Страница 10 из 22
– Живая? – пожилой мужчина сидел рядом со мной на корточках и разглядывал с сочувствием в светлых глазах.
Я кивнула. Краем глаза заметила, что лежу на траве, в палисаднике частного дома. Поднялась на ноги, опёрлась об остатки забора, прислонилась к нему всем телом. Каким чудом он не упал на нас? Мужчина уже на меня не смотрел – шёл куда-то к дому. Я не стала смотреть куда, меня это не заботило.
Два года. Два года. Прошло уже два года. Почему? На дорожном покрытии темнел провал, осколки кирпича покрывали газон, как пепел. Стояла тягостная тишина. Снова появился мужчина, за ним следом пришла женщина со стаканом воды. Она робко протянула его мне, а я взяла и выпила, не придав происходящему никакого значения. Потом меня отвели в беседку и усадили в кресло. Память ворочалась во мне, занимала своё место, укладывалась в сознании. Два года, после гибели Павла слились в одну неделю, идущую по кругу. Два года с тех пор, как я его убила. Убила. Своего лучшего друга. Пашку.
Я сидела в беседке, оперевшись руками об стол и в моей памяти оживал совсем другой день. До боли похожий на этот, но совершенно другой. От силы, поднявшейся во мне на дороге, не осталось и следа. Только фантомное ощущение пустоты внутри – не духовной, но физической. Будто между внутренностями образовалось свободное пространство, ничем не заполненное и звенящее.
Подошли люди в серой одежде, о чём-то спросили мужчину – я не расслышала. Меня взяли за предплечья и повели к машине скорой помощи. Да, помощь бы мне не помешала – подумала я. Только не такая. Кости целы, синяки пройдут, а вот память… Как справиться с потоком воспоминаний – вымышленных и настоящих. Десятков вариантов первых недель жизни в кафе. Настоящих разговоров с Павлом и придуманных больным воображением?
Беглый осмотр бледного молодого врача в больнице вызвал лишь недоумение, вслед за ним пришёл другой – пожилой и грузный, похожий на медведя. Он проверил рефлексы, заглянул в глаза, заставил приседать и стоять на одной ноге с закрытыми глазами, потом что-то записал в новую, только что заведённую, медкарту и вышел. За ним вошли двое уже знакомых людей в серых костюмах. Они снова взяли меня за предплечья и повели к машине. Я хотела спросить куда меня везут, но так и не решилась. Побоялась услышать такое страшное слово – “тюрьма”. Машина подъехала к невзрачному зданию за пределами города. Там нас уже ждали люди, одетые в бронежилеты и с дубинками на поясах. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Неотвратимость моего будущего накрыла сознание снежной волной.
Мужчины взяли меня за предплечья и повели по узким, почти не освещённым коридорам. Вперёд, направо, налево, снова направо, потом вниз, вниз, вниз, пока воздух не стал прелым, как в подвале, который не открывали много лет. Там, в ярко освещённом, в отличие от верхних коридоров, помещении была всего одна дверь. Чёрная, массивная, тяжёлая даже на вид. Она открылась передо мной медленно и беззвучно, обнажила камеру с окрашенными в серый цвет стенами, узкой койкой и унитазом. Я посмотрела на него и вздрогнула всем телом. Меня ввели в камеру и отпустили. Дверь закрылась так же медленно и так же беззвучно. Это конец – подумала я, сидя на узкой кровати. Это конец.
Может…
– Нужно время. – сказал доктор со смешными – круглыми как у совы, глазами. – Вы напуганы, вам нужно время. Вы должны свыкнуться со своей новой ролью. – он развёл руками, став ещё больше похожим на сову.
Я молча кивнула и вышла из кабинета. Там, в коридоре, меня уже ждала Аня. Аня, которая знала, что со мной что-то не так, но не подозревала, что я каждый раз встречаюсь с ней заново. Она молча меня обняла. Так же молча отпустила, взяла за руку и повела домой. В кафе.
– Почему меня отпустили, Ань? – спрашивала я у сестры раз за разом. – Почему меня не казнили?
– Потому что никто не пострадал. – отвечала мне Аня, но её бледное лицо говорило о большем.
Сейчас. Сейчас никто не пострадал, а тогда…
– Если я магичка, то и ты можешь быть волшебницей? – спрашивала я у Ани, но она отрицательно качала головой.
