Американский опыт

У Сабины с мужем были отдельные кровати, при любой простуде тот боялся ее целовать, — из гигиенических соображений. Как они смеялись над этим, счастливые, гордые, уверенные: с ними такое не приключится. Законные супруги, укладывающиеся спать в пиджамах, — тема бесконечных издевательств. Боб однажды пошутил: семейное счастье или сексуальная смерть!

— О чем ты думаешь? — спросила из темноты.

Охотно отозвался, ждал этого:

— Мы точно на похоронах, наших, собственных.

(пропуск текста в источнике — прим. А. Белоусенко)

цировал, на манер прививки, вакцины: свойственная ему форма защиты.

Она ничего не возразила, только просунула руку под его щеку: будто не Сабина, а третий, свидетель, жалеющий и его, и ее. Он тихонько, нежно, в такт дыханию, начал облизывать ее пальцы, тоже вырываясь из настоящего, текучего, в прошлое, вечное.

Аспирин ли, усталость… они почти сразу заснули: с тяжестью в груди, — дети, стремящиеся, после обидных побоев, поскорее убежать из действительности.

6. Полезная деятельность

Работа, которую временно выполнял Боб Кастэр, несмотря на свою простоту, — или именно благодаря этому обстоятельству, — изнуряла его. Надлежало, по спискам, укладывать в пакеты книги, заказанные оптовиками, — связать, наклеить готовый ярлык (не напутав) и подать к лифту. Боб служил в Экспедиции большого издательства. Где-то, в кабинетах и будуарах, ученые, дельцы или дамы, ощутившие в себе творческий порыв, отщелкивали на машинках свои произведения, расчитанные на 14-тилетних, седеющих, подростков… В другом заведении книги печатались, в третьем, — их перелистывали скучающие или жаждущие откровения покупатели. Все это не касалось Боба Кастэра. 8 часов в день, он, вместе с другими озабоченными неудачниками метался по нудным подвалам, освещенным резкими прожекторами, и выбрасывал наверх тяжелые снаряды, — в большинстве случаев, взрыва не дававшие.

Боб Кастэр родился в Америке. 7-ми лет, — после смерти матери, — отец его увез во Францию: назад Боб вернулся уже после Пэрл Харбор. 30 лет он жил в Европе, слонялся по страшным и неповторимым городам. В Берлине встречался с подростками Рэма, в Париже с художниками и поэтами традиции Аполлинэра. Войну против немцев Боб начал еще в Испании, где его легко ранило в ногу.

Америки он не помнил. Отец, указывая в сторону садящегося солнца, иногда говорил ребенку — там Америка… Багряные поля над зеленым океаном… Это была Америка его детства. Сердце сжималось от сладкой тоски, тянулось в таинственную даль, клянясь когда-нибудь доплыть, вернуться, — домой. Другой Америки он не знал. По дороге, на Бермудских островах, куда их пароход нечаянно завернул, англичане задержали Боба, заподозрив его в шпионаже: не то приняли его за кого-то другого, не то прошлое Боба показалось им слишком красочным. С помощью консула, Роберта Кастэра скоро освободили, но работа на заводах обороны отныне была для него, — как неблагонадежного, — совершенно исключена. В армию Боба также не приняли: на медицинском осмотре, болтая с дураком психиатром, он в шутку заявит, что спал однажды с мальчиком. Этого было достаточно: очутился за бортом, а войну эту он ждал и считал справедливой. Из Мичигана, где проживала дальняя родня матери, ему слали теплые, вежливые письма. Боб съездил к ним и нашел людей, — такого примитивного, детского склада, что ему стало невмоготу. Кроме того, они решили его женить. Он выкупался в Lake Michigan: поплыл далеко, чем вызвал небывалое оживление на берегу, — оттуда кричали, свистели, улюлюкали. От дикого шума ему захотелось зарыться головой в воду, уйти навсегда от берегов. Когда Боб выбился из сил, он по обыкновению лег на спину. Но волна в озере была непривычная: резкая, стесненная. То мелкие, мягкие валы, то огромные, зловещие, холодные, поднимающиеся откуда-то из таинственных глубин. Боба перевернуло, залило. Захлебнувшись, ослепленный, он едва не утонул. На следующий вечер уехал в Нью-Йорк.

