Черная мантия

Джозеф Пэйн Бреннан

Черная мантия [Слизь]

По дну океана передвигалось нечто огромное и черное, само воплощение ужаса. Оно неслышно скользило в мягком придонном иле, словно чудовищная мантия из тягучей скользкой массы, грубо разбуженная чувством голода. То вязкая, то жидкая, слизевая масса временами сплющивалась, растекаясь в иле чернильной лужей. Иногда она, съежившись, замирала, а потом вдруг вздымалась из мутного ила гигантским колпаком. И хотя у этой совершенно бесформенной, но пластичной массы не было глаз, она обладала удивительно развитым чувством осязания и восприимчивостью к малейшим вибрациям, что почти сродни телепатии.

При необходимости она разрасталась щупальцами и становилась похожа на жуткого кальмара или крупную морскую звезду, иногда принимала форму диска или горбатого черного валуна, покоящегося на глубине.

Природа сотворила этот организм еще на заре своей юности, и по возрасту ее творение ненамного уступало самому океану. Оно плавало во мраке, которому не было ни начала, ни конца. Водная стихия, в пучинах которой таилось черная мантия, была почти такой же враждебной, как непостижимая бездна космоса. Ужасное существо постоянно рыскало в черных водах в поисках пищи. Его непрестанный, жестокий голод требовал все новых жертв.

В черной ледяной пучине битва за выживание была свирепой и беспощадной. Короткие схватки обычно заканчивались гибелью одного из противников. Но ненасытный обитатель океанского дна не вступал в бой. Он просто пожирал все, что попадалось ему на пути, независимо от размеров и нрава жертвы. С одинаковой уверенностью в себе он поглощал и микроскопический планктон, и гигантских кальмаров. Не будь существо таким водянистым, его бороздили бы кольцеобразные шрамы, оставленные присосками глубоководного кальмара, отчаянно отбивавшегося от врага; или следы острых как бритва зубов реликтовой плащеносной акулы. Но на зловещем существе не было ни единой царапины, подтверждающей его столкновения с другими обитателями подводного мира. Когда из ила поднимался, колыхаясь, занавес из живой слизи и смыкался над ними, то их самые яростные предсмертные судороги на том и заканчивались.

Черное воплощение ужаса не знало страха. Ему нечего было бояться.

Существо поглощало все, что подавало хоть какие-то признаки жизни, и никогда не встречало соперника, способного съесть, в свою очередь, его самого. Если в вязкую слизевую массу впивалось щупальце кальмара или акулий зуб, рваная дыра тут же затягивалась, а оторванный кусок восстанавливался.

Черная мантия безраздельно правила в жестоком мире безмолвия и беспросветного мрака. В поисках новой пищи она с жадностью обшаривала придонный ил, не зная ни сна ни отдыха. И если мантия не двигалась, значит, она лежала в засаде, когда не могла заполучить пищу иначе. Когда же отвратительная мантия с пугающей скоростью проносилась над илистым дном, то всегда за добычей, а не наоборот. Намеченная жертва неминуемо попадала в ее плотоядные объятия.

Черная мантия зародилась в илистых наносах и слизи на дне первобытного океана и казалась такой же чуждой для обычных форм земной жизни, как и причудливые обитатели какой-нибудь дикой планеты в далекой галактике. Саблезубый тигр, мохнатый мамонт и даже тираннозавр, беспощадный убийца номер один среди огромных земных рептилий, выглядели ручными, ласковыми зверюшками по сравнению с этим чужаком.

Страшный хищник спокойно продолжал бы жить в безмолвной ночи придонного ила и человек так никогда и не узнал бы о нем, не произойди на дне океана мощного вулканического извержения.

Злой рок, в виде чудовищного подземного взрыва, потрясшего океанское дно на огромной площади, извергнул ужасную тварь из черных вязких глубин на поверхность.

Обычная глубоководная рыба непременно погибла бы в результате взрыва или резкой смены давления при выбросе той на поверхность. Но слизевая масса не была обычной рыбой. Она выжила только благодаря вязкой и пластичной структуре своего тела.

