Страница 3 из 17
Тем временем, они вошли в дом, и его сопровождающий, опять-таки, жестом, пригласил его сесть за стол. Да, разговорчивым этого мужика назвать было сложно. Но предпринять что-то было необходимо, и он заговорил первым:
– Я слышал, что Авдей Силуянович комнаты сдает. – Закинул он пробный камень.
Проклятый мужик с ухмылкой кивнул головой, поставил перед ним кружку с чаем, и откинув полотенце с накрытой миски в которой лежали какие-то шанежки, коротко ответил:
– Сдает…
И вновь замолчал, словно говорить-то научился только сейчас, поэтому и слова ему давались с трудом. Но Ольховский все еще не сдавался.
– Говорят, и сейчас еще у него квартирант живет…
Мужик, словно эхо, отозвался:
– Живет…
Ольховский был его готов за эту односложность пристрелить. Но злость сдержал, сделав вид что пьет из кружки. Нет, такого быть не может, чтобы какой-то урод его обыграл. Ему приходилось раскалывать орешки и потвёрже, и он это сейчас наглядно докажет.
– А случаем, не вам сдает-то? – Продолжил Александр беря в руку какую-то постряпушку.
Собеседник (если его вообще можно было так назвать, потому как, и беседы-то никакой, по сути и не было) просто молча помотал головой, мол не я. Ольховский начал уже сатанеть. Но пришлось сдержаться. Дело прежде всего. Он жевал какой-то пирог, вкуса которого не различал, и припивал все это чаем, пытаясь сообразить, что же еще предпринять. Но тут раздались шаги, и в маленьком коридорчике, по-видимому, ведущем в другую часть дома появился Циркач. Александр от неожиданности чуть не расплескал чай из кружки и натужно закашлялся. Во-первых, подобное появление, вот так, при постороннем, можно сказать в лоб, противоречило всяческим правилам конспирации, которую необходимо было соблюсти во что бы то ни стало. А, во-вторых, он не узнал своего агента. Осунувшееся лицо, пегие отросшие волосы, трехдневная щетина на лице, делала его похожим на бомжа. А главное, из глаз исчез огонек азарта, взгляд был тоскливым и потухшим. Циркач остановился в дверях разглядывая своего шефа, и задумчиво проговорил, словно не осознавая, что они находятся не одни на этой кухне:
– Здравствуйте, Александр Евгеньевич. Какими судьбами? – А потом, обращаясь к мужчине замершему настороженно возле печи. – Корнил, это ко мне. Ты не оставишь нас на несколько минут? – Голос Циркача звучал почти умоляюще, и это было страннее всего.
Ольховский даже не смог разозлиться. Он просто с обалдением смотрел на своего агента, совершенно не понимая, что происходит. Мужик, к которому Циркач обратился по имени Корнил, оценивающе посмотрел с прищуром на Александра. Циркач, заметив этот взгляд, как будто оправдываясь, проговорил со слабой и какой-то грустной улыбкой:
– Не волнуйся… Здесь он ничего мне сделать не сможет…
Ольховский от такого поворота дела окончательно утратил дар речи. Просто сидел и, глупо хлопая ресницами, смотрел на Николая. Корнил, словно сделав для себя некий вывод, кивнул головой, и вышел за дверь. Циркач нетвердой походкой подошел к столу, придвинул табурет и устало, словно древний старик, опустился на него. Пока Александр Евгеньевич пытался прийти в себя от эдакой метаморфозы, произошедшей с агентом и от всей ситуации в целом, Николай заговорил.
– Александр, послушай, я выполнил свою работу. Слежка ни к чему не привела. Они исчезли, и я не знаю куда. Но могу только предположить, что ушли вместе со стариком. Подчеркиваю, могу только предположить это. Ведь эта женщина – знахарка. А Авдей говорил, что они за какими-то корнями ходят далеко в лес осенью. И, думаю, этот найденыш ушел вместе с ними. Вот и все. Ваша аппаратура сгорела не по моей вине. Больше я не могу вам быть полезным ничем. – Голос у говорившего звучал глухо, словно из бочки. На лице была вымученная улыбка, когда он закончил. – Я заболел. Что-то со мной случилось в лесу, когда я хотел проследить за объектами. Только, я не помню, что именно со мной произошло. Авдей обещал меня вылечить, когда вернется. Так что дальше – сам.