Для многих война была началом новой жизни, расцветом в делах, — приключения, чины и высокое жалование. Не для Боба Кастэра. Он исколесил Европу вдоль и поперек, — некоторые страны на велосипеде, — изъяснялся на десятке главнейших языках, знал окраины и пригороды большинства столиц, всюду имел знакомых и верных друзей. Всего этого недостаточно. Он побывал в десятке учреждений, писал прошения, заполнял анкеты с вопросами вроде: имели ли вы nervous break down, потребляете ли спиртные напитки (всегда, часто, никогда, — надо было подчеркнуть ответ), какой ваш излюбленный hobby. УНРА, ИМКА, Office of War Information, география, филология… Повсюду Боб натыкался на известный ему, ненавистный, тип среднеевропейских люмпен-пролетариев, остервенело защищавших свои шкуры, свои бифштексы, свои ложные представления. Немногие американцы, попадавшиеся ему, смахивали на тяжелых, хорошо воспитанных, детей, — в европейских делах они не разбирались и главная их забота была: сохранить статус кво, шаблонное течение бумаг и не попадаться в просак!

К этому времени, друг Кастэра, швейцарец, затеял художественное издательство и Боб, нуждаясь в деньгах, на заказ состряпал книгу об испанском Ренэссансе. Аванс ему выплатили, но труд так и не вышел в свет. «Ты не понимаешь Америку, — объяснил ему швейцарец. — Американцы любят… Американцы не любят»… Всякий раз когда Боб что-то замышлял сделать, — от души! — он непременно натыкался на австрийца, ирландца, поляка или мексиканца, которые вопили: вы не знаете Америку!.. и тут же пускались в пространные описания характера аборигенов, словно речь шла о таинственном, полоумном, карликовом племени в недрах тропиков, богатых резиной или золотом. А самих американцев Боб почти не видал. Куда бы его ни заносило.

— Чикаго, Детройт, Бостон, Сан-Франциско, — ему говорили: «Разве это Америка»… Он ехал дальше, но и Америка отступала, проваливалась, — невозможно ее открыть! Американцы, которых Боб встречал без посредников, были загадочно просты и несколько пресны, однообразны. Совсем не глупы, но вне круга интересов волновавших Кастэра. Те же, редкие, что рассуждали и жили в понятных категориях, — были не у дел: нищие, без влияния, без работы, без корней.

Вернувшись из своего неудачного путешествия по Калифорнии, Боб нанялся упаковщиком в издательство своего друга: 20 долларов в неделю. Но вскоре они поссорились на почве фрейдизма: Боб считал современную практику психоанализа — жульничеством. Швейцарец, убежденный поклонник Фрейда и Юнга, прогнал его за ереси. Но там Боб научился коммерческому обращению с книгами, узнал необходимые адреса и термины: перешел в другую, крупную фирму, уже за 28 долларов в неделю (платный, недельный отпуск в конце года). Ему открылся новый литературный опыт — рабочего. В силу этого опыта, «Война и Мир» — зло, ибо тяжело ворочать пакет с 50-тью экземплярами. А Вики Баум всех полов и национальностей — добро (ибо мало весит, несмотря на свою пухлость). Тогда он познакомился с Сабиной и жизнь его неожиданно обрела новую ценность и полноту.

7. Понедельник

Незаметно Боб Кастэр проскользнул в чулан, где рабочие переодевались. Ничего приятного этот день не сулил ему. Он несколько запоздал: в комнате ни души, — только настежь растворенные шкафы с темными пальто и пиджаками. Надев халат, поспешно шмыгнул в свой угол. Против ожидания, никто не обращал внимания на Боба Кастэра. Со времени войны персонал этого консервативного заведения постоянно менялся, приходилось нанимать любой сброд, — ежедневно пополняя тающие кадры (в мирные годы, хозяин, добрый католик, считал предосудительным заставлять инако-верующих работать по праздникам, а праздновать святых всех исповеданий он не мог).

Только старый Альфред, принимавший пакеты с тачки на лифт, удивился: «Еще один черномазый чорт»!

Трудились, разумеется с прохладцей. Уборная являлась чем-то в роде клуба, где собирались подростки, — они преобладали: — курили, вспоминали приключения последнего week-end'a. Из страха перед взыскующим начальством, производившим ревизии и в уборной, все усаживались на табуреты: дверей у кабинок не было, вероятно из соображений нравственности. Они курили, болтали, делясь наблюдениями и опытом. Опыт быт обнаженный, нищий: скелет без мяса, кожи и красок.