Американский опыт

— Я вам помогу, — прошептал негр и вдруг подмигнул.

— Я вас не понимаю, милостивый государь, — растерянно пролепетал Боб. — Говорите скорее: вы денег просите? — он снова устремился вперед, кутаясь в пальто, не хватало пуговицы.

— Четыре года тому назад, — рассказывал Артур Фрезер, семеня, то справа, то слева от убегающего Кастэра… — Я был белым, как все белые. Вы читали в романах, что седеют за одну ночь? Вот так я почернел! Впрочем, вы это знаете не хуже меня, к сожалению, сэр… Я, можно сказать, был в отчаяньи, помышлял о самоубийстве, пьянствовал, посещал психиатров. Но судьба сжалилась надо мною: ко мне пристал, таким же назойливым образом Джэк Ауэр. Нам сюда, — заметил Фрезер и взяв Боба за локоть решительно повернул в сторону 3-го Авеню. — Есть союзы слепых или глухонемых, безногих, старых дев, страдающих от грудной жабы, ревматиков, совместно приятнее бороться за лучшие условия, искать утешения, наконец осмысливать горе. Ибо наша болезнь нуждается в интерпретации. Боб Кастэр, — торжественно заявил черный собеседник: — Вам надлежит стать членом «Союза родившихся белыми». Это пока еще полулегальная организация, благодаря печальному ряду тонких обстоятельств. Но ведь все Юнионы по началу вызывали недоверие, только постепенно завоевывая признание. Наша слабость в крайней малочисленности. До сих пор удалось зарегистрировать 7 случаев подобных вашему и моему. Причем один из них негр, обернувшийся белым… что, в общем, требует отдельной секции. Семь. Это все. Немыслимо рассчитывать пока на сочувствие широких масс. Даже подлинные негры и те нам враждебны. Но в единении сила.

Боб Кастэр так был потрясен первыми же словами Фрезера, что уже не слушал дальнейших его разглагольствований.

— Я не один. Я не первый, — повторял он, раньше про себя, потом вслух, и лицо его расплывалось в глупую, блаженную маску. Седой негр смотрел на него, печально улыбался и сочувственно кивал головою. Затем, достав большой, цветной платок, усердно, с облегчением, высморкался.

10. Катакомбы

Они остановились на углу одной из параллельных улиц, у маленькой цирюльни с вращающимся полосатым столбиком. Через освещенное окно виднелось узкое, длинное помещение, вероятно переделанное из коридора: хозяин или подмастерье дремал в кресле, укрывшись салфеткой.

— Сюда, — сказал Фрезер и отворил низенькую, давно некрашенную, входную дверь.

Тотчас же, будто его дернуло электрическим током, мастер в кителе прянул с кресла и ласково улыбаясь поспешил навстречу посетителям.

— Не беспокойтесь, Сам, — со скромным достоинством произнес Фрезер. — Мы тихие друзья, — и, подталкивая, провел Боба к дверям в другом конце мастерской.

Они попали в темную переднюю, спустились по каменной и неровной лестнице; потом пересекли открытый квадратный дворик (здесь Боб Кастэр заметил: уже вечер); прошли цепь подвальных комнат с цементным полом, где висели котлы, шеренги электрических счетчиков и другие аппараты. Плутая по темному извилистому коридору, они вдруг очутились в большой, двуярусной, резко освещенной зале. Ряды деревянных скамеек окружали, — в центре, — монументальный, покрытый темным сукном, стол. Человек пять или шесть терялись в этом огромном амфитеатре. Лица у них были темные, сонные, движения и голоса тихие (только у одного, вместо лица, мерцала болезненно бледная маска, обрамленная курчавыми, пепельными завитушками). На краешке стола, маленькая женщина, с пышной гладкой косой, и гигант, атлетических форм (как потом выяснилось, — председатель, Джэк Ауэр), играли в шашки.

Неясный гул одобрения встретил вновь пришедших; тени зашевелились, приподнялись, пересели ближе к столу. Атлетического сложения, бритый, морщинистый, Ауэр встал и звякнул колокольчиком:

— Друзья и сотрудники, — начал он. — Рекомендую общему вниманию новую жертву социально-космических конфликтов: Роберта Кастэра. Анекдот с ним приключился в ночь на это воскресенье. А сегодня уважаемый джентльмэн уже здесь: судите о качестве работы нашей администрации. Должен воздать крайнее секретарю Карлу В. Мостицкому, к сожалению отсутствующему, а также похвалить проницательность, такт и сноровку Артура Фрезера. Предлагаю произвести сбор в пользу потерпевшего, — с этими словами он взял чью-то помятую шляпу, швырнул в нее банкнот и передал соседу по кругу.

Присутствующие, поочередно, совали туда разной ценности ассигнации, — пока шляпа не попала в руки Боба.

— Это для вас, — пояснил председатель и заставил Кастэра пересчитать содержимое. — 25 долларов! Друзья, представьте себе, нас не семь, а сто или тысяча. Понятно? Фред Нельсон, пожалуйста по уставу! — Джэк Ауэр снова звякнул колокольчиком.

