Ледокол

Кир нетерпеливо рычит, и носом шумно хватает воздух, и стонет так проникновенно, мне в рот, низко и протяжно. Наши языки сплетаются, в бешеном ритме. Я обхватываю его за шею, привлекаю ближе. Он тяжело наваливается сверху, и тянет мою футболку ещё выше, пока не разорвав поцелуй, скидывает её с меня.

Отстраняется, смотрит, словно проверяет, я ли перед ним. Его взгляд движется вместе с руками, которые гладят, сжимают, давят мою кожу. Лихорадочно, алчно, и я выгибаюсь ему навстречу. Готовая отдать всё.

Тяну вверх его майку. Тоже хочу ощутить жар его тела, провести по гладкой коже ладонями, зацеловать всё его тело. Он даётся мне, но ненадолго, как всегда, перенимает лидерство, и мне остаётся только, вцепиться в его плечи, когда он склоняется и жадно целует мою грудь, втягивая в рот мои соски, царапая их зубами. Грудь сейчас стала такой чувствительной, что я почти кончаю, только от одних этих ласк. Его отросшая борода щекочет мою кожу, когда он продолжает дорожку из поцелуев вниз, оглаживая мой пупок. Нежно гладит мой живот, спускаясь всё ниже, и ныряет между ног, влажно и длинно лижет моё лоно.

Я зажимаю себе рот, чтобы не стонать громко, но очередное его влажное движение, подкидывает меня, выгибает, и с губ срывается вскрик. Я кидаю взгляд на прикрытые двери комнаты, остатками ума понимая, что нужно вести себя тише, и не разбудить Андрея. Но с Киром всегда так ярко, что удержать свои эмоции почти невозможно.

Он тем временем, нетерпеливо стягивает джинсы, и одним быстрым движением погружается на всю длину, сгибая мои ноги в коленях, и соединяя наши тела, тут же целует, передаёт мой вкус со своих губ.

В голове мелькает мысль, что нужно попросить его ослабить напор, он может навредить ребёнку, но сил хватает только вымолвить:

— Чуть медленнее, прошу.

Но и это срабатывает, он притормаживает, замедляется, и я, расслабляясь окончательно, позволяю мыслям утечь, и сосредоточится на удовольствии.

А после мы лежим, слившись в объятиях друг друга, слушая дыхание, тихий гомон телевизора, ощущаем замедляющееся сердцебиение, и думаем наверняка об одном.

О расставании.

8

— Ах ты, маленький ростовщик, решил уморить меня налогами, — беззлобно ворчит Кир.

— Плати, или в тюрьму, — это уже Андрей.

Я прищуриваю один глаз и выглядываю из под одеяла. На улице уже день. Комната залита дневным светом.

Кир и Андрей сидят за столом и играют в Монополию.

Я приподнимаюсь, и сажусь, кутаясь в одеяло.

Честно, я думала, что он уйдёт, ещё до побудки, и совсем не ожидала увидеть их совместную игру с Андреем.

— О, красивая, мы тебя разбудили? — оборачивается Кир.

Он гладко выбрит, свеж, и очень даже улыбчив. И видимо решил задержаться.

— Привет, мам! — машет Андрей.

Сын тоже опрятно одетый в сменные вещи, сидит довольный за столом.

— Привет, — я встаю, и потягиваюсь, откидываю одеяло, и надеваю тапки, — давно вы встали?

— Да не очень, — отмахивается Кир, и кидает кубики.

— Завтракали? — прохожу мимо, заглянув в развернувшуюся баталию. У Кира почти нет, ни денег, ни предприятий, зато у Андрея их складывать некуда.

— Да, дядя Кир, пожарил мне яичницу, с сосисками, — кивнул Андрей.

— Какой дядя Кир, молодец, — хмыкаю я, и бросаю взгляд на невозмутимого Кира.

— А то, — криво улыбается он, — умывайся, и тебя накормлю.

Он поправляет отросшую челку, что падает ему на глаза, а я бесстыже залипаю на прокаченном бицепсе, под разрисовкой кожей. Черная футболка не скрывает прочие выдающиеся мышцы, и я беззастенчиво скольжу взглядом, по его фигуре, пока не натыкаюсь на его взгляд, под вздёрнутыми бровями.

Кир смотрит насмешливо, и я тут же отворачиваюсь.

Я спешу ретироваться в ванную. По ходу натыкаюсь на Петровича, который шуршит у печки. Мы здороваемся, и я проскальзываю за дверь санузла.

Привожу себя в порядок, заплетаю косу, натягиваю на свою футболку, длинный тонкий джемпер, и выхожу.

Кир и Андрей так и продолжают играть, немного сдвинулись, для моего завтрака. На тарелке лежит пожаренный омлет и две сосиски, свежий хлеб, и большая кружка чая, рядом конфеты.

