Страница 51 из 122
Уэнди с улыбкой повернулась назад.
— Приехали, ребята, конечная остановка! Пожалуйте на свежий воздух!
Она распахнула дверцу, соскочила; через мгновение послышался лязг и поворачивание хорошо смазанных шарниров; боковая стенка фургона откинулась.
Филип подождал, пока выберутся остальные, последним подошел к борту. Чувство было такое, будто все происходит, как в кино, где герой впервые в жизни попадает в концлагерь. Ночной воздух встретил холодом. Филип спрыгнул вниз вслед за попутчиками. Темное небо было сплошь усеяно немигающими звездами. Вокруг тишина, слышно только сопение новобранцев да слабое поскрипывание ветвей в лесу, окружавшем лагерь.
Обойдя грузовик спереди, Эрик встал перед группкой вновь прибывших. И тут Филипу вспомнились слова человека из Баррингтона про этих, из «Крестового». Стоявший перед ними в свете звезд, в отблесках горящих окон ранчо Эрик производил именно такое леденящее душу впечатление. Казалось, он высечен из белого мрамора, выражение лица абсолютно безжизненное. Заговорил, и его резкий голос прозвучал как-то странно, словно издалека.
— Сначала о главном. Все, вероятно, устали. Потому вам организуют ночлег. Уэнди! — бросил он своей спутнице.
— Слушаюсь! — кивнув, четко отозвалась она. — Женщины со мной! В женское общежитие.
Она указала большим пальцем через плечо на длинное баракоподобное строение справа от ранчо. И, повернувшись, зашагала к нему, три девушки безропотно двинулись за ней.
— Мужчины — туда! — кивнул Эрик в ту сторону, где на задворках лагеря гнездились маленькие домишки. Он пересек дорожку вокруг клумбы, зашагал дальше, прямо по утоптанной земле. Филип и трое парней гуськом последовали за ним. Это все больше и больше напоминало фильм из жизни военнопленных. Кажется, вот-вот появится Стив Маккуин и начнет дубасить мячом по стенке какого-нибудь барака. При всей странности и даже жути положения Филипу почему-то вдруг сделалось смешно, он едва сдержал улыбку, Сопляки, настоящей службы и не нюхали! Но тут же вспомнил про кровавый след на стене своей мастерской в «Сохо», и ему стало не до смеха. Эти люди не шутят, сказала Сара. С виду будто детские шалости, но кто его знает, какая фантазия взбредет этим детишкам в голову…
Эрик оставил двоих у домика рядом с громадным амбаром, сказав, что вернется через пару минут, а Филипа с четвертым повел дальше, под гору, к домику почти у самой ограды, за которой заслоном вставали деревья. По дороге миновали штук восемь таких же домиков, но свет нигде не горел, окна плотно прикрыты. Если кто в них и живет, наверняка спят.
Эрик распахнул дверь домика, отступил, пропуская вперед Филипа с его сотоварищем. Вошел следом, щелкнул выключателем у притолоки. Вспыхнула единственная голая лампочка на длинном гибком шнуре. Ватт сорок, не больше — чтобы раздеться, достаточно, но для чтения и разных занятий явно темновато.
Внутри все по-солдатски просто: грубые нары, четыре тумбочки в ряд вдоль дальней стены, единственный складной стул. Ни умывальника, ни шкафа для одежды, ни зеркала. Но с удивлением Филип отметил, что при таком скудном комфорте в плинтусы вделано электрическое отопление.
— Здесь просто, — сказал Эрик заученным тоном, явно не в первый раз, — зато удобно и чисто. Туалет и ванная в дальнем конце учебного корпуса — помните, тот амбар? Завтрак там же, в учебном корпусе. Для сведения: мы находимся на большей высоте, чем Эспен, потому не удивляйтесь, если почувствуете быструю утомляемость. Сейчас советую спать. День завтра напряженный.
— А какие планы? — спросил Филип.
Эрик пронзил его ледяным взглядом.
— Сразу после завтрака ознакомительное собрание в учебном корпусе.
— Во сколько? — спросил новоиспеченный сосед Филипа.
— Рано, — отрезал Эрик. — Не волнуйтесь, вас непременно разбудят.
Едва кивнул и вышел, прикрыв за собой дверь.
Филипу тотчас захотелось проверить, заперта дверь или нет. Повернул ручку, дверь со скрипом распахнулась. Пожав плечами, Филип вернулся в комнату.
— Слава богу, хоть на ночь не запирают…
— А что, разве могут? — спросил парень, заметно струхнув.
— Мне так показалось, — скорчил гримасу Филип. Протянул руку: — Меня зовут Филип. Филип Керкленд.
— Дэн Джексон! — представился его сосед, пожимая руку Филипа.