– Сказали, что тебе магия передалась от матери, а мы сёстры по отцам. – отвечала она.
Меня продержали в тюрьме всего несколько дней. Бесконечные осмотры, анализы, разговоры, вопросы, вопросы, вопросы. Тысячи глупых вопросов, на которые я не знала ответа. В голове стоял густой туман.
Я сидела на кровати, в полной темноте и смотрела в стену. Под кроватью зашелестела чешуя – я не пошевелилась. Марик молча улёгся на моих коленях.
Меня не казнили. Меня отпустили.
Почему?
5. Фёдор
Майское солнце пригрело столицу. Наконец-то весна вошла в мою любимую фазу – когда всей кожей ощущается близкое лето. Девушки переоделись в юбки покороче, на каждом пятачке прогретого солнцем тротуара примостилось хотя бы по одному представителю бродячей фауны. Кошки и собаки лежали на солнечных островках и старательно не обращали внимания друг на друга. Я вошёл в полумрак архива, хлопнул по стойке кулаком и крикнул:
– Эй, пыльные крысы! Где вас носит?
Из глубины архива послышались шаркающие шаги – значит, сегодня на смене Ян. Он вышел из-за стеллажа с большой дымящейся кружкой в широких ладонях, прошёл к стойке, поставил кружку, и, не глядя на меня, достал из недр тумбочки папку. После чего он, наконец, поднял на меня светло карие глаза и ухмыльнулся. Его молодое лицо от этого перекосило и, незаметный шрам на левой щеке, вдруг, стал виден чётко, как будто кожу расчертили сверхострым ножом.
– Гоблин ты длиннорукий, Федя. – произнёс Ян с издёвкой.
– Завидуешь?
– Нисколько. – Ян протянул мне папку правой рукой, на которой не хватало двух пальцев, но передумал и прижал папку к груди. – С тебя должок. – Сказал он с кривой улыбкой.
– Чего тебе на этот раз? – я закатил глаза, но тут же улыбнулся.
– Кактус.
– Чего?
– Кактус Хамецереус Сильвестри. И горшок к нему. Хотя нет, горшок не надо.
– Завтра принесу.
– Сегодня.
– Обойдёшься.
– Тогда и ты обойдёшься. Ты вообще время видел? У меня час назад рабочий день закончился. – Ян говорил спокойно, чуть растягивая гласные.
– И что же ты тогда здесь делаешь?
– Отдыхаю. После того, как за три дня перерыл весь архив. Дважды. Чтобы тебе – гоблину болтливому, найти информацию по делу, закрытому два года назад.
– От этого дела, дорогуша, зависит отмена запрета на магию.
Брови Яна скользнули вверх.
– В самом деле?
– Мирный где-то нарыл информацию, что Миляев был обучен магии. Но это абсурд.
– Это… Это возможно, Федь. – Ян задумчиво протянул мне папку.
– Обученный маг погиб из-за отдачи?
– Он был не один во время… Аварии.
– Знаю. С ним была подружка. Волковская.
– Да. Она внучка графа Волковского. И необученный маг, соответственно.
Я взял папку. На кончиках пальцев появилось знакомое покалывание.
– Здесь все материалы по родословной Волковской и всё, что было в газетных подшивках про Миляева. – сказал Ян.
– А остальное по Миляеву?
– Сгорело. Помнишь, пожар в архиве? Данные по Миляеву сгорели полностью. – Ян нахмурился – не любил вспоминать тот день.
– Спасибо, дружище. Кактус завтра принесу. – я кивнул старому другу и вышел из архива в вечерний город.
Папка жгла руки. В машине я не удержался – открыл её и погрузился в чтение. Отголоски истории сорокалетней давности оживали на страницах сухих архивных документов. Я начал с Волковской. Прочёл все выписки из загсов, роддомов, больниц. Адреса, города. Я вчитывался в отчёт и нутром чувствовал, что причиной этих несуразных переездов, абортов и смены профессий был страх. И этот страх имел под собой весомое основание.
Волковские открыто выступали против “смены”. Граф делал громкие заявления, часто выступал на всех доступных каналах и, что важнее, спонсировал сопротивление. В папке нашлись и выдержки из публичных выступлений графа Волковского. Он говорил о том, что запрет на магию приведёт к катастрофе, что силу нельзя просто запереть или выбросить.