Страница 21 из 31
– Вот и провернули дельце, – постукивая себя по карману, подвел итог жандарм. – Обмыть надо. Тащи, Ганс, колбаски на закуску! Вкусную вы, черти, колбасу коптите!
Из коровника показалась немка – тянула за собой на веревке красную корову.
– А вымя-то какое! – оценил жандарм. – Что жопа у попадьи! Повезло тебе, калмык! В молоке купаться будешь. Так где колбаса, Ганс?
– Нет колпасы, – твердо ответил Курт жандарму и повернулся к Баатру: – Теньги тафай.
Баатр достал из кармана штанов радужную бумажку. Немка протянула Баатру конец веревки. В голубых глазах стеклянными бусинами стояли слезы.
– Я верну, – обращаясь к женщине, громко проговорил Баатр. – Сберегу и верну!
Немку его уверения не тронули. А может, она и не поняла, что Баатр сказал. Посмотрела так, словно перед ней был не человек, а пустое место, развернулась и зашагала к саням.
– Смотри-ка, фря какая! – возмутился жандарм. – Оттого вас народ наш и не любит, – обращаясь к Курту, добавил он. – Спесивые вы и скупые! Ну что, сам вспомнишь, где колбаса лежит или помочь?
Стараясь не смотреть в сторону Курта, Баатр слез с лошади, погладил корову по боку, пошептал ей на ухо «Хоов, хоов, хоов, хач, хач, хач», – корова замычала в ответ, тоненько и негромко, будто жалуясь на судьбу. Баатр намотал конец веревки на руку, взобрался в седло и тихонько отъехал прочь. На сердце было скверно.
Баатр не спросил кличку коровы и нарек ее Трёшкой. Добравшись до дома уже в темноте, он первым делом завел Трёшку в хлипкий сарай из камышовых, обмазанных глиной плит, обтер пучком соломы покрывшиеся инеем бока, потрепал по холке:
– Пока тут поживи. А как наша Даля отелится, отведу тебя в скотник.
Трёшка протяжно замычала, обнюхала Баатра и лизнула в щеку, признавая хозяином. Он принес ей охапку сена и поспешил в мазанку.
Уже на входе шибанул в нос дух самосадного табака, сквозь который пробивался запах вареной баранины. Баранины они не ели с самого Цага Сара. На кухне Альма с двумя соседками раскладывали по блюдам мясо, а в застеленной шырдыками горнице кучно набились однохотонцы, плотным кольцом обсевшие Очира. Пламя двух коптилок, поставленных в середину круга, отбрасывало на выбеленные стены перекрестные тени. У косяка дверного проема, ведущего в кухню, стоял Чагдар. Дордже нигде не было видно.
– Благодарение бурханам, ты вернулся! – воскликнула Альма. – Все уже заждались!
– Мендвт, уважаемые гости! – поздоровался Баатр. – Долго я ездил, да напрасно.
– Что, отец, не продал немец водки? – спросил Очир.
– Нет, – грустно ответил Баатр. – так отдал. Только не мне, а жандарму. Мне – корову в аренду. За три рубля. Так что джомба сытная будет. Иди, подои корову, – велел жене.
Альма наскоро обтерла руки, накинула платок, схватила ведро и исчезла за дверью.
– Как это – корову в аренду?
– Да чтобы не сдохла. Выселили их всех сегодня. А корову с собой забрать не позволили.
Лица у присутствующих разом вытянулись, посерьезнели.
– Выселили? Всех?! Семьями?
– А мельника? – спросил старый Адык.
– И мельника.
– А кто же нам будет зерно молоть?
– Ну, мельница на месте.
– А кто же знает, как запускать-то мельницу? Она ж паровая. Только мельник сам и знал.
– Да ничего, – попытался взбодрить гостей Очир. – Мы вот тоже не знали, как подбитый броневик исправить. А потом покумекали-покумекали и сумели!
Однако этот пример никого не утешил. Да и запить горькую новость было нечем. Некоторое время мужчины тихо попыхивали трубками, не глядя друг на друга. Но как только женщины внесли из кухни деревянные блюда с мясом, гости разом оживились. Потянулись, соблюдая старшинство, за кусочками махана, послышалось довольное причмокивание, посыпались благословения.
Баатр медленно жевал хорошо разваренное мясо, запивая горячим, жирным бульоном-шулюном, и понемногу успокаивался. Ну не виноват же он, что с немцами так поступили. Государю императору виднее, как управлять своими подданными. А Баатру от этого только выгода: и земля теперь снова в его распоряжении, и корова в придачу. Но какой-то червяк все равно грыз сердце.