С виду около тридцати. Волосы длинные, блекло-соломенные, вытянутая, изможденного вида физиономия, за стеклами очков без оправы — маленькие глазки. Сильно потертые джинсы, бледно-зеленая футболка и заношенная легкая солдатская куртка. В общем, по виду парень отдаленно напоминал дезертира шестидесятых.
Джексон присел на нижнюю койку, пружины скрипнули. Похлопал руками по матрацу, поморщился.
— Жестко! Я помягче люблю…
— Не думаю, чтоб они заботились о нашем с тобой удобстве, — заметил Филип.
Он сел на раскладной стул, стянул ботинки. Устало откинулся на спинку, закурил.
— Что ты хочешь этим сказать? — Джексон, поерзав, плюхнулся на единственную подушку, заложил под голову руки.
— Слыхал что-нибудь про этих людей? — спросил Филип, пропуская мимо ушей вопрос.
— Только то, что сами сказали.
— А что сказали?
— Что заведение у них вроде соцобеспечения. Бесплатная еда, койка, отдых. Особенно-то я не расспрашивал. Чего нам, нищим-то, права качать! Так ведь?
— Ну а с боженькой они к тебе не подъезжали?
— Нет. А что? Думаешь, они из этих, да?
— Кто их разберет! Видал крест у них на куртках и еще такой же большой знак на дверях амбара?
— Тоже в виде креста, что ли? Тьфу ты, может, это шайка каких-нибудь фанатов… — Джексон покосился на верхнюю койку, повернулся к Филипу. Тусклый свет единственной на потолке голой лампочки замерцал на стеклах очков, глаза спрятались. — Ладно, ну и что с этого? Я же говорю, где нам права качать… У меня всего десять долларов за душой и никакой надежды на большее.
— Откуда будешь? — спросил Филип. Он поднялся, принялся стягивать одежду.
— Не слыхал небось! — со вздохом отозвался Джексон.
— А все-таки?
— Из Пустоши, — сказал его долговязый сосед. — Поселок там есть, Чэтсуорт.
— Как так из «пустоши»? — переспросил Филип, стягивая носки.
— Называется: Пустошь «Золотая сосна». Болотный край в Нью-Джерси, две с половиной тысячи квадратных километров, — пояснил Джексон. — Это между Филадельфией и океаном, южнее Нью-Йорка. Чэтсуорт — завидная дыра! Из магазина Базби как посмотришь — кругом одни лопухи!
— «Золотая сосна» — ну и названьице для болота! — пробормотал Филип. Он прошлепал босиком по полу, выключил свет, полез на верхнюю койку.
— Все штаты клюквой обеспечиваем, — с усмешкой произнес Джексон в темноте. — У нас либо клюкву собирают, либо выдирают мох сфагнум, где тобь и костоломка. Тем и живут.
Он произнес не «топь», а «тобь».
— А что это, «топь», «костоломка»? — поинтересовался Филип.
— «Тобь» — такое болото, где старые дубы гниют. А «костоломка» — то же болото, только там кедр светлый. Местечко у нас — дай боже! Как школу закончил, всего и выбору-то, либо клюкву, либо мох собирай. Братья у меня по клюкве, отец по мху. А меня и от того, и от другого воротит, вот я и слинял оттуда. Теперь в дебрях кукую, в Колорадо. Гол как сокол. Неплохо преуспел за шесть лет, а?
— Сколько тебе? — спросил Филип.
— Двадцать четыре.
— Я думал, больше… — протянул Филип.
— Мы с Пустоши все такие…
Джексон умолк, наступила долгая глухая тишина. В щелях тесовой крыши гулял ветер, слабо поскрипывали доски, будто палуба корабля при качке. Вот скрипу стало вторить всхрапывающее посапывание снизу. Джексон спал и, вероятно, видел во сне магазин Базби и свои бескрайние болота между Филадельфией и берегом Атлантики.
Лежа на жестком тонком матраце прямо под темными балками крыши, Филип вдруг очень четко все представил: именно такие, вроде Джексона, парни из самой глубинки Америки и составляют основной резерв «Десятого крестового». Достаточно найти человека, у которого ничего за душой, вселить в него искру надежды, и он с радостью заложит им и душу, и мысли, и сердце. Так случилось с Хезер. Мечта стать великой балериной столкнулась с действительностью, что означало, как бы способна Хезер ни была, до истинного таланта ей далеко. Но вместо того, чтобы открыто посмотреть правде в глаза, она схватилась за очередную иллюзию и сама, по доброй воле примкнула к отшельничьему клану святош, существ с ранимыми душами, готовых без оглядки отречься от самих себя, чтоб не думать о будущем, отдав себя во власть чьей-то хозяйской воле-любви — Матери Терезы, Матери Настоятельницы…