Страница 3 из 87
20-го сентября, в среду, Полину выписали. Накануне её осмотрел гинеколог, а после утреннего обхода ей велели собирать вещи. Пригодилась моя мужская сила, нести пришлось в том числе книги, а журналы Полина оставила соседкам по палате и отделению. Впрочем, все эти «Работницы», «Крестьянки», «Юность» и прочая уже и так ходили по рукам. Включая свежий выпуск «ПиФ», который продолжал выходить своим чередом, и тираж которого вырос до 500 тысяч!
К тому времени успел побывать на приёме у Хлесткова. Получил грамоту и премиальные от «Динамо» в размере тысячи рублей. В институте всё прошло по традиционной схеме. Вырезка с моей фотографией из газеты «Уральский рабочий» красовалась на стенгазете. Снимок был сделан в аэропорту, я с улыбкой до ушей позировал с медалью на шее. Не знал ещё, что случилось с Полиной. Декан и ректор лично пожали мне руку, хотели было устроить торжественное собрание по поводу моей победы на Играх, но я упросил этого не делать, учитывая ситуацию с моей попавшей в больнице женой. Заодно меня поздравили с тем, что, согласно решению июньского пленума ЦК ВЛКСМ, песня «И вновь продолжается бой!» официально стала гимном советских комсомольцев. Данное постановление упоминалось в статье, вышедшей на днях в «Комсомолке», и прошедшей мимо моего внимания, хотя печатный рупор советской молодёжи я выписывал. Просто на фоне событий с женой было не до чтения газет.
А накануне выписки Полины позвонил Репьёв, сказал, чтобы я готовился к поездке в Кремль, где дорогой Леонид Ильич планирует встречаться с чемпионами Игр и, соответственно, награждать их знаками отличия. Только какими — неизвестно. Ориентировочно в последних числах сентября.
Вот совсем никакого настроения ехать не было, решил посоветоваться с любимой женщиной, когда мы уже прибыли из больницы домой.
— Езжай, — сказала она. — А то Брежнев, чего доброго, подумает, что ты его не уважаешь. Да и интересно, чем тебя наградят.
— Ага, традиционный вопрос собутыльника: «Ты меня уважаешь?», — хмыкнул я и пояснил. — Там же наверняка что-то типа фуршета будет. Будет ходить Ильич с бокалом шампанского, искать меня, чтобы выпить на брудершафт, а Покровского и нету.
— Прям уж на брудершафт… Это ж с ним целоваться пришлось бы. Он со всеми коммунистическими лидерами целуется в губы, то и дело по телевизору эту эротику показывают.
— Так я не какой-нибудь Фидель Кастро или Густав Гусак. Так что шансов облобызаться с генеральным секретарём у меня немного.
В общем, решение было принято, осталось ждать официального приглашения. Главное, что Полина понемногу приходила в себя, во всяком случае, при мне больше не плакала. Да и на работу рвалась с больничного. Тут я был с ней согласен, работа — она лечит любые душевные травмы. Ну или почти все.
Я себе вон тоже нашёл себе вечерами, когда не было тренировок, занятие — решил заняться гитарой. А то что ж инструмент без дела лежит. Была мысль его презентовать нашей студии, но, поразмыслив, отказался. Мне его подарили — мой и будет. А если захочу писаться — возьму «Gibson» с собой на в студию день-другой.
Пару гитарных кабелей и примочку «Distortion» купил у гитариста из ансамбля Дома офицеров, где всё ещё работал Серёга. У парня, кстати, был «Stratocaster», которым тот невероятно гордился, хоть и была гитара куплена с рук в довольно поюзанном состоянии.
Вообще я был рад, что мне подарили именно «Gibson», а не «Fender». Я не сказать, что большой профи, но от умных людей знал, что на «Gibson» играть проще. И что гитара эта более престижная, с ароматом богатства. «Gibson» хорошо дружит с любым перегрузом, он поёт ленивыми густыми нотами. А на чистом звуке мутноват и расслаблен, выдавая глубокие джазовые вздохи. «Fender», наоборот, рожден для самого кристального, прозрачно острого звука, холодного и ершистого. При этом якобы более грубый, норовит вырваться из рук, весь дрожит на аккордах.
Собирать с нуля «комбик» я посчитал неуместным, когда дома есть отличная акустическая система. Используя паяльник, припой и прочие аксессуары настоящего радиолюбителя, я за один вечер соорудил гитарный кабинет. Звук шёл чистейший, что меня несказанно порадовало. С «дисторшн» тоже всё сложилось, я исполнил тему из «Smells Like Teen Spirit», естественно, вызвавшую со стороны Полины интерес. На вопрос, что за мелодия, я скромно пожал плечами:
— Да это так, просто дурачусь. Хотя, может, и использую где-нибудь и когда-нибудь.
Когда-нибудь… Какой текст можно написать на эту музыку, да ещё и на русском, чтобы он удовлетворял чаяниям современной советской цензуры? Под такую мелодию в голову лезут только какие-то бунтарские тексты, да и сама манера исполнения… На надрыве, с кровоточащими голосовыми связками. Тоже нехарактерна для советской эстрады. Если только петь таким макаром о каких-то язвах капиталистического общества. Ну типа в припеве:
Эти негры
Так несчастны!
Судьбы негров
Так ужасны!
Бедолаги
Живут в гетто
Под прицелом
Пистолета…
М-да, хрень какая-то. А ведь пройдёт меньше полувека, и белые американцы будут неграм мыть ноги. Тьфу, мерзость! Надеюсь, не в этой истории… А мелодия пусть пока в загашнике полежит, может, со временем и пригодится.
Кстати, перед выпиской Роман Борисович посоветовал Полине взять отпуск за свой счёт и по профсоюзной линии съездить на какой-нибудь лечебный курорт, например, на Кавказские Минеральные воды. Он выпишет рекомендацию, но путёвку, сказал, нам достать будет всё равно не так просто.
Да, такие направления на отдых и поправку здоровья в это время распределяют профсоюзы, и не факт, что профсоюз работников культуры расщедрится на путёвку для моей жены. Достать можно было попробовать через Ельцина. Тем более что после моего возвращения он звонил, поздравлял с успехом, а когда узнал, что жена в больнице, тут же спросил, чем может помочь. Особо редких и дорогих лекарств не требовалось, уход за Полиной в отделении тоже был неплохой, поэтому я просто поблагодарил его за предложение. Но он заверил, что ситуация с моей женой находится под контролем облздрава и обкома. А теперь вот подумал, что можно и попросить не последнего человека в области помочь с путёвкой. Правда, надо было сначала обговорить этот вопрос с самой Полиной.
— Одна не поеду, — решительно заявила она.
— Так у меня ж институт, — начал было оправдываться я.