Страница 21 из 25
И вот однажды, лет эдак через десять-пятнадцать от начала своего приобщения к знанию, ученик призывался наставником, и тот говорил ему: «Я передал тебе все, что ты смог вместить. Больше мне учить тебя нечему. Пойди отсель да изготовь себе свое оружие, а затем возьми его и ступай в лес, дабы там уже завершить свое обучение и обрести себе новое имя. Иди, и безымянным ко мне не возвращайся». После этих слов уже не ученик, но еще не человек, а так – не пойми кто или что, шел к своему заветному дубку, объяснял ему, что их день настал, и со слезами и словами прощения выкапывал из земли свое оружие. Он находил дубовый ствол вросшим в проушину – вросшим так крепко, что дерево и металл слились и стали едины. Тогда он обламывал ветви, корни и слишком тонкую вершину молодого деревца и, наконец-то, получал свое оружие – палицу или секиру с длиной рукояти как раз ему в руку, никак не длиннее. Ведь для того чтобы получить рукоять в полторы руки, он должен был бы провести в учении еще лет десять, никак не меньше…
Могучие руки воина покоились на длинной, в полторы руки рукояти очень древней, еще допотопной двусторонней секиры с коваными бронзовыми лезвиями. А значит, у веселого костерка на разостланной медвежьей шкуре сидел, скрестив голые ноги, сам хозяин лесных угодий – воин-колдун, оборотень, одно появление которого на месте грядущей битвы решало ее исход. Сидел себе, улыбаясь тому, чему только мог улыбаться человек его уровня и положения, и беззаботно глядел куда-то сквозь веселую игру огненных языков.
Так же спокойно, не меняя выражения лица, он неуловимо плавным движением снял с колен свою замечательную секиру и отложил ее себе за спину, на шкуру, поместив возле небольшого мехового свертка с торчащей из него рукоятью меча. Одновременно с этим он встал, потянувшись всем своим грузным, сплошь покрытым замысловатыми рисунками телом, задумчиво поглядел в сторону деревянных подмостков и вполне себе человеческим голосом глухо прорычал:
– Что-то запахло благовониями пряными или женскими румянами-притираниями. Не пойму, каким это ветром на Черную скалу вдруг бабу занесло? Может быть, Сивый вдруг поверстался в домохозяева?
– То не притираниями воняет, медведушко, а псиною грязною, немытою, лесною да блохастою. Опять ты, зверушка лесная, все перепутал! Говорил ведь я тебе, уговаривал: «Завязал бы ты уже, лохматый, с мухоморами! А то ведь совсем ума-разума последнего лишишься да в зверя безъязыкого превратишься!» – последовал незамедлительный ехидный ответ, и на влажное от утренней росы дерево помоста ступил еще один представитель местного воинства, хотя на первый, беглый взгляд любой случайный очевидец опознал бы говорящего не как воина, а, скорее всего, как жреца Единого Бога.
Об этом говорил весь внешний облик пришельца: белые длинные волосы и одежды, вышивка, перстни, браслеты, многочисленные шнуры и подвески и, наконец, длинный резной деревянный посох в жилистой руке – все это прямо указывало на то, что незнакомец прошел жреческое посвящение. И все-таки эти внешние признаки были очевидны и приемлемы только для какого-нибудь никчемного верхогляда – человека поверхностного, нигде и никогда не бывавшего, а посему ничего и не видящего дальше своего собственного носа. Человек бывалый или даже хотя бы просто немного более внимательный наверняка бы обратил свое внимание на то, что осанка пришельца, его манера держаться – прямо, подтянуто, с какой-то гибкой хищностью в плавных движениях, были характерны скорее для бывалого воина-ветерана, чем для мирного служителя Творца всего сущего. Да и длинный кинжал с потертой от частого употребления кожаной рукоятью, что висел в простых ножнах на толстом кожаном поясе, – все эти признаки, вкупе с многочисленными шрамами, перевитыми замысловатыми рисунками, заставляли видеть в нем все-таки воина. Воина, привыкшего отдавать приказы, подчинять и подчиняться.
– Ну, здравствуй, Белояр! – радостно заревел обладатель чудесной секиры, бросаясь на жреца-воина с распростертыми объятиями. – Здравствуй, дружище! Ну вот где бы еще нам с тобой было встретиться, как не в гостях у Сивого? Ты ведь все сидишь безвылазно на своих Семи Дубах, что твой теленок, уготованный для общинного праздника, в стойле. Смотри, растолстеешь – съедят тебя по весне твои прихожане! Как там Стальной Бер с дружиною? Оба вы с ним сидни, одно слово: два сапога – пара!
