец, агенты гестапо перерыли весь Париж и всю неоккупированную зону в поисках радия и контейнеров с тяжелой водой.
— Это запасы Жолио-Кюри! — заволновался Иоффе. — Пятьсот с чем-то литров тяжелой воды! Они нашли их?
— Нет, не нашли, — сказал уполномоченный, — есть основания полагать, что контейнеры вместе с радием были переправлены через пролив в Англию. Что же касается заводов в Рьюкане, то вокруг них кипит упорная борьба. Английская авиация взяла их, как говорится, под особый контроль. Мы не случайно коснулись здесь проблемы сырья. Она, как вы видите, весьма объективно отражает общее состояние дела.
— Получается, что немцы стали здесь монополистами? — спросил Капица. — Норвежская тяжелая вода, чехословацкий уран! Если они нацелятся еще и на Бельгийское Конго…
— Могу дать информацию и по этому вопросу, — уполномоченный заглянул в блокнот. — Управляющий фирмой «Юнион миньер дю О'Катанга» Эдгар Сенжье в октябре тридцать девятого года уехал в Нью-Йорк, откуда продолжает руководить всеми работами концерна. Причем единолично! Судя по тому, что перед самым выездом из Бельгии он распорядился отправить в США весь наличный запас радия и всю находившуюся на складах обогатительных фабрик в Оолене урановую руду, он работает не на немцев. Более того, в конце сорокового года, видимо опасаясь немецкого вторжения в Конго, он приказал своим представителям в Африке переправить в Нью-Йорк всю находившуюся на шахтах Шинколобве урановую руду. И это было сделано. Естественно, тайком, на судах, плавающих под нейтральными флагами. Через порт Лобаго в Анголе в Нью-Йорк было переправлено около полутора тысяч тонн руды. — Он сделал многозначительную паузу и, акцентируя каждое слово, подытожил: — До последнего времени вся она находилась в пакгаузах на острове Стэйтон Айленд.
— До последнего времени? — переспросил Иоффе. — А сейчас?
— Я правильно сказал: до последнего времени, — повторил уполномоченный.
— Ясно, — Иоффе откинулся на спинку кресла.
— Прошу заметить, — погладил свою седеющую эспаньолку Хлопин. — Руда Катанги фантастически богата. Она содержит до шестидесяти пяти процентов чистой окиси урана, в то время как руды, добытые в Канаде и Южно-Африканском Союзе, имеют в своем составе лишь десятые, а то и сотые доли процента.
— Очень важное замечание, — сказал уполномоченный. — Спасибо. Картина, таким образом, вырисовывается достаточно ясная: как противник, так и союзники в обстановке строгой секретности выковывают атомное оружие.
— Весь вопрос в том, насколько те и другие продвинулись вперед, — сказал Капица.
— У американцев богатейшие ресурсы, — сказал Иоффе. — И много высококвалифицированных специалистов. В том числе эмигрантов из Европы. Среди них есть ученые с мировыми именами. Многих из них я знаю лично.
— На основе этого вы делаете заключение, что американцы идут впереди? — спросил Кафтанов.
— Я бы скорее назвал это предположением, — уточнил Иоффе.
— Но Гитлер прибрал к рукам всю Европу, весь ее экономический потенциал, — возразил Капица. — Располагает он и необходимыми научными кадрами, хотя и не столь многочисленными, как в Америке. Поэтому нужно отнестись со всей серьезностью именно к атомным разработкам в Германии.
— Нам, конечно, далеко не безразлично, кто первым создаст бомбу: враги или друзья, — продолжал уполномоченный. — Но тот факт, что союзники ведут свои исследования в полной тайне от нашего правительства, от нашей страны, взвалившей на свои плечи все тяготы войны, тоже наводит на кое-какие размышления.
— Поэтому мы бы предпочли, — Кафтанов поднял глаза от блокнота, в котором делал по ходу беседы записи, — сделать новое оружие своими руками.
— Уже есть правительственное решение? — поинтересовался Капица.
— Пока еще нет, — ответил Кафтанов. — Но нашу с вами беседу можно рассматривать как этап в подготовке его. Благодарю всех за помощь… А сейчас, товарищи, прошу в нашу столовую. Вы же, так сказать, прямо с корабля на бал.