И тут Ольховский, наконец-то пришедший в себя, зашипел на него будто газовый баллон, в котором открыли вентиль:
– Ты что тут, в этой дыре совсем с ума сошел?! Ты что несешь???!!! Мало того, что ты запорол все дело, ты еще открылся перед этим неизвестным мужиком!!! Теперь об этом скоро весь поселок узнает, и, как следствие, объекты наблюдения тоже!!! И поверь мне, тебе это так просто с рук не сойдет! Ты меня знаешь!!!....
Он еще хотел сказать многое, но тут Циркач его удивил, хотя казалось, что, уже больше и некуда удивляться. Он поднялся с табурета, и, опираясь обеими руками о стол, смяв при этом расстеленную скатерть в веселенький розовый горошек, и навис над Александром, словно кусок скалы, готовый вот-вот свалиться на голову.
– А ты меня не пугай. Я ведь тоже много чего знаю о твоих делишках. Не один год вместе. Или забыл…? – Взгляд его недобро сверкнул, и он на минуту стал похож на прежнего Циркача, которого Ольховский всегда знал. Но это длилось недолго. Взгляд потух, Николай распрямился, и проговорил прежним уставшим голосом. – Шел бы ты отсюда, пока хуже не стало. Мне тебе больше нечего сказать.
После этих слов он развернулся и, сутулясь, побрел обратно в коридор, откуда внезапно появился. И не успел Ольховский что-то предпринять или сказать вслед уходящему человеку, как дверь распахнулась и на пороге возник Корнил. Он посмотрел на Александра так, что тому захотелось забиться, как таракану в какую-нибудь щель и даже усов оттуда не высовывать. Это чувство было для Ольховского новым и очень неприятным. Пожалуй, ничего хуже этого взгляда он не мог припомнить за всю свою жизнь.
Глава 2
Идти ночью по лесу было удовольствие еще то. Я не успевала удивляться, как дед Авдей, идущий впереди, мог вполне свободно ориентироваться без света. У него что, глаза, как у кошки? Но дурацкие мысли меня быстро оставили. Нужно было стараться не выпустить из вида его фигуру. Точнее, я старалась идти почти след в след за стариком, чтобы попросту не свернуть себе шею в темноте. По непонятной причине, Авдей отказался от фонаря, и разворчался на меня, когда я его включила. Сказал, что он его слепит и «не дает увидеть ориентиры». Что он имел ввиду под «ориентирами» в этой кромешной тьме, мне оставалось только догадываться. Да, к слову говоря, и с догадками у меня было не богато. Кстати, у Божедара подобный способ передвижения не вызвал ни возражений, ни, судя по его упругому шагу, каких бы то ни было неудобств. Выходило, что только одна я к кошачьей породе не относилась. Опять в голову полезли черте какие мысли на предмет, кто в темноте совсем ничего не видит. Ответ пришел быстро и вызвал некое недовольство собой. Конечно, кому было бы приятно считать себя курицей!? Утешал меня только Хукка. Изредка подбегал ко мне и пытался облизать мне руку. Может быть, чувствовал скорое расставание? Ведь если нам предстояло спуститься в подземелье, то собаку туда тянуть я не собиралась. Не место ему там было. Хукку я планировала отослать обратно с Авдеем. И пес, наверняка, предчувствовал это. Как бы он не был привержен мужскому полу в лице Божедара или того же Авдея, но меня он любил и хорошо понимал.
Мы прошли примерно около десяти километров, когда наш, несмотря на свой возраст, неутомимый проводник, вывел нас на какую-то полянку со стоящим почти по центру огромным камнем. То есть, это мне так показалось в потемках, что камнем. Подойдя поближе, в неверном свете звезд, я смогла рассмотреть (слово «рассмотреть» здесь не совсем подходило, правда) эту, высившуюся на фоне звездного неба, громадину. Это был не просто камень, это, насколько я могла понять, был дольмен. Само по себе, особого удивления это не вызвало. Подобных дольменов в наших краях можно было встретить множество. Просто, так близко от дома дольмены мне еще не попадались. Да и само место вызывало интерес. Диаметр полянки был не более двенадцати метров. Она имела почти правильную круглую форму. Вокруг, казавшиеся непреодолимой крепостной стеной, высились могучие ели. Из-под громадного гранитного камня с тихим журчанием, похожим на шепот лесной нимфы, вытекал небольшой ручеек. Создавалось ощущение, что ты попал в некую, надежно охраняемую крепость. На сердце было тихо и покойно. Какое-то умиротворение снисходило в этом месте на душу. Захотелось немедленно улечься навзничь с травинкой в зубах, и просто смотреть вверх на усыпанное яркими звездами небо.