Проблема 92

— Отчасти убедили, Абрам Федорович.

— Только отчасти? В чем же вы со мной не согласны?

— Я согласен со всем. Вы правы, рисуя передо мной реальное положение вещей. Но в одном я по-прежнему уверен стопроцентно: урановую проблему надо продолжать! И я напишу об этом Курчатову в Севастополь.

— От него давно нет писем, — помрачнел Иоффе.

— Да, знаю, — кивнул Флеров. — Он ни разу мне не ответил.

РАДИОМАСКИРОВКА

С моря казалось, что горит весь город. Над Севастопольской бухтой стлалась плотная завеса дыма. В безветренные дни он поднимался клубящейся стеной, за которой едва угадывался бледный солнечный диск, похожий больше на полную луну в промозглой осенней ночи.

Немцы готовились к новому штурму города. Закапывались глубоко в землю, ставили минные и проволочные заграждения, строили доты. Дальнобойная артиллерия методично, квадрат за квадратом, разрушала город, обстреливала тыловые дороги. Эскадрильи Рихтгофена ежедневно обрушивали на Севастополь сотни фугасных бомб.

Вместе с бомбами сбрасывали тучи листовок, где говорилось, что «город снесен с лица земли, пуст и мертв, и защищать там больше некого».

Но Севастополь жил. СевГРЭС исправно давала ток, бесперебойно работали заводы в штольнях. По убежищам регулярно разносили прибывающую с Большой земли почту и крохотные листки «Маяка Коммуны». Типография была разбомблена, и городская газета перешла на «карманный» формат. Сводки Совинформбюро по-прежнему доставлялись в каждый дом, хотя домов в прямом значении этого слова уже не было. По крайней мере, в центральных, самых прекрасных районах города.

Но Севастополь боролся. Он снабжал линию фронта гранатами и минами, рыбой и свежевыпеченным хлебом. И хотя враг господствовал в воздухе, это доставалось ему дорогой ценой. Наши ИЛы и ЯКи принимали неравный бой. В один из налетов было сбито четырнадцать «юнкерсов» и три «мессершмитта».

Линия фронта постепенно сужалась, и действия Севастопольской эскадры становились все более ограниченными. В этих условиях совершенствовать уже отработанную систему противоминной защиты было едва ли целесообразно, и командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Октябрьский отдал приказ переправить группу ЛФТИ в Поти.

Для погрузки была выбрана Северная бухта. Курчатовская бригада прибыла на Минную пристань поздно вечером. Малиновое зарево над городом полыхало вполнеба. Ветер приносил с берега сажу и запах гари.

Капитан «Волги» — плавбазы подводных лодок — намеревался сняться с причала не позже полуночи и торопил с погрузкой. Если бы не расторопность и житейская сметка мичмана Шевченко, физики просто не успели бы в считанные часы уложить в трюме сложное и громоздкое оборудование. Рядом с «Волгой» под погрузкой стояли еще два транспорта. Они должны были вывезти раненых и штабную документацию. Посадка шла быстро и в полной тишине. Только поскрипывали тали да изредка звякало железо. О причалы билась недобрая осенняя волна. В отблеске пожаров шипящая, разлетающаяся в пыль пена казалась розовой.

В самый разгар погрузки пронзительно завыли сирены. Слепящими ходулями шагнули в небо прожектора. Где-то зарокотал тяжелый морской пулемет, простуженно ахнула далекая зенитка. И вдруг сделалось слышно, как вибрирует воздух под нарастающее гудение неприятельских самолетов. На эту ночную бомбардировку немцы бросили не меньше сотни машин. Со стороны города послышались первые разрывы. И вот уже под вой заходящих для атаки «юнкерсов» рвануло где-то рядом. Бомбы падали возле самых причалов. По дощатым настилам грохотали осколки.

Но погрузка не приостановилась. Напротив, ее темп еще более возрос. Под яростную бомбардировку санитары с носилками взбегали по пружинящим сходням на черный высокий борт. Многие раненые ковыляли, как только могли, сами. Забинтованные руки и ноги странными куклами мелькали во мгле.

— Ишь как он навалился на нашу бухту, — процедил сквозь зубы Курчатов, запрокинув голову к полыхающему небу, в котором, как летучие мыши, метались черные силуэты бомбардировщиков.