Нельсон оказался толстым, тучным астматиком. Он встал, гулко ударил себя по груди и в тон звуку, тяжело, заговорил:

— Сообщу по порядку. Я белый. Родился даже блондином. Я был счастлив. Работал на конфектной фабрике; женившись на дочке хозяина, стал его компаньоном, а после смерти тестя — единственным владельцем предприятия! Наши сласти пользовались заслуженной репутацией в итальянском квартале. Раз, вечером, очень усталый, я вышел от крупного клиента, где-то на Ист-Сайд. Место было глухое, моросил дождь, такси не попадалось и я порядочно вымок. Несколько автобусов промчалось вверх и вниз по Авеню; я не знал эту линию, но решил сесть в любую машину: проехать несколько кварталов, до первого собвея. Я так и поступил и, бросив монету, занял свободное место. Автобус, — коричневого цвета, — был плохо освещен, немногочисленные пассажиры угрюмо молчали, а лицо шофера мне показалось знакомым.

«Куда идет этот автобус»? — спросил я. Но шофер не услышал или не пожелал ответить. Только ближайшие спутники удивленно оглянулись. Вскоре я позвонил, считая более разумным слезть. Но машина все мчалась, шлепая шинами по грязной мостовой: за окном осенняя ночь, ливень и совершенно незнакомые улицы. Вдруг мы въехали на какой-то покатый, железный мост, существование которого я не подозревал в этой части города. «Я хочу сойти», — сказал я как можно спокойнее: «Я уже приехал».

«Господин сел в автобус не зная его курса», — произнес кто-то сзади меня: я не понял, с упреком или в оправдание.

«Затормозите немедленно», — крикнул я, подбегая к шоферу. А тот, словно глухой, немой (мелькнуло: не спятил ли с ума), продолжал бешенно гнать свое чудовище в темноту… Тогда, за спиной, из дальнего края, раздался голос человека, которого я не мог разглядеть: «Спустите этого суслика»… и мотор, сразу замедлив, стал. Не зевая, я выпрыгнул и побежал прочь. Оказалось: совсем близко, за углом, станция подземки. Минут через 40 я очутился уже дома. К жене наведались знакомые, мы играли в gin rummy и я собрал 18 долларов. Лег спать в очень хорошем настроении. А на утро проснулся — негром. Сначала было ужасно. Все пошло прахом, семья расстроилась, дело забрали. Но теперь мне легче. Я привык и обрел друзей…

Фред Нельсон почтительно поклонился и хотел сесть.

— Предъявите отличительный знак, — строго напомнил председатель.

Толстяк покорно растегнул рубашку и обнажил правое плечо: там выделялось пятно, — величиной с апельсин, — белого, нежного цвета, окруженное жаркой, звериной чернотой.

— Герард Ферри, — возгласил председатель Ауэр.

— Я негр, родом из Иллинойс, — сообщил, осклабясь, болезненно бледный, курчавый господин: — По образованию я юрист. Защищал бедных и угнетенных, писал в наших газетах и был кажется счастлив. В связи с одной интересной тяжбой мне пришлось смотаться в Нью-Йорк; предполагал управиться в несколько часов, но пришлось застрять на week end. В субботу вечером, помню, летом 1940 г., я гулял по центру города, любуясь его достопримечательностями. Незаметно добрался до Madison Square. Толпы любопытных стекались со всех сторон к этому безобразному зданию. На стенах висели бесчисленные афиши: но по ним трудно было догадаться о программе вечера… Они рекламировали многие труппы и разные выступления на месяц вперед. К тому же я слегка близорук и очков не ношу. У открытых касс вытянулись длинные хвосты: рвали из рук билеты на все эти представления. Медленно я пробирался дальше и дальше, словно зачарованный. Пришел к месту где дежурили контролеры. Я ждал: сейчас меня окликнут… тогда я спрошу, что именно дают сегодня и где можно приобрести билет. Но меня не остановили. Незаметно для себя я очутился внутри многоярусного бесконечного амфитеатра, заполненного нарядной публикой: неловко и боязно. Распорядители с желтыми повязками метались меж скамьями, рассаживая, густо заполняющую все проходы, толпу. Боязно: кто-нибудь спросит, а я не сумею толком объяснить как сюда попал. То, что для белого простая оплошность, для негра уже преступление. В глубине, на площадке, был выставлен полный набор инструментов большого оркестра; группы подростков, очевидно хор, выстраивались у возвышения. Горели огни, отовсюду свисали флаги, на транспарантах чернели замысловатые надписи, выведенные старинной готикой. А понять в чем суть нельзя! Осторожно, никого не толкая, я шел вперед, повернул раза два, поднялся куда-то по лестнице, там нашел ряд пустующих стульев и уселся. Мне было приятно, удобно и все-таки боязно: негр-интеллигент обязан проявлять сугубую бдительность. Места вокруг быстро заполнялись. Публика валила и валила, ища свободного кресла.