– Погоди, Шатун! – захрипел Белояр, выворачиваясь из крепких дружеских объятий хозяина леса. – Остановись же, кому говорю! Задавишь ведь, медведь сиволапый! В святилище все в порядке, все подобру-поздорову. Слава Богу! У вас-то в Братстве как? Ты здесь один, или вы всей стаей пожаловали?
– Один, – сразу отстранился и посуровел Шатун. – Еле уговорил Одноглазого не торопиться. «Видишь, – говорю я ему, – стрелу послали белую? Это значит, что весточка от Сивого, а не из Белграда. Охолонись, ни к чему молодежь попусту будоражить, ведь только что из похода вернулись. Еще раны не обратились в шрамы, от иной мертвечиной разит, как на скотобойне. Пусть в себя придут хотя бы немного, от крови отмоются да немного поостынут. Давай, – говорю, – я сначала сам прогуляюсь да во всем разберусь». Послушал меня вожак, уважил просьбу старика: дал три дня и три ночи на разведку боем. Если за это время вестей не будет, то сам придет и всю стаю приведет. Неведомыми тропами собрался идти. А ты сам-то что припозднился? Я пока сюда добирался, так всю дорогу только о том и думал, как это вы с Сивым здесь сидите, вовсю пируете да медовуху его без меня потребляете… Завидовал!
– Не поверишь, друг мой, какая нелепая история со мной приключилась! – всплеснул руками жрец. – Я ведь здесь совсем неподалеку, через реку, у главы корабельных вожей Важины обретался. Совсем стал грудью плох старик, но не сдается, старый хрыч: крепко кормило держит, каждую путину самолично открывает. Так вот, позвал он меня, значит, к себе в терем на лечение. «Принеси, – говорит, – мне, старче, настоек каких зелейных». Как отказать такому уважаемому человеку? Так уж мы с ним лечились: лечились-лечились, лечились-лечились… Веришь или нет, а только за три дня ни разу глаз не сомкнули! Вот какое сильное было лечение! И, значит, сумлел я на третьи сутки-то, а малец, что приставлен был ко мне в догляд, звезду-то увидал, но сробел и будить меня не решился. Так бы я все на свете и проспал – хорошо, что домовой разбудил. Притек к моей постели со всем своим выводком, трясется от страха, как осиновый лист: «Спаси! – кричит в голос, а сам слезами горючими заливается. – Опять лесная баба хохочет, извести наше племя под корень хочет! Не за себя, – говорит, – прошу: пожалей малых детушек!» Вскочил я с лавки, как ошпаренный – сон как рукой сняло. А уж тут малец мне и про звезду доложил. Чуть не прибил сгоряча дурня, но ничего, Бог миловал: сдержался. Кликнул внуков Важины, они меня враз через реку на своем челне переправили. Кстати, отпустить бы молодцев надобно, а то заболтался я тут с тобой, а они ведь ждут на реке, тревожатся.
С этими словами волхв положил два пальца в рот и засвистел по-соловьиному, да так звонко, переливчато-заливисто, что любой разбойничий атаман, услышав подобные трели, зараз, прямо не сходя с места, так бы и умер от зависти или, пристыженный, сразу же бросил свое душегубство и поверстался бы в волхвы.
– Что ж ты так громко-то? – поморщился Шатун. – У меня аж уши заложило! Чай, не у себя дома, на Семи Дубах, сидишь! Ты скажи-ка мне лучше, старче, что тут у вас приключилось? Сивый ведь по пустякам тревожить не станет… Лешие говорят, что кого-то вернули с того света, но так ведь то дело обычное, из-за такого стрелу не пускают…
– Сам еще не разобрался. Всего не знаю, а гадать не приучен, – посуровел волхв. – Скажу только, что у Острова скелетов уже вторую зарю встречает снеккар змеев. Речное братство его от самого Вольного города ведет. Команда около тридцати человек, из них два ящера, десяток ужей, остальные – обычные наги. Воеводой у них Серый Полоз, бравый вояка, умелый и опытный: в Битве Народов отличился, но потом переиграли его – и все, более о нем ничего слышно не было. Ясно, как божий день, что это не простое совпадение… Да только ума не приложу, что могло понадобиться Ордену Змея в нашей глуши, да еще и от Сивого. Кстати, Мастера ужей наш друг, похоже, уже уничтожил. Совсем уничтожил – полной смертью, до полного распада души и растления плоти, без всякой надежды на посмертие. Да что гадать-то… Вон он, Сивый, сам сюда идет, сейчас все нам и расскажет!