Академики поднялись со своих мест и пошли к дверям.
— Задержитесь на минутку, Абрам Федорович, — Кафтанов взял Иоффе под руку. — Кого бы вы поставили во главе всей проблемы? — тихо спросил он, когда они остались вдвоем в кабинете. — Кто бы мог возглавить и научный коллектив, и все атомное производство?
— Игорь Васильевич Курчатов, — без тени сомнения ответил Иоффе.
— Хорошо, — Кафтанов прищурился, запоминая новое для него имя. — Я доложу об этом правительству.
НАЧАЛО
Канаш — Кибечи — Шоркистры…
Поезд приближался к Казани. В приспущенное окно врывался порывистый ночной ветер. Пахло серой. Стук колес отдавался под самым сердцем назойливым тошнотным обмиранием.
Когда почти неразличимая боль легким эхом отозвалась в левой руке, Курчатов достал из жилетного кармашка пробирочку, зубами вытянул резиновую пробку и вытряс в согнутую ладонь пропитанный нитроглицерином кусок сахару. Несколько минут посидел он, откинув голову к стенке, с закрытыми глазами, а затем поднялся и осторожно, чтобы не задеть чьи-нибудь торчащие ноги, вышел в тамбур.
Там было холодно и темно. Колыхался под ногами железный пупырчатый пол. Пахло туалетом. Но освежающая маслянистая горечь во рту уже медленно расплывалась по всему телу. Боль отпускала, и на смену ей приходила бодрящая раскованность.
Прошел год, а он так до конца и не оправился после болезни. Временами накатывала холодная изнурительная слабость, и сердце, вот как сейчас, откликалось на нее трепыханием и тошнотой. Казалось, что где-то далеко-далеко лопнули проволочные тросы, и он летит вниз в оборвавшемся лифте, и длится падение. Но теперь, кажется, все прошло… Каким трудным и страшным был этот сорок второй! Горячее забытье тифа, гнойный режущий свет, кровь и пот. Спасибо Абраму Федоровичу, достал какое-то новое средство, кажется, американское— и оно помогло ему выкарабкаться. Но когда он поднялся в то льдистое раннее утро, белесое и синее, как сыворотка, то был слаб и немощен, словно осенняя муха… Ах, не о том он думает, совсем не о том! Просто легкий сердечный спазм пробудил в нем чисто биологическую память о боли. Все пройдет. И не о себе он печется, не о себе. Он возвращается в Казань, чтобы начать грандиозный, невиданный проект. И он сделает все, что только есть в человеческих силах, чтобы довести его до победного конца. Он шел к этому всю жизнь, но разве так виделось ему начало? Нет, он, безусловно, верит в успех, иначе бы он не принял на себя и тяжелую эту ответственность, и сопряженную с ней власть. Все было правильно, и он вновь и вновь готов повторить свои слова. Да, атомное оружие может быть создано! Да, вполне возможно, что и американцы, и немцы работают над урановой бомбой! Знает ли он, что некоторые весьма видные ученые высказывались по этому поводу более осторожно, скорее даже скептически? Нет, не знает, но это ничего не меняет. Он уверен в том, что говорит. В какой срок может быть решена урановая проблема? Вот это куда более сложный вопрос! На него едва ли возможно ответить определенно. Тем более что есть много совершенно непредвиденных факторов. О положении на фронтах он не говорит, но всем и так ясно, что от этого зависит все: сроки, успех, сама жизнь. И мысль эта, хоть и не высказанная, звучит в каждом слове. И те, кто спрашивает о сроках, хорошо понимают его. И из их осторожных, точно рассчитанных слов ему становится ясно, что в том главном, жизненно важном для всех у Центрального Комитета непредвиденных факторов нет. Да, немцы перешли в летнее наступление, и мы вновь оставляем кровью отвоеванные города, и враг вышел к Волге, окружил Сталинград, прорвался на Северный Кавказ… Но положение резко изменится. Причем достаточно скоро. И он понимает, что это не просто уверенность, — разве сам он не живет ежечасно беззаветной верой в близкую победу? Это до конца продуманный железный план, в котором, видимо, уже учтена и атомная проблема.