Баатр огляделся, ища глазами Дордже, но опять не увидел. Неужели бакша не отпустил? Однако спрашивать сейчас было неловко.
– А что, Очир, скоро мы немцев победим? – поинтересовался осоловевший Адык.
– Скоро! – уверил Очир. – Немцы уже и воевать не хотят. Вот в нашей пехоте порядок наведем, поднимем в атаку – и до Берлина!
В дом вошла довольная Альма с полным подойником, подошла к печи, стала лить молоко в стоявший на загнетке котел с джомбой. Лицо ее, освещенное печным огнем, казалось алым. Красной казалась и льющаяся в котел струйка молока.
– Значит, я уже на эту войну не попаду? – разочарованно спросил Чагдар.
Альма испуганно оглянулась на сына, пролив молоко на горячие угли. От печи потянуло горелым.
– Не успеешь, братишка! – со смехом отозвался Очир.
– Войны и крови на всех хватит, – вдруг услышал Баатр глухой, незнакомый ему гулкий голос откуда-то сверху.
Альма вздрогнула всем телом, подойник дернулся, алое от огня молоко злобно зашипело, запузырилось и полилось на утоптанный земляной пол, растекаясь неряшливой белесоватой лужей. Баатр в испуге поднял голову. На лежанке в позе бурхана сидел Дордже. Глаза его были прикрыты. Скраденная темнотой фигура казалась плоской, как на хурульном свитке, на правой половине лица лежала тень от печного дымохода, левая была безжизненно-желтой, точно свечной воск.
Предчувствие неизбежных испытаний захлестнуло Баат-ра удавкой, желудок сжался, все внутренности окаменели, а потом будто оторвались и рухнули вниз.
Не помня себя, Баатр ринулся вон из мазанки.
Часть вторая
Чагдар
Глава 8
Май 1918 года
Крак-крак – трещали горящие бревна. Пиу-пиу – выстреливали угольки. Стекла плавились и стекали на землю. Главный храм-сюме, молитвенный дом, лечебница, кухня превратились в гигантские огненные лотосы. Столп огня добрался до верхнего яруса храма и взметнулся до самых звезд. Черное небо кромсали на куски обезумевшие ласточки. Пожар накрыл станицу багровым дымным одеялом. Отовсюду сбегались люди, но близко подойти к хурулу не могли – жар был нестерпимым. Орава пьяных поджигателей, прокричав напоследок «Долой мракобесие!» и «Да здравствуют Советы!» и хлестнув коней, скрылась в тумане теплой майской ночи.
Чагдар крепко держал за плечи Дордже. Кровь стучала в висках молоточками и, казалось, хотела прорваться наружу и выплеснуться. И дыхание, сбитое, пока он, продирался в людском месиве в поисках младшего брата, никак не хотело успокаиваться. Дордже был на удивление тих. Он свечкой стоял напротив входа в хурул, обмотав лицо краем накидки, перебирал четки, бесконечно шепча: «Омаань ведняхн! Омаань ведняхн!»
Мать, видно, знала о готовившемся поджоге. Наверное, от отца. Велела немедленно ехать в хурул и забрать оттуда младшего. Чагдар растерялся. Такое указание мог дать только отец. Немыслимо при живом муже женщине распоряжаться детьми. Но времена настали лихие. Власть меняется с той же частотой, что день с ночью. Как сошел царь с трона прошлой весной, так и началось. Говорят, власть в Петрограде, как теперь называли столицу, захватили болтуны и жулики. Выпустили из тюрем арестантов. Из Сибири вернули каторжан. Арестанты и каторжане разобрали оружейные склады и выгнали по осени болтунов из дворца. И сели во власть сами.
Немец Курт весной приехал к ним корову забирать. И землю еще на год в аренду потребовал по прошлому соглашению. А отец ее уже беженцам с Волыни сдал, деньги от аренды на починку крыши и утепление скотника пустил. Нехорошо вышло. Остались они без земли и без коровы, еще и хохлам должны.
Старший брат по осени с фронта вернулся, не стало фронта. Бросали солдаты ружья, братались с германцами и бежали из окопов домой: прошел слух, что землю будут давать, и надо было успеть к переделу. Очир немного денег привез, серебром. Расплатились с хохлами, телку прикупили. Деньги кончились.