— Плохо, видать, у фрица разведка поставлена, — заметил Шевченко.

— Почему? — не понял Курчатов.

— Та здесь линкор раньше стоял. Тильки вин четыре дня, як ушел. Вон каты и лютуют. Хорошо ще, шо плохо бачуть за дымом, а то наше дило труба.

Наконец погрузка закончилась. Под сильной бомбежкой транспорты один за другим вышли в море.

— Кажись, проскочилы! — Шевченко снял фуражку и опахнул разгоряченное лицо. — Мабуть, живы будем.

— От неконтактных мин, по крайней мере, мы застрахованы, — улыбнулся Курчатов. — Как думаешь, Толя? — повернулся он к Регелю, который, запрокинув голову, следил за подробностями воздушной атаки.

— Будем надеяться, — флегматично заметил Регель. — Все три транспорта своими руками размагничивал.

— А теперь, даваемо, в трюм, — Шевченко мотнул головой в сторону люка.

— Это еще зачем? — удивился Регель.

— Як зачем? — пробасил мичман. — Соснуть хвылын триста.

— В самом деле, товарищи, — поддержал его Курчатов, — пойдемте спать. Наши уже устроились там возле приборов. Есть даже кусок брезента. Один на всех. Так что, думаю, будет тепло.

Курчатов заснул мгновенно. Словно камнем на дно ушел. Но спал тяжело, беспокойно. Ему приснилось, что он вместе с отцом блуждает по запутанным улицам какого-то странного города, где есть дома и памятники на больших площадях, но нет ни окон, ни дверей. А им почему-то обязательно нужно попасть в один из этих домов. И они тоскливо бродят вокруг, ищут вход, но все вокруг неуловимо меняется, стоит лишь отвести взгляд. Он чувствует, что такое уже с ним было когда-то, только не может вспомнить, где и когда. И еще на самом донышке сердца хранится беспощадная память, что отец умер и поэтому нельзя им быть вместе. Память эта тревожит, мучает, разрывает грудь, но душная пелена сна не дает вырваться, мешает вспомнить, что было дальше. Он хочет кричать и не может, а тут отец вдруг протягивает к нему руки, молча пятится от него, улыбаясь чему-то трагически мудро, и исчезает за углом сплошного, как гранитная глыба, дома. Он бросается за ним вслед, но за углом никого, только малиновый грозный туман и черные клубы дыма. Он хочет бежать назад, но вдруг дым впереди развеялся и под красным небом обнажилась плоская желтая равнина, по которой до самого горизонта протянулась его четкая тень. Потом послышался какой-то грохот, топот множества ног по железным громыхающим лестницам и уже не во сне, а наяву характерные шумы тревоги.

— Носовые орудия к бою! — долетела через открытый люк команда. — Кормовые орудия к бою!

И. тут же ударили пушки. Железный трюм загудел. Из бледного квадрата над головой пахнуло пороховой гарью, которая жестяным привкусом отдалась во рту. Уши заложило.

Курчатов, находясь еще в странном состоянии полусна, кое-как выпутался из тяжелых складок брезента и бросился к трапу. Первым, кого он увидел на палубе, был мичман Шевченко.

— Что случилось? — спросил Курчатов, застегивая бушлат на все пуговицы.

Было холодно. Задувал ветер. Мокрое рассветное небо неразличимо сливалось с оловянной зыбью. Где-то гудел невидимый самолет.

— Немец!

— Где? — Курчатов зорко прищурился, но ничего не разглядел.

Оба кормовых орудия попеременно вели огонь. Стволы дергались, словно стремились выскочить из черных прорезей броневых, простроченных заклепками щитов. На палубу со звоном падали горячие, дымящиеся гильзы.

— Ось, бачите, — мичман показал пальцем на дальний ослепительно желтый сполох.

— Торпеда! — прозвучал откуда-то сверху истошный крик.

Плавбазу тряхнуло — видимо, резко застопорили ход, — и она стала неуклюже разворачиваться.

— Ось! — вновь шепнул мичман и одними глазами указал на море.

Серую зыбь за бортом вспарывала быстро приближающаяся кипящая полоса. Затренькал машинный телеграф. «Волгу» качнуло, и палуба резко накренилась. Курчатов крепко, до посинения пальцев, ухватился за поручень.