Слегка оглушенную, ее с силой подбросило над водой. Шлепнувшись обратно, она растеклась на взбудораженной поверхности огромной кляксой, словно черная медуза. Ревущие волны, вздыбленные подземным взрывом, подхватили ее и понесли к берегу. Водяные валы, усеянные пеплом, пемзой и раздувшейся дохлой рыбой, протащили мантию на милю в глубь суши, миновав узкую полоску песчаного берега, и оставили лежать посреди глубокого солоноватого болота.

К счастью для нее, подводное извержение и последующая приливная волна произошли ночью, и поэтому глубоководной твари не пришлось тут же пережить еще одно неприятное потрясение — свет.

Кромешная тьма на болоте, сотрясавшемся от ударов шторма, не шла ни в какое сравнение с адским мраком, царившим на самом дне океана, куда не проникали даже ультрафиолетовые лучи.

Огромная волна отхлынула, пробиваясь к океану сквозь густую, колючую растительность, и черная тварь прильнула к вязкой отмели, буйно поросшей зарослями рогоза. Внезапная смена обстановки пугала ее. Некоторое время слизевая масса лежала без движения, словно прислушивалась к едва уловимым процессам перестройки организма, происходящим где-то внутри нее. Теперь, когда ее перестали сжимать тиски чудовищного давления воды, такая перестройка была просто необходима. Невероятная приспособляемость черной твари позволила ей перестроиться уже через несколько часов, на что обычному существу понадобился бы длительный процесс эволюции. Через три часа после того, как исполинская волна швырнула чудовище в болотную грязь, оно уже вполне сносно чувствовало себя в новой обстановке.

Более того, ему стало намного легче двигаться, чем раньше.

Высунув чувствительные щупальца, чудовище настроилось на тончайшие вибрации и на нечто неуловимое, испускаемое болотом. И тут же в нем вспыхнуло извечное чувство голода, властное и нестерпимое. Всю информацию сенсорные органы передали в некое подобие мозга, что привело слизевую массу в крайнее возбуждение. Она сразу уловила, что в болоте водится множество сочных, лакомых кусочков трепещущей пищи — в большем количестве и разнообразнее, чем она когда-либо встречала на холодном океанском дне.

Муки голода все сильнее терзали черную тварь. Ее тело в нетерпении содрогнулось.

Скользя по вязкой отмели, тварь легко пробралась сквозь заросли рогоза к черным глубоким омутам с размокшими кочками. Из воды виднелись стебли водорослей, а в больших омутах плавали полузатопленные сгнившие стволы упавших деревьев.

Терзаемая голодом, тварь бултыхнулась в грязный омут и растопырила водянистые щупальца. Вскоре она поймала нескольких жирных лягушек и множество мелких рыбешек, но они еще больше разожгли аппетит.

В поисках добычи она принялась методично и стремительно обследовать один омут за другим, ныряя до самого илистого дна и не пропуская ни единого дюйма мутной воды. Первой ей повстречалась ондатра. Из темноты взметнулся внушительный занавес из клейкой слизи, окутал зверька — и сдавил его.

Подкрепившись, но так и не утолив голода, ужасная мантия с удвоенной энергией бросилась искать добычу в мутных водоемах. Затем она тщательно проверила кочки, на которых могла спрятаться живность, ускользнувшая от нее в воде. С одной из кочек она схватила птичку, прямо из гнезда во влажной траве. Временами она взбиралась на торчавшие из болота под углом сгнившие стволы, пригибая их своей тяжестью, и тогда казалось, будто с них свисает громадный занавес из черной болотной жижи, роняющий грязевые капли.

Выбираясь на сушу, поросшую лесом, мантия вдруг почувствовала, как что-то вокруг нее неуловимо меняется. Она замерла в нерешительности на самом краю небольшого омута у подножия деревьев.

Несмотря на то что тварь поглотила фунтов двадцать пять — тридцать еды в виде лягушек, рыбы, водяных змей, ондатры и живности помельче, ее до сих пор терзали муки жесточайшего голода. Чудовищный аппетит настойчиво гнал на поиски пищи, но что-то удерживало ее.