Я сажусь за стол, от омлета приятно пахнет, а вот сосиски вызывают во мне сомнения. Но мне не хочется обижать Кира, и я делаю большой кусок омлета, и маленький отламываю от сосиски.

— Вкусно, — говорю, прожевав, и наконец, поднимаю глаза.

Кир отрывается от своих бумажных сокровищ, и смотрит на меня.

— А по виду не скажешь, — скептически тянет он.

— Это из-за ребёнка, — выдаёт Андрей, и Кир тут же переводит взгляд на него, — маме часто плохо по утрам.

Я давлюсь злосчастной сосиской, и начинаю кашлять. Мысли мечутся в голове, но надсадный кашель не даёт сосредоточиться ни на одной.

— Из-за ребёнка? — удивляется Кир.

— Да, у мамы будет ребёнок, она сказала мне, когда нас украли, — сын бросает на меня взгляд, а потом переводит опять на Кира, видимо поняв, что сказал что-то не то. Потому что у Кира такое вытянутое лицо, а я и вовсе, вылетаю из-за стола, и бегу в ванную, потому что весь съеденный завтрак проситься назад.

Меня выворачивает, и сразу становиться легче, но как только я оборачиваюсь к раковине, чтобы умыться, тут же натыкаюсь на Кира, который застыл в проходе.

— Это что за новости, красивая?

— Вот такие новости, — жму плечами.

— И кто отец?

— А сам как думаешь? — начинаю закипать, — наверняка же следил, знаешь, что никого у меня не было.

— Ты сделала это специально? — вроде вопрос, но больше обвинение.

Я резко оборачиваюсь.

— Ты совсем уже со своими бабами, верить людям перестал. Если ты не помнишь, я к тебе в постель не стремилась, ты меня не спрашивал, просто брал.

Его взгляд наливается сталью.

— Я так понимаю, сообщать ты мне не собиралась?

— Когда я должна была тебе об этом сообщить? — мой голос дрожит от гнева. — Когда ты ушел, или также внезапно вернулся! Когда?

Но в глубине души я чувствую вину, и это злит меня ещё сильнее.

— Ну, если это мой ребёнок, тебе не кажется, красивая, что я как минимум должен знать об этом, — чеканит Кир, нисколько не делая мне скидку на мой расхристанный вид.

— Как минимум, теперь ты знаешь. Что изменилось?

Меня вдруг резко накрывает такой апатией. Я перестаю злиться, и даже обижаться, просто атрофия всех чувств.

Кир молчит, сверлит меня взглядом. По его лицу всегда было трудно читать эмоции, но эта его каменная физиономия говорит сама за себя.

Ничего не изменилось, и не измениться. Конечно, мне хочется, и его признаний и его любви. И я понимаю, что огорошила его, и разозлила. Но получилось, как получилось, и надо исходить из сложившихся обстоятельств. Но он не готов, а ждать когда он созреет, я не готова.

— Уходи, — говорю и отворачиваюсь.

И он уходит, не проронив больше ни слова.

9

— Мам, а куда Кир уехал, мне он понравился, — спрашивает сын, отрываясь от экрана нового телефона.

Я, не совладав с эмоциями, разревелась в этой злосчастной ванной, и теперь шмыгала красным носом.

— Не знаю, Андрюш, — вздыхаю я и начинаю убирать со стола.

— Мам, вы поругались? — спрашивает сын.

— Да, Андрей, поругались, — отвечаю, не глядя на сына.

— Жаль, Кир классный! — развивает тему ребёнок.

— Да? И чем же? — смахиваю слезинки.

Интересно, чем подкупил сына, Ямал.

— Он обещал меня научить машину водить, говорит, у него есть спортивная, да и просто интересно с ним, — мечтательно тянет Андрей, а мне кажется, что всё проще, новый телефон, крутой марки, который Андрей не выпускает из рук, тому виной. Ну что ж, у всех у нас есть, чем нас можно подкупить. Андрея телефоном, меня лаской, и признанием в любви. Вот только мне уж точно ничего не светит.

После обеда одеваемся и идём гулять. Нет совершенно никаких сил, сидеть в этой избушке. На улице так классно. По нетронутой целине снега, искриться солнце. Оно сверкает так ярко, что больно глазам. Андрей, не стесняясь, прыгает в ближайший пухлый сугроб, и делает ангела. Хохочет так заразительно, что я тоже не удерживаюсь, и падаю рядом. Вскоре весь двор перепахан нами, не остаётся не одного не примятого сугроба. Потом веселимся, играем в снежки. Печаль отступает, я даже забываю на время, про Кира. Бегаем пока не замерзаем окончательно. Дома развешиваем всю мокрую одежду, и, переодевшись, сидим перед телевизором, смотрим Шрека и пьём горячий чай.