Страница 21 из 27
— Ну и как? — насторожился Турчин.
— Они выдают Шамрая с головой.
— То есть?
— На маршевой лестнице, в том месте, откуда упал Антонюк, обнаружены следы его пальцев.
— Неужели он такой простак, чтобы оставлять автограф?
— Я тоже думал над этим. Вероятно, он надеялся, что роса все смоет, но просчитался. Роса выпала небольшая, и отпечаток остался неповрежденным, свежий и четкий.
— Нет, тут все-таки что-то не то... Сами подумайте: всё против Шамрая, буквально всё, и даже то, что он упрямо, демонстративно отмежевывается от преступлений. Если бы мы имели дело с новичком, а то ведь Краб, на счету у которого десятки преступлений...
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ следователь провел первый допрос. Шамрай присмирел, должно быть, осознав всю сложность положения, в котором очутился. Не шумел, не ругался. Лицо его было измучено, покрасневшие от бессонницы глаза глядели тяжело и хмуро. Чуть сгорбившись и положив на колени крепкие, жилистые руки, он сидел, как каменная глыба.
— Ну, так что же вы надумали? — нарушил молчание Скрипка. — Будете выкручиваться или сразу во всем признаетесь? Напомню хорошо вам известное: чистосердечное признание смягчит вашу судьбу.
— Мне не в чем признаваться.
— Так уж и не в чем?
— Представьте себе.
— А деньги?
— Они не мои.
— А чьи же?
— Не знаю. Мне их подбросили.
Скрипка мысленно улыбнулся. Такой вариант он предвидел.
— Приберегите свои сказочки для детей.
Лицо Шамрая сразу потемнело, словно на него внезапно упала тень. Казалось, темнее стали даже покрасневшие от недосыпания глаза, а левая бровь нервно задергалась, и пальцы сжались в кулаки. «Сейчас начнет кричать, ругаться», — подумал Турчин. Однако Краб сумел сдержаться.
Вошел Кузьмин, окинул Шамрая пытливым взглядом, сел за стол и стал слушать.
— Значит, вы все отрицаете? — задал вопрос следователь.
— Я уже сказал.
— Тогда объясните вот что: почему вы с Антонюком были в ресторане в день ограбления колхозной кассы?
— Захотелось повеселиться.
— А кто пригласил, Антонюк вас или вы его?
— Какое это имеет значение?
— Имеет.
— Антонюк меня.
— И часто у вас появлялись такие желания в рабочее время?
— А почему это вас так интересует? Или вы, может, думаете, что мы обмывали удачное ограбление?
— Не исключено.
— Надо быть последним олухом, чтобы отважиться на такое.
— Именно на это вы и рассчитываете. Подобные приемы вас, видимо, раньше выручали. Стареете, Краб. Сбиваетесь на шаблон.
— Не надо лирики, начальник. Я сказал правду. Антонюк пригласил меня опохмелиться, и я не отказался.
— Валить все на мертвых — тоже шаблон. К тому же и старый. Придумали бы что-нибудь поновее.
— Нет необходимости, — спокойно ответил Шамрай.
Следователь начал беспокойно вертеть в руках ручку. Надо искать какой-то новый ход и такой крутой, чтобы ошеломить Шамрая.
— Итак, деньги вам подбросили. А как с отпечатками пальцев на маршевой лестнице? Может, их тоже подделали?
Шамрай поднял голову. В его глазах вспыхнули беспокойные искорки, и майор, не отрывавший взгляда от его лица, сурово спросил:
— Не ожидали такого вопроса?
Краб повернул голову и бросил на майора короткий взгляд. Беспокойных искорок в его глазах уже не было. Вместо них — равнодушие.
— Попробуйте опровергнуть эту улику, — продолжал майор.
— А я и не собираюсь этого делать. Отпечатки мои.
— Это уже другой разговор. А как они появились?
— Что ж, объясню. Мне захотелось выяснить, почему сорвался Антонюк. Вот я и поднялся выше.
— И не побоялись?
— Я не из слабонервных.
— Однако после смерти Антонюка вы первый отказались лезть на башню.
— На то была другая причина.
— Какая же?
Шамрай молчал, только тяжело дышал.
— Хорошо, — не дождался ответа майор. — Тогда скажите, кто может подтвердить, что после того, как сорвался Антонюк, вы поднялись выше?
— Не знаю, вероятно, бригадир...
Шамрая отвели в камеру. «Поговорите с ним потом, — посоветовал Турчину майор. — Пусть немного остынет». Но под вечер Краб пытался покончить с собой, перерезав обломком лезвия, неизвестно откуда взявшимся, вены на руках.
В больнице Шамрая положили отдельно, посадив дежурить милиционера. Стоило тому отойти к окну, как Краб, прикрывшись простыней, начал зубами срывать повязки. Милиционер нажал кнопку вызова. Прибежали дежурный врач, медсестра.
— Извините, молодой человек, — сказал седой доктор, присаживаясь возле кровати больного, — но вы беспросветный дурак, потому что, несмотря ни на что, жизнь прекрасна. А вы хотите от нее избавиться.
— Люди — сволочи! — грубо перебил его Шамрай. — Они хуже волков.
— Вот вы куда...
— Да, хуже! Волк волку верит и в беде не оставит. А человек готов загрызть себе подобного.
...Турчин, выслушав рассказ милиционера об этой сцене, подумал: «Что же побудило Краба к самоубийству?» Этот вопрос он задал Кузьмину.
Майор что-то черкнул в записной книжке, выпрямился и ответил:
— Так или иначе, а случай не из приятных. Натерпимся из-за него от начальства по самую завязку. Я уже написал объяснение, но это только начало.
— Мне тоже попало, — признался следователь Скрипка.
— Ничего, переживем, — бодро заговорил майор. — Цыплят, как говорится, по осени считают, а у нас будет осень, когда закончим следствие.
— Прокурор говорит, что мы поспешили с Шамраем и наломали дров... — сказал Скрипка.
— У него есть какие-нибудь иные соображения? — недовольно поднял голову Кузьмин. — Нет? И у меня, представьте себе, нет. Мое мнение такое: надо энергичнее браться за Краба. В наших руках столько фактов, и чтоб не вывести подозреваемого на чистую воду! Да всем нам тогда грош цена.
— Может, и так, — согласился Скрипка. — Тем более, что я уже дважды навестил его в палате и не услышал от него ни слова. И от еды отказывается. Хлебнем мы горя с этим Крабом, ох, хлебнем.
— Разве нам впервой? — все еще бодрился майор. — Главное — результат.
Турчин молча сидел рядом с капитаном Мамитько. В случившемся он во многом сам виноват: ведь фактически до убийства Антонюка дело вел он, вот и получается, что довел его до ЧП. Над всем этим он много думал и до сих пор не был убежден в вине Шамрая, а теперь, когда стало известно мнение прокурора, уж и не знал, что делать.
— Прошу вас, — обратился он к следователю, — разрешите мне встретиться с Шамраем...
ШАМРАЙ лежал в длинной, узкой, с высоким потолком и единственным окном палате. Милиционер, дежуривший возле него, доложил, что срывать повязки он больше не пытался, вел себя так, будто потерял ко всему интерес, в разговоры не вмешивался, глаза у него были все время закрыты.
Но когда в палату вошел Турчин, он приоткрыл глаза и его бледное, почти белое лицо помрачнело.
Лейтенант сел возле небольшого столика, положил на него планшетку и, подперев голову рукой, задумался: как допрашивать Шамрая, если он ко всему безразличен, даже к своей жизни? Будешь задавать вопросы, а он будет лежать и молчать. Да, глупее положения, черт побери, не придумаешь. Но и самому молчать нельзя, ведь это явный признак бессилия. С чего же начать? В конце концов, что с ним церемониться! Преступник — это преступник, а допрос — это допрос.
— Послушайте, Шамрай, — заговорил Турчин мягко, — вам не впервые иметь дело со следствием, и вы хорошо знаете, что молчанием тут не отделаться. Оно не в вашу пользу. Факты, что мы собрали, свидетельствуют о вашей причастности к преступлениям. Однако никто не отнимает у вас права опровергать их.
Шамрай продолжал лежать неподвижно, словно речь шла не о нем, только напрягшиеся желваки на широком лице свидетельствовали, что нервы напряжены до предела. Но Турчин спокойно продолжал:
— Конечно, если вы не виноваты, вся душа ваша бунтует против причиненной вам обиды. И все же я взываю к вашему разуму и говорю: переступите через свои эмоции!