Клеймо сводного брата

— Лактацию можно вернуть, — неожиданно для самого себя сказал я и ощутил, как от мыслей об этом в паху начинает жечь.

— Ох, я пыталась. Что только не пробовала. Чаи, молокоотсос, — шептала она на грани слез, а мне захотелось свернуть Пете башку, что посмел заставить нервничать только что родившую супругу. – Ничего не помогает. А на смесь у Славы аллергия. Мы уже пятую меняем.

— Я могу проконсультироваться со специалистами, — не стал я гнать коней, хотя прекрасно знал несколько эффективных способ возврата к грудному кормлению. И да, черт возьми. Мне бы хотелось, чтобы мой сын пил молоко матери, а не всю эту дрянь. Тем более, если у него аллергия.

Я перевел взгляд на малыша, который сосредоточил взгляд на груди Сони, а значит он тоже еще не забыл.

И я не забыл. До сих пор помню, какого это — гладить эти бархатные холмики, как кайфово перекатывать соски между пальцами. Крупные, как две вишенки, сосочки.

Которые сейчас неожиданно для меня приподняли ткань платья.

В комнате не холодно, это нужно отметить, а значит…

Поднимаю резко взгляд и точно… Соня отводит свой, при этом став почти пунцовой.

Мозг может и забыл, но тело-то все помнит. Или она хотела меня всегда?

Еще до пожара?

— Эм… Проконсультироваться где? Ты разве практикуешь? — спросила она, прочистив горло.

Малыш как раз допил, и она положила его на плечико, чтобы тот срыгнул.

— Не практикую, — интересно, что ей наплел Петя. – Но знакомства остались.

— Спасибо, я буду благодарна тебе за помощь. Я чувствую себя неполноценной матерью, потому что не могу дать Славке необходимого, — говорит она и, подхватив малыша на руки, идет к пеленальному столику.

— В этом ведь нет твоей вины, — подхожу сбоку и наблюдаю, как ловко она справляется с переодеванием.

И действительно у мальца сыпь на животе. Никогда бы не подумал, что Соня может стать такой заботливой матерью. Кстати, о ней.

— А где твоя мать? Почему не помогает?

Соня посмотрела на меня как на дурака.

— Ты уверен, что говоришь о моей матери? — смеется она. – Мама переживает смерть отца на Мальдивах.

— Действительно, где еще переживать о его смерти, — усмехаюсь и вдруг слышу.

— Мне будет приятно, если ты будешь приезжать почаще. Я не знаю почему, но с меня как будто кто-то снял чувство тревоги.

Как удачно.

— А если я поживу здесь?

— Правда?! А твоя… Ну… У тебя наверняка есть девушка.

Есть, только она меня не помнит.

— Я полностью в твоем… Вашем, — кидаю взгляд на размахивающего кулачками Славу. – Распоряжении.

Она улыбается так искренне, что у меня тугим обручем сжимается грудь. И я не могу себя пересилить. Наклоняюсь и сам ее обнимаю. Знаю, что должно пройти время, знаю, что мне потребуется деликатность, которой я никогда не обладал. Знаю, что нам придется начать все заново, но я никогда не откажусь от своей Сони.

— Спасибо, что вернулся, Герман.

— Спасибо, что ждала, — отвечаю, смотрю в глаза и с трудом сдерживаю порыв коснуться пухлых, подрагивающих губ.

И когда она возвращает внимание младенцу, я беру бутылку и иду на выход. Мне нужно знать наверняка. Тест готовится две недели. И если отец я, Петя больше в этом доме жить не будет.

Глава 30.

*** София ***

Мне хочется проснуться, но сон держит. Не отпускает. Снова и снова возвращая меня в моменты, которых быть не могло. Снова и снова раздражая меня мечтами, которые я похоронила.

Герман.

Его тело.

Так близко. Так жарко. Снова и снова на мне. Снова и снова во мне. Жестко и сладко одновременно.

Он ставит меня на колени и требует, чтобы я взяла в рот. Но это же ерунда. Плод больного воображения. Он никогда не проявлял и тени заинтересованности. Наоборот. Злился, если я подходила слишком близко. Если трогала, даже случайно. Он всегда был для меня чем-то большим, чем сводный брат, и ради него я бы пошла даже против родителей, но он не хотел меня.

Он никогда меня не хотел.

И снова погружаюсь в этот сон, смотря на себя как будто со стороны.

Я уже не понимала ничего.

Ни своих чувств, так сильно обострившихся за последние сутки, ни желаний, которые теперь беспрестанно увлажняли промежность. И, самое главное, не понимала, почему даже не пытаюсь как-то противиться всему этому?

Почему иду прямиком в спальню Германа, будучи по его требованию абсолютно обнажённой?

И почему всё происходящее безумно нравится?

Было страшно, страшно интересно оказаться рядом с таким Германом.

Я вспомнила, когда впервые увидела эти изменения в нем, подсознательно почувствовала их и восхищённо приняла. Да, теперь Герман категорически не терпел командования над собой. И теперь я нарвалась сама, не послушавшись прямого приказа. Специально. Да ещё и откровенно призналась в этом, чтобы понять, что происходит с Германом.

Поняла, приняла и страшно захотела всего того, что Герман мог мне дать. Или забрать. Или наказать, пусть даже за мнимую симпатию к Пете.

Ревность? Смешно! Да я ещё вчера и думать забыла о такой мелочи, как недавняя обида на красивого мужа. Я забыла, что вообще замужем. Его больше нет в моей голове — там прочно обосновались мысли о Германе и обо всём том, что он собирался со мной сделать.

Я поднялась на второй этаж и осторожно отворила дверь. В спальне царила тишина, а кровать была плотно задёрнуты плотными балдахином. Из-под него торчала рука с плеткой.

Он ждал меня.

Осторожно залезая в постель Германа, ощущая его, ставший таким необходимым запах, я была уже полностью готова к тому, чтобы начать умолять его взять меня.

Столь сильным было напряжение внизу живота, столь сильным была готовность отдаться, покориться, почувствовать себя игрушкой в его властных руках.

Герман появился словно бы из ниоткуда. Плотно задёрнул балдахин, а потом схватил меня за волосы, удивительным образом нащупав их в ночной тьме, и прижал лицом к подушке.

Резким движением руки он поставил меня в коленно-локтевую позу, заставив оттопыриться ладную попку. На радость Германа и на мой болезненный страх. Радость Германа усилилась ещё больше, когда он, проверив балдахин, засветил небольшой ночничок.

Тусклый, но света которого сполна хватало на освещение всего происходящего на кровати.

—

Герман! — сдавленно прошептала я, за что и поплатилась.

Его ладонь тут же зажала мой рот, а потом засунула в него небольшой, кожаный, туго чем-то набитый шарик.

Он был вполне удобным, и его можно было плотно сжать зубами, что я и сделала.

Всё это казалось дикостью, неправдоподобной фантазией извращенца. Но, даже если бы и захотела высказать своё недовольство, не могла бы произнести ни слова, кроме очень непривлекательного мычания. И это мычание обязательно бы разнеслось по всей спальне, ибо балдахины не заглушали никакие звуки.

Правда все эти мысли об извращениях мигом покинули голову, когда рука Германа начала поглаживать спину, заставляя кожу покрываться мурашками, душу — обнажаться, а сердце — всё быстрее гнать кровь по телу.

—

Без одежды ты ещё красивее, — еле слышно шепнул он на ухо, защёлкнув застёжку кляпа. — И молчание тебе крайне к лицу.

Я быстро повернула голову, кинув на него полный возмущения взгляд, но увидела только ухмылку и обнажённое тело, между ног которого ясно виднелся вздыбленный член.