Грани жизни

— Спасибо! — снова просиял Володя. — Простите… я пойду… в перерыве я еще успею написать Свете, чтобы сегодня же, авиапочтой… — И Володя, откланявшись, прислонился плечом к стене, а его авторучка быстро забегала по бумаге.

— Так и строчит, не беда, что на весу… Чего не сделаешь ради любви! — ласково усмехнулся Галактион Романович. — Ему приятно прямо со съезда девушке написать… ему и духовный мир ее дорог и близок.

«Духовный мир дорог и близок…»— повторил про себя Сковородин, и снова все пережитое будто опахнуло его своим беспокойным крылом. Если бы его дочь Галина чувствовала духовную жизнь Пети Мельникова, ничего похожего на эту злосчастную историю не могло бы произойти!..

Разве не завидно ему сейчас смотреть на этого влюбленного Володю? А на каком безупречном доверии и уважении построены отношения старшего — Галактиона Травина, храброго генерала Великой Отечественной войны, а теперь очень заметного и уважаемого деятеля нашей тяжелой промышленности, и молодого инженера Володи Семенова! Такие же отношения могли на целые годы сохраниться и между ним, конструктором Сковородиным, и Петей Мельниковым. Оттого и было ему, старшему, так тяжко, что эти равноправные отношения, как нечто неповторимо прекрасное и нужнейшее, вдруг разбились вдребезги.

Когда после окончания заседания старые друзья вышли на морозный ветер, Галактион Романович предложил:

— Пройдемся по Кремлю! Когда представишь себе, какую величественную программу созидания приняли мы на съезде и какие обещания Родине дали, не только душа, но и глаза хотят обозревать что-то величественное!

Сковородин согласился. Оба неторопливым шагом обошли вокруг кремлевских соборов и дворцов и вернулись опять к голубым елям вдоль узорной балюстрады, полюбовались на зимнюю Москву. Потом оба признались, что как в комсомольские годы, так и сейчас испытывают чувство, что с кремлевских высот как бы видится им весь Советский Союз.

Выйдя к Александровскому саду, Травин вдруг сказал:

— Пожалуй, не ожидал я, что так меня взволнует то место в докладе Никиты Сергеевича, где он говорил о притоке свежих сил.

— Да, да! Это сочетание молодых кадров со старыми, — вспомнил и Сковородин. — В чем же причина твоего волнения, Галактион Романович?

Но Травин ответил не сразу.

— Ты знаешь, что мой отец был стрелочником, и я сызмальства ходил с ним проверять пути: не прогнили ли где шпалы, не ослабел ли где костыль, а главное — не треснули ли где рельсы. «Вот, сынок, — скажет он бывало, — гляди и учись: вроде бы и мала трещина, не сразу ее заметишь, а вред от нее большой — лопнет рельс, и крушение поезда неминуемое!» И веришь ли, на всю жизнь мне эта трещина запомнилась: бывает, мала, незаметна, какая-то вроде и случайная трещинка, а прозевай ее — будет беда.

— Что-то я не совсем тебя понимаю, Галактион Романович.

— Сейчас поймешь. Вот сегодня сидит рядом со мной на съезде Володя Семенов, сосредоточенный, счастливый — всем, всем счастливый. Смотрю я на него и думаю: эх, молодой ты мой друг и товарищ, наверняка не сидеть бы тебе здесь и не чувствовать бы себя таким уверенным и счастливым, если бы случилось то, что могло случиться!

— А что же… что могло случиться? — глухо спросил Сковородин.

— Рассказ будет недолгий, но не бесполезный для дела.

*

В номере гостиницы на десятом этаже было светло, уютно, по-домашнему тепло. Рубиновые звезды на кремлевских башнях, как бы плавясь в ночном небе, посылали в сторону тихой комнаты свой струисто-алый свет.

Друзья пили крепкий чай и, казалось, не могли наговориться. Началось с рассказа Травина о Володе, о том, что могло случиться и почему этого не произошло.

После окончания института Володя, тогда еще комсомолец, сразу попал на крупный уральский завод. Комсомольская организация вскоре стала его выделять среди других, его уже метили в заместители начальника цеха. У Галактиона Романовича на примете был другой, правда, не им лично подобранный, а тогдашним начальником цеха. Начальнику механического цеха уже было за шестьдесят; в прославленных не состоял, но, как говорится, «хоть старик звезд с неба не хватает, а работяга». Однако» а последнее время со стороны парткома и завкома, а потом и комсомола стали все чаще слышаться замечания по адресу старейшего начальника: показатели работы цеха, который должен быть одним из ведущих на заводе, просто «приплюсовываются» к общезаводским цифрам, и вот так «натягивают видимость»,

будто механический «не хуже людей». Однажды комсомольское руководство прямо заявило директору завода Травину, что начальнику механического и его заместителю уже пора уходить на пенсию. Это заявление было сделано вскоре после того, как начались разговоры о назначении Володи Семенова… Заместитель старого начальника «подбросил» директору мысль о том, что у Володи Семенова уже, конечно, есть «дружки и приятели», которым и не терпится скорее «протолкнуть мальчишку» на ответственный пост. Начальник цеха и заместитель пришли к директору с жалобой.

— Вообрази, вот сидят передо мной два старых коммуниста, старые бойцы гражданской войны. Советскую власть кровью своей защищали… Двое заслуженных, уважаемых людей пришли ко мне с просьбой… оградить их от притязаний какого-то дерзкого и самонадеянного мальчишки!.. Они возмущены и оскорблены, и я тоже. И неизвестного мне Владимира Семенова я прямо возненавидел: бывают же, мол, в нашем обществе этакие беспринципные молодые честолюбцы!..

Но в парткоме, в комитете комсомола и в завкоме, как вскоре убедился Травин, все организационно-технические предложения Семенова единодушно поддерживались как очень полезные для завода и подлинно современные по уровню технической мысли. Травин не желал этому верить. Семенов представлялся ему ловким хитрецом, с которым он не хотел иметь никакого дела. Но, поскольку ему упорно советовали ознакомиться с предложениями Владимира Семенова, поневоле пришлось встретиться с ним.

Худенький высокий юноша держался скромно и с достоинством. Он не замечал гневно-подозрительных взглядов директора, конечно, потому, что был глубоко увлечен работой и убежден в своей правоте.

— Слушаю я его… и против всяких моих настроений все внимательнее, а потом и с возрастающим интересом. Потом он стал мне свои технические расчеты показывать… и это было интересно!.. В тот день я был чертовски занят, и мы условились с Семеновым о новой встрече. Встретились уже как знакомые люди, и я все тверже убеждался в том, что передо мной не только исключительно способный, но и разносторонне технически развитой, последовательно и остро современно мыслящий человек!.. Как должны на месте выглядеть все изменения, им предложенные, он показал мне все предметно, ясно, талантливо. Старые руководители цеха ничего похожего не могли предложить. Винить их за это не приходится: не у всех на всю жизнь сохраняется сила и острота ума и вообще сила человеческая, думалось мне. Вот у меня, к примеру, железное здоровье, но и ему когда-нибудь придет конец… и будет ли честно и нравственно с моей стороны цепляться за свою директорскую должность? А в данный момент, далее подумалось мне, нравственно ли оставить в цехе все так, как было прежде? И разве нравственно не заметить, не привлечь к общему делу этого ярко одаренного молодого инженера?

Ну! — шумно вздохнул Травин, остановившись перед задумчивым Сковородиным. — Теперь понятно тебе, почему так волновался я, слыша в докладе Никиты Сергеевича советы о взаимоотношениях поколений и открытой встрече свежего притока новых сил?

— Да, кто-кто, а я тебя особенно хорошо понимаю, Галактион Романович… тем более, что у меня такого глубокого удовлетворения своей позицией не может быть… История, о которой в течение многих дней говорил весь завод, еще окончательно не завершена. — И Петр Семенович поведал другу все пережитое за последние месяцы.

Травин очень внимательно слушал и неторопливо расхаживал по комнате, заложив руки за спину и делая характерные, чисто «травинские» движения пальцами. А